POST MORTEM.
- Зимушка-зима! Да... А? Сказывали до сорока двух, а то и на
все сорок пять потянет. Дала... Под дых значит! Застала
врасплох. Давненько в наших краях не припомнится такого.
Яблоньки жалко померзнут, плодоносить зачали, а тута на тебе...
Да што яблоньки, люди померзнут. Врач сказывал жертвы есть.
Пол-города без тепла. Да што без тепла, без света... Под дых
значит... Вот те и преимущества центрального отопления. А я на
газу! Газ отключат, уголек найдем, уголек кончится, дровишки
имеются. До весны дотяну, а там полегшает. Вот так-то...
Сделаем дело, ко мне заскочим, отогреемся!
Несчастную колымагу тоже давил холод, да так, что в отличие
от людей она громко визжала своими металлическими суставами, и
колеса ее представлялись круглыми только теоретически -
характера были скорее квадратного - и потому в ее брюхе все
прыгало и гремело, и... неслышно булькало, аж у самого сердца
Сидырыча: в потаенном, глубоком, теплом, месте. Звякали лопаты,
сыпали горохом задубевшие каблуки, скрипели под непосильной
ношей, выкрашенные в белый цвет табуретки, - каждый предмет вел
свою партию,- но общий оркестр был един в своем настроении:
хоронили молодого парня - "афганца". Мина рванула где-то
далеко, за тысячи верст отсюда, а здесь люди в белых халатах
так и не смогли удержать его на этом белом свете. Ушел парень.
Рядом сидели его сверстники, отданные в распоряжение завхоза
госпиталя Сидырыча, - "для совершения похоронного обряда",- их
скрюченные фигурки были жалкими: небольшие лоскутки коричневой
кожи, да примерзшие к ним темные глазные бусинки - это все, что
не смогло укрыться под казенной солдатской робой, предъявляло
их как пропуск в те края где финики, хлопок, мандарины...
"Ковырять в земле лопатой, конечно, не впервой, но такие
морозы им, конечно, и присниться не могли, а задачу выполнять
надо, - рассуждал про себя Сидырыч. - А все же лучше разок
другой померзнуть, чем вот так, на скамеечке, в конечный
пункт... Конечно все там будем, но и спешить ни к чему".
Подытожил свои мысли уже вслух.
- Счастливые...
Присмотрелся к каждому в отдельности. " Слышали али не
слышали?.. Мать их на ногу! Уши наглухо закупорены". Подтянул
свой голос кверху, в попытке достучаться до бессмысленных
глазенок.
- С пионерами хотели как положено! Говорил врачу: куда
спешить? Отпустят морозы... Так нет! Нельзя штоб в одном году
умер, а похоронен в последующем. И то правда... Мать ждали
долго, а она, говорят, то ж в больнице, и того гляди сама...
Эх! Жизнь!
Разговорами не согреться, и мороз-мерзавец начал донимать и
его самого. Не нахрапом конечно,- "так не взять ему",- а
хитростью, на которую Сидырыч волей-неволей попадался.
Осиновый гроб постоянно норовил соскользнуть на пол и ему
одному (какая на солдатиков могла быть надежда!) приходилось
вытягивать руки, и от напряжения шею тоже, чтобы не развалилась
хлипкая, но подобающая процессу, обстановка. Овчинный тулуп
раскрепощался, тепло паром вырывалось наружу, на его место тут
же устремлялись царапающие коготки этого мерзавца, добирались
до груди, но дальше... "стоп!" На самом сердце, на его
неспокойной поверхности, покоилась, драгоценная, врученная
врачом - "на всякий случай!" - баклажка со спиртом, которая
тоже согревала хотя и не действием пока, но своими великими
возможностями. "Всякий случай" уже был, и не один раз, но
Сидырыч мужественно наступал на горло своему желанию.
"Во-первых, что их ждет на самом кладбище - не известно...
