ДОЧКИ-МАТЕРИ: НАУКА НЕНАВИСТИ

нездорова, в каком аду жила, сколько боли во мне было... И объективных ужасов хватало - твоими молитвами и стараниями, но моя болезнь превращала всё происходящее в невыносимый кошмар, который под силу пережить и не сдохнуть только очень сильным людям. Я, наверное, не такой уж сильный человек, но, по счастью, рядом со мной в кои-то веки оказался любящий и мудрый мужчина, защитник и спасатель по натуре своей. Впрочем, это всё для тебя - пустой звук. Нет, не пустой! Раздражающий и бесящий. И тем не менее. Так вот, этот мудрый и сильный мужчина помог мне выжить, спас меня. Спас от болезни, от прежней жизни, от тебя, от всех вас. Плюс хорошая медицина, отличные доктора - и я выздоравливаю, меняюсь. Очень даже меняюсь, ты даже не представляешь, до какой степени.
Итак, веду потихоньку свой дневничок и, как ты уже знаешь, записываю свои сны. Вот какой сон мне довелось записать буквально вчера. Сон настоящий, не вымышленный - я же не ты, не беллетристка, пишу, как честный журналист, только то, что вижу.
Опять про смерть. Опять я умерла, но при этом знаю, что ты тоже уже умерла. И вот с этим знанием я обнаруживаю себя рядом с вашим домом, там, где прошли конец моего детства, отрочество и юность. Ненавидимый мной район, нелюбимый мной отчий дом... Мне плохо было там всё время, душно, грустно, страшно и часто больно. Нет, хорошее тоже вспоминается, но всё хорошее связано отнюдь не с вами, родителями, не с семьёй, не с нашей квартирой, а с подружками, с фильмами, которые я смотрела в кинотеатрах, с нашими детскими играми и болталками, в общем, исключительно с отрывом от вас, от дома, от школы. От всего того, что меня старательно и целенаправленно убивало. Я боялась тебя, боялась школы, боялась уроков и учителей, контрольных и экзаменов, боялась до одури. Потому что знала, что ты мне не простишь никакой слабости, никакой "тройки", ты меня сожрёшь за любую провинность, а провинность с твоей точки зрения - это несоответствие идеалу. Ох, я же хотела про сон... Но это была важная преамбула.
Иду я во сне от метро "Савёловская" к нашему дому. И удивительное дело! Такой от века грязный, паршивый и вонючий район, облюбованный околовокзальной маргинальной публикой и ею же загаженный, во сне стал другим. Было тихо и чисто, воздух свеж и прозрачен. По Дмитровской эстакаде не неслись грязные, замызганные автомобили и не тащились неуклюжие троллейбусы. Изредка бесшумно пролетали красивые машины – кадиллаки что ли - я не очень сильна в марках машин, для меня существуют лишь два определения для них - красивые и некрасивые. Так вот, по эстакаде тихонько шуршали шинами очень красивые авто! И их было так мало, так сказочно мало! Я шла мимо сверкающих чистых витрин красивых магазинов, асфальт под моими ногами не был изгрызен и выдолблен неведомой бомбёжкой, как мы привыкли, он был чист и свеж, будто его только что помыли ароматным шампунем. Людей вокруг было совсем немного, и это были элегантно одетые, приятные мужчины и женщины, которые улыбались и приветливо кивали мне, будто мы знакомы. Откуда-то издалека, совсем тихонечко слышалась музыка - такая приятная и красивая, что я невольно стала напрягать слух, чтобы разобрать мелодию. Кажется, это был "Щелкунчик", хотя я совсем в этом не уверена, просто я разобрала звук челесты...  
Я иду, поражённая, медленно, разглядывая всё вокруг себя, узнавая и не узнавая район. Иду по знакомому маршруту - к нашему... вашему дому. И вот я уже в вашем дворе. Чудеса продолжаются! Двор ухожен, весь в зелени, детская площадка - прямо филиал Диснейленда! И там резвятся красиво одетые ребятишки. На ярких скамеечках сидят милые молодые мамы и с улыбкой наблюдают за своими малышами. Идиллия, небывалая в нашей жизни.  
Для меня этот двор всегда был кошмаром: его надо было преодолевать каждый вечер, когда я возвращалась из ненавистной музыкалки, а он был тёмен и страшен, и за каждым деревом меня подстерегала опасность - шпана, пьянь и всяческие маньяки. Иногда я удирала от них чудом... Но следующим испытанием всегда становился подъезд, по колено записанный алкашами и вечно тёмный... Да что я тебе рассказываю, будто ты сама не знаешь! Ты тоже регулярно ругалась чёрными словами по этому поводу.
Но мне интересно, ма, почему ни ты, ни папа никогда не спустились вниз, чтобы встретить в опасном дворе и еще более страшном подъезде маленькую девочку, возвращающуюся затемно? Ты помнишь, сколько раз я жаловалась тебе, как мне страшно и как ко мне пристают? А ты отвечала мне одной из двух фраз: либо "просто будь осторожна", либо "а как другие устраиваются?". Я была осторожна. Как устраиваются другие, не знала. Я до дрожи и потери пульса боялась, ма, и, ты знаешь, ведь я цела и жива только потому, что мне, видимо, исключительно повезло. Моя "просто осторожность" ничего бы не дала, я могла быть изнасилованной и убитой - да хотя бы в тот раз, когда маньяк налетел на меня уже в подъезде, около лифта, и я отбивалась от него своим лёгоньким портфельчиком – помнишь об этом случае? Меня спасло только то, что открылась подъездная дверь, и кто-то ещё вошёл. Лишь после этого маньяк оставил меня в покое и бросился наутёк. Да что я тебе опять подробно так рассказываю - ты же всё прекрасно помнишь! Но даже после этого случая никто из вас не стал меня встречать поздними вечерами. Почему - загадка для меня. Великая и неразрешимая. Ещё трудней мне вас стало понять после того, как у меня самой родилась дочь. Что же вы за люди, что за родители?!
Впрочем, я опять отвлеклась от основного своего повествования. Итак, сон…
Прохожу я через этот прекрасный райский двор, приближаюсь к подъезду. Мои руки сами тянутся к сумочке (очень милая и мягкая рыжая сумочка, у меня такой никогда и не было). В ней я обнаруживаю связку ключей от подъезда и квартиры. Захожу в дом с тревожным ожиданием... А подъезд внутри тоже чистый и красивый, весь в цветах! И там тоже звучит та же музыка - только громче. Да-да, это Чайковский, "Танец феи Драже". В подъезде пахнет... карамелью и неизвестными мне душистыми цветами. Лифт красивый, чистый, с зеркалами, в которых я вижу своё отражение: я молода, у меня почему-то длинные распущенные волосы, на мне вечернее платье. Я очень красива! Выхожу на нашем-вашем этаже, открываю входную дверь...
Ой, чуть не забыла важное! Время дня – вечер с ярким, совершенно южным, совсем израильским закатом. Небо - оранжевое с голубым. Свет воздуха (да-да, именно так - свет воздуха!) чуточку кремовый, приглушённый, тёплый. Это важно. Потому что это всё - моя любимая цветовая гамма, тот цвет, который рождает в моей душе покой и гармонию.
И вот я вхожу в нашу-вашу дверь. По всей квартире тоже разлит этот необыкновенный тёплый свет, который меня делает спокойной, мягкой, доброй. Я вхожу расслабленная, без малейшего напряжения! Всё в доме так, как я это помню: наша довольно захламлённая прихожая, напротив входа - небольшая тесноватая кухонька. Налево - гостиная, она же - твой кабинет. И я сразу иду туда... А там - ты. Сидишь в своём любимом кресле, укутав ноги вечным пледом в ромашках. На коленях у тебя, конечно же, какая-то книга. Чехов, наверное (тут я улыбаюсь). Ты... Тебе не больше сорока пяти лет, ты такая, какая осталась на очень удачных фото для очередной книги... Твои глаза большие, ясные, а губы сложены в добрую улыбку. Ты смотришь на меня с нежностью. Меня это немного удивляет, но совсем чуть-чуть. Я присаживаюсь напротив тебя, и мы глядим друг на друга. ...А музыка всё звучит! Нежно и ласкающе. Ну, Чайковский и не может звучать иначе, правда?
А по квартире, ма, бегают все наши коты и кошки, представляешь? Даже те, которые умерли давным-давно. Они такие живые, активные, пушистые и ласковые - тут же подбегают ко мне и трутся о мои ноги. Я наклоняюсь к ним, и они привстают на задние лапки, чтобы ткнуться мокрыми носами мне в лицо. У меня в горле комок, я так счастлива, что вижу их всех, что ты рядом - такая молодая и добрая. Но я всё ещё не понимаю, что происходит. И вдруг меня пронзает мысль - такая ясная, чёткая и делающая меня счастливой. У меня перехватывает дыхание, и я, почти задыхаясь, спрашиваю у тебя, не веря своей догадке:
- Мама! Это - Бог?
Ты с улыбкой киваешь.
- Он это сделал? Я догадалась... И что же теперь? Как?  
- А теперь, доченька, - отвечаешь ты таким тёплым и нежным голосом, что слёзы уже невозможно сдержать, они катятся из моих глаз огромными каплями, реками, струями водопада, - мы будем учиться жить заново. С учётом всех тех глупостей, которые натворили. Мне есть, что исправить, я же всё поняла. Дура я была, доча, дура последняя. Но теперь всё будет по-другому, всё будет очень хорошо! - и ты протягиваешь мне руку. Я вскакиваю, бросаюсь к тебе, хватаю тебя за руку и прижимаю твою голову к своему плечу. Я чувствую твой запах... Тот самый запах, от которого в детстве у меня начинала кружиться голова - от счастья, неги и покоя, что охватывали меня в твоих объятиях. Нечасто ты меня радовала этим, прямо скажем, нечасто. А потому всякий раз я боялась спугнуть твои руки, боялась, что сейчас всё кончится, ты перестанешь прижимать меня к себе, уйдёшь, и мне снова станет холодно и страшно. И вот во сне я снова почувствовала твой запах, и все детские воспоминания в ощущениях разом нахлынули на меня, и пришла такая нежность! Я обнимала твою голову, целовала затылок и плакала. Заново так заново! Я готова, я хочу. Вот в этом волшебном доме кремово-закатного цвета, под прекрасную музыку, среди котов, в нашем доме и с тобой. Я вдыхаю твой запах и говорю:
- Мама, мама… Я же всегда всё делала для тебя, старалась понравиться именно тебе, ужасно старалась, чтобы ты мной гордилась и хвалила меня. С самого детства, ма! Любое моё достижение я посвящала тебе, несла его тебе, делилась им с тобой. Правда, чувствовала, что тебе это всё было совсем не нужно, что ты настолько разочарована во мне с самого начала моей  жизни, что я никогда не смогу убедить тебя в том, что достойна твоей любви. Но я всё равно старалась, мама…
Я любила петь и разучивала песенки под собственный аккомпанемент на пианино, помнишь? А помнишь, как я звала тебя, чтобы ты послушала моё пение – я так хотела погордиться перед тобой тем, что подобрала сложную мелодию и вполне хорошо исполняю песню… Но ты не приходила послушать, ни разу! «Пусть папа послушает», - сухо отвечала ты. Тебе было не интересно.
Помнишь, как я сочинила романс на слова классика, как звала тебя, как хотела увидеть твоё удивлённое восхищение! Но вместо себя ты прислала папу. Ты так ни разу и не слышала это моё сочинение.
Я разучивала непростые танцы, сама придумывала сложные движения и мечтала показать тебе, как я умею танцевать, чтобы ты непременно знала: я умею задирать ногу до уха, как настоящая балерина! Ты этого так и не узнала, потому что ни разу не пришла посмотреть на моё представление.
И даже когда выросла, я продолжала всякий раз думать только и исключительно о твоей оценке моих побед. Стоило мне чего-то добиться в работе, как я неслась к тебе, бросая именно к твоим ногам свои трофеи. И даже мои влюблённости… Я ведь хотела тебе показать, что я, оказывается, достойна любви очень даже замечательных парней, чтобы ты гордилась мною… Идиотизм, да? Но зато правда.  
К моему несчастью, ты не ценила никаких