в пижаме был. Переодели значит! В
свое одели, а пижаму себе, чтоб не узнали значит! Скрываются...
Еще не легче. Мож кого прикокнули и подменили? - Сидырыч
схватился за голову. - Начнут искать, так и на этот случай
наткнутся. Положеньице! - Только сейчас он обнаружил, что его
шапка валяется на снегу, водрузил ее на место. - А че загодя
дурака валять? Смотреть надо, мож все и обойдется".
Не обошлось. Гроб оказался пуст.
Сидырыч снова впал в глубокую думу, и, наконец принял
решение: единственное и правильное. Наполнить грузом гроб,
килограммов на шестьдесят-семьдесят, толще в госпитале ребят не
видел, заколотить и доложить врачу, что, мол, сбежали все, что
делать дальше? "Что делать? Хоронить! А если что, так Сидырыч
ни о чем и слыхивать не слыхивал, что могло произойти за ночь.
Не его вина. А там, Бог даст, пронесет. И никому ни слова, и
жене тоже".
Сказано, сделано.
Уже вечером по телефону докладывал обстановку врачу. Решили
хоронить завтра, с утречка, коли уж так все произошло. Будут
другие солдаты, а с водителем врач обещал разобраться лично,
вплоть до увольнения. И растревоженной жене сказал, чтобы не
волновалась, что все в порядке, что захоронение завтра.
Всю ночь Сидырыч пролежал с открытыми глазами и
единственной, похожей на победитовое сверло, мыслью: " Кабы
поскорее исполнить это растреклятое дело..."
* * *
Снег был глубоким; Чекороно медленно преодолевал сугроб за
сугробом. Вначале добрел до сосны: мачтовой, стройной,
разгонявшей макушкой, наползающие друг на друга тяжелые тучи.
Затем до пушистой ели, восседающей на холме, словно барышня в
купеческом доме. Она приветливо коснулась его лица, и Чекороно
опустился на ее гостеприимные ветви, ощущая единение с ней, с
окружающей природой. Он наслаждался своей свободой. " Свободный
человек! "
На все четыре стороны.
Ему теперь не надо мгновенно возвращаться к реальной жизни
по придуманной кем-то команде:" Подъем! " Не надо тянуть носок
и вколачивать в пыльную бетонку каблуки. Не надо обжигаться о
раскаленный металл на морозе, и совмещать в своем сознании
несовместимое: быть одновременно охотником и дичью. Не надо
одновременно видеть и не видеть бесцветные брови убогого
лейтенанта. Не надо любить себя и ненавидеть! Не надо
возвращаться к прошлому. " Свободный человек! Нет! Не человек!
После человек! Post homo! Вернее - Post mortem! После смерти!.."
Звезды прорывались к нему реже и реже, ветер усиливался.
После его очередного набега ветви над Чекороно раздвинулись и
застоялая, видимо еще с осени, снежно-ледяная масса с
удовольствием ухнула вниз. Он инстинктивно закрыл лицо руками,
к готовясь к неприятному ощущению: медленному вползанию тающего
снега за шиворот, на грудь, на спину... Осторожно раздвинул
ладони, - глаза тут же уперлись в туман, после которого
обязательно наступала бесконечная боль. "Наркоз!" Чекороно
застонал.
Отстучали положенное виски, - боли не было, не было тумана,
а был совсем не таявший, услужливый, и под кресло, и под
кровать, снег. Луна права: ему действительно придется открывать
себя заново. Чекороно разбудил знакомый голос:
- Чекороно! Чекороно!
Вялые мышцы совсем не слушались, сил хватило только на то,
чтобы протолкнуть перед собой руку. Он тут же почувствовал уже
знакомое, ласковое прикосновение, которое сразу наполнило его
тело силой и легкостью. Чекороно разгреб над собой снег. Снова
была ночь, только очень черная, без единой звездочки на небе, и
была Луна, не такая роскошная как при первой встрече, а бледная
под полупрозрачной накидкой и нервная, похожая на обыкновенную
женщину, отягощенную множеством забот.
- Предупреждала! Не всесильна я. Не всесильна! - она
исчезала, появлялась, снова исчезала, становилась бледнее и
бледнее. - Помни о земле. В ней твоя сила! - Торопилась. -
Утром твои похороны. Здесь, недалеко, вдоль дороги, на
кладбище... - после особенно долгого отсутствия продолжила. -
Да! Вот еще что. Одежда! Ты просил одежду. Вон там, - она
взмахнула лучом вдоль оврага, - дачный поселок. В первом доме.
Ключ спрятан под крышей. Будь осторожен! Прощай!
Рваные тучи захлопнулись основательно и надолго, отгородив
от него не только Луну, но и небо, и Чекороно вынужденно
отметил, что и в этом, новом, мире может быть грусть, и могут
быть потери.
Дачный поселок представился Чекороно незаживающей плешью,
образованной то ли безжалостным огнем, то ли равнодушным
метеоритом. На ее синюшней поверхности уже никогда не вымахают
гордые сосны, а будут множиться расположенные по линеечкам
кубики и квадратики. Их будет больше и больше, а сосен все
меньше и меньше.