Во-вторых, не обойти солдат по кругу в этой ситуации, взять
грех на свою душу. А с другой стороны кто их поймет, азиатов
этих. Петь начнут, плясать с голодухи. - Но главная причина
была и не в этом. Он снова внимательно всмотрелся в их лица, с
отвращением отвернулся. - Пригласил таких в дом!.." Три пары
серо-зеленых отвратительных сосулек уже упирались, еще недавно
свободными, концами в воротники шинелей - росли как грибы,
только вниз шляпками - и Сидырыч никак не мог согласиться на
такую "закуску". "Пристыдить?" Видел, что они не слышат его.
Уши закупорены наглухо. Возникало желание съездить "по
мусалам!", но и этого он себе позволить никак не мог -
чувствовал свою вину. "В шинельках, да сапогах кирзовых. Эх!
Обещал капитану одеть как следует? Обещал... Не одел? Не
одел... А где взять?! Своих подштанников не напасешься!.. Туда
машину! Сюда доски! Туда материю! Сюда гвозди! И картошка! И
сахар! - Сидырыч сплюнул в сердцах. - И все на одни плечи".
Решил сразу же после праздника выяснить отношения с начальством.
Дорога из-под Сидырыча, из-под машины, из-под солдатских
сапог, из-под тонких скамеечкиных ножек, убегала назад, в
город, к главному врачу госпиталя. " Вот тебе и одна нога туда,
другая сюда! Время-то уж за обед завалило. Не по-людски как-то!
Ох не по-людски!"
Так и ехал Сидырыч, в такой компании, по особому "гуманному"
заданию, со своими противоречивыми мыслями и одним сокровенным
желанием: "Кабы поскорее исполнить, да домой воротиться".
Машина как-то по-новому хрюкнула, дернулась раз другой,
застыла на месте. Разом все стихло. Оправдывались худшие
предположения Сидырыча. "Ну куда в такой мороз, на такой
доходяге, - выглянул из фургона, - так и есть!- До кладбища
оставалось еще километра три-четыре. Ни души, только
лес.Положеньице!"
Представил перекошенное от злобы лицо водителя.
"Психованный, может в драку полезть. А че лезть! Виноватые там,
в городе, а тут все люди подневольные, прикажут и едешь, а куда
денешься..." "Денешься не денешься," - а от неожиданности
пришлось вывалиться из фургона. Такого и он,- "ну
никак!"предположить не мог. Вместо щербатой, опостылевшей,
водительской физиономии он вдруг увидел прошитую квадратами
сутулую спину, скоро и уверенно передвигающую валенки в
обратном направлении.
- Э-э-э! - Сидырыч бросился вдогонку. - С ума спятил?! Куда
я с этим?..
Но валенки замелькали еще быстрее. Закинутая вперед, за
фигуру, шапка, острые лопатки, которые, и под ватником
оставались острыми - представляли собой такую наэлектризованную
колючку,-"коснись и дугой шибанет!"- что Сидырыч не решился
приблизиться вплотную.
- Послушай! Грех то какой! Мож на попутке дотянем?.. А?..
Знал: вхолостую кричит, не остановить его.
" А что делать? Здесь хоронить? Подсудное дело! - Сидырыч
посмотрел поверх сосновых макушек. Там уже вовсю замешивались
вечерние краски. - Стемнеет и тогда пиши-пропало. О какой
попутке пойдет речь..." И тут же скорее почувствовал, чем
услышал, частую дробь шагов о ледяную дорогу. Она выстукивала
значительно левее того места, где стоял он, - огибала его. От
невеселой догадки взмокла и остыла спина - так всегда было
когда он нервничал.
- Куда же вы гуси-лебеди?.. - не полыхнул пар изо рта;
говорил он или только думал? - Защитнички наши... Как же это...
Не было разницы в том: говорил он или думал. Уходили
солдатики гуськом, догоняли шофера.
Мороз не страшил,-"не впервой!"-да и баклажка на данный
момент орудие "безоткатное". "А что с пареньком то делать? -
Вот в чем стоял вопрос.- Мороз как бы и к лучшему с одной
стороны... а с другой? Поверх земли? В новогоднюю ночь?!"
"Тревожное стечение обстоятельств... И Сидырыч, вроде бы тут
ни при чем, против его воли разбежались, а с другой стороны? -
Сидырыч сделал глоток, не почувствовал. - Разведенный значит! -
Сделал еще, покрупнее. - Атеизм, конечно, хорошо. Это когда,
коллектив, когда народу много. Друг перед дружкой хорохорятся.
А когда один на один с покойничком?.. Совсем по-другому
запоешь. Спроси любого атеиста, и того же лектора, ну так,
чтобы на духу: зарплату повысили - слава Богу! С должности
снимают - не дай Бог! А с другой стороны. Не может того быть:
умер человек и нету, с концами. Не-э... Что-то есть! Царствие
не царствие, а есть. И суд есть!.. - Сидырыч набрел на мысль,
от которой подогнулись коленки, но он сразу же постарался взять
их под контроль. - Нет уж! Судить надо тех, кто приказы
отдавал, а Сидырыч тут ни при чем. В мороз погнали! Сроки
видите ли... А может и еще раньше: того кто парня ухлопал! И
дальше зайти можно: того кто на убой загнал! Во как! Во, кого
судить надо..."
Баклажка опустела, а вместе с ее содержанием улетучилась и
тревога. Сидырычу захотелось солененького огурчика, потянуло в
сон. Но у него было золотое, пожизненное, правило: в каких
гостях хорошо бы не было, а почивал он только дома. Он прикрыл
дверь фургона, решительно стукнул по ней кулаком, но тут же
спохватился, тон взял тихий, заговорщицкий.
- Ты того, а?.. Давай до завтра. Чтоб честь по чести, а?..
* * *
"Доски шершавые..."
Где-то совсем рядом удар, невнятное бормотание.
Тишина...
Томительная слабость в мышцах. Во все стороны покой, и
бесконечный...
Появился слабый шорох,- усилился,- заметался вокруг мелким
потрескиванием электрического разряда, породил собой легкий
фон, из которого постепенно обрел ясные очертания мягкий
женский голос:
- Выходи! Ну выходи же! Пора!
Тело послушно пришло в движение. "Только нога! Левая нога
словно в тисках,-его ладони уперлись в доски, - это не доски!
Это крышка гроба!.." Она со скрипом поднималась выше, и выше,
обнажая свои редкие зубы-гвозди, пока истерично не взвизгнула,
досадуя, или злясь на кого-то, и, с грохотом откинулась на
спину; задев верхним концом дверь фургона, распахнула ее...
Множество! Великое множество! Разноцветных огоньков, струй,
искр, вдруг вспенило темный, голубой мир, закружило его в немом
вихре, наделяя каждую его частичку таинственным ожиданием
обязательного великого чуда.
И оно свершилось!
Тысяче ствольная артиллерия грохнула единым разом, на
мгновение краски застыли и... осыпались, - и миру явилась луна.
Обыкновенная луна, и необыкновенная Луна! Круглое, и в тоже
время очень тонкое, женственное лицо поглощало огромные, не
ярко выраженные из-за отсутствия ресниц, глаза. Полные,
подобные перевернутым слепкам с бровей, губы в улыбке тянулись
к еле угадываемым локонам под которыми, скорее всего
отсутствовали уши. И все же она очаровывала, несмотря на то,
что он вряд ли смог бы ответить на множественный вопрос: были
ли у нее шея, туловище, ноги, и другие, необходимые для полной
мужской оценки детали? но вот руки, длинные руки, она с
готовностью протягивала ему навстречу.
- Я приветствую тебя Че-ко-ро-но!
Приветствовали его,- в этом не было сомнения. Темный лес,
дорога, автомобиль - до обыденного знакомы, за исключением
говорящей луны. Когда она голубыми, мягкими руками касалась
фургона, тот светился и знакомо потрескивал. Он понял: она!
заставила его подняться.
- Поздравляю тебя с первым Новым годом в Этом мире! - Она
ласково потрепала его по щеке, скользнула по рукам, туловищу,
ногам,
|