Вблизи домики вытягивались и раздавались вширь, представляя
себя условными слепками своих хозяев. "Собаки? Да. Но чтобы
дачи?..- До такой мысли Чекороно додумался впервые.- Вот эта
например. Худосочная, но с претензией: постаралась хотя бы
трубой вознестись над соседкой - грузной, с одышкой,
громадиной. Такие телеса вокруг: гараж, наверное баня,
теплица... Если и грабить, - а Чекороно именно так и
классифицировал свои действия, - то уж именно эту барыню,- но
дача, в которую ему предстояло войти была рядом, была средней.Я
обязательно верну одежду, обязательно..."
Наступало утро и ему выбирать не приходилось.
Одежда оказалась более чем свободной, но в комплекте:
летние, добротные туфли, вполне приличный костюм, брюки
пришлось подвязать тесьмой, полосатая рубашка, длинное пальто с
меховым воротником, к сожалению без пуговиц. Широкополая шляпа,
- для ранчо...
Чекороно запер дверь, положил ключ на прежнее место,
огляделся.
Ни души, ни света, ни крика. Напрашивалось на язык
выражение: мертвая тишина, но он старательно, даже в мыслях
избегал его, - не хотел аналогий по отношению к себе. "Нет! Я
не мертв! Я - Post mortem! А деревню можно назвать...
пла-сти-ли-новой..."
- Пластилиновая деревня! - говорил и прислушивался.
Звучало верно.
В одном из окошек мелькнула полоска света и пропала. Не
совсем пропала, а превратилась в очень узенькую: кто-то
поплотнее постарался зашторить окно и, видимо, остался
удовлетворенным. Единственный луч во всей ночи! потянул
Чекороно к себе. "Мотылек тоже летит на огонек не потому, что
там люди, а потому что там свет. - Чекороно нашел сравнение
удачным. - Мотылькам тоже необходимо остерегаться людей".
Он перемахнул через невысокий заборчик, насколько мог
протиснулся глазами в щель.
Подрезанный со всех сторон кусочек желтого пространства
вытеснялся столом, бутылкой между тарелками, и еще какими-то
предметами, и скрещенными друг на друге лохматыми тупыми
ногами. Самого "мамонта" видно не было: он утонул где-то внизу,
под шторами, но его отполированные коричневые пятки отбивали
ритм здесь, на столе. "Мамонт" культурно отдыхал, демонстрируя
полное и вполне оправданное презрение к тому, кто мог наблюдать
за ним в замочную скважину. И Чекороно с ним согласился: уперся
руками в оконную раму, чтобы оттолкнуться и от нее, и от
"мамонта", и от своего нескромного желания, но в последний
момент его удержали гутаперчивые женские руки. Мягкими крыльями
они опустились на рюмку, подцепили ее вишневыми коготками и
унесли туда, где должно быть все остальное от танцующей
общипанной "птицы". Объявилась и "птица", но не общипанной как
ему представлялось, а обладающей красивым упругим телом в танце
"живота" - так наверное назывались эти движения. И не
где-нибудь в Монако, по телевизору, а живьем, вполне для
конкретного "мамонта". "Птица" вздернула головкой и,
перехваченный у макушки, пушистый хвостик, перелетев через
круглое плечо веером опустился на лицо, шею, грудь...
Чекороно вдруг узнал в ней свою Ольгу. " Нет!" Ольга не была
брюнеткой, у нее не было этих, очерченных угольком, глаз, не
было щелки между зубами, родинки на щеке. Да и нос, и рот, были
слишком резкими в своем желании. "Нет! Нет! Не Ольга..." Но вот
захваченные уголком губ волосы: мягкие, шелковистые, соленые...
Такими он запомнил их тогда, перед военкоматом; такими
отыскивал их в пыли на афганских дорогах; такими ощущал их соль
в госпитале.
"Птица" подошла ближе к окну, и Чекороно показалось, что вот
он сейчас, запросто, может губами прикоснуться к крупным соскам
на ее груди. Но только при одном условии!..
Ну какие еще могут быть условия у мужчины перед обнаженной
женщиной?.. У него есть - это условие! Первое - Ольга! Второе -
два года назад! Она предлагала себя, умоляла, хотела ребенка, а
он берег ее, для себя берег: вот вернется, тогда,-чтобы никаких
сомнений. Глупый, глупый был! Любил и не верил. Глупый! Глупый!
Глупый! был...
Чекороно отшатнулся от окна.
С Ольгой должна быть мама. Его суетливая, маленькая мама.
Автобус закрыл двери и тогда, он вот так же, отшатнулся от
окна, от переполненных болью дорогих женских лиц.
Между ними сразу пролегла пропасть, коварно припорошенная
сверху письмами, фотографиями, надеждами, чтобы вдруг, в
одночасье, обнаружить свое гнилое, ненасытное брюхо.
* * *
День подходил к зениту. Серый, однообразный, и день то
только потому,что нет теней, нет сумерек, а есть довольно часто
урчащие в обе стороны, автомобили. Шоссе в этом месте широкое,
свободное, для, застывших в ожидании своей очереди, катафалков.
Люди тоже серые и приглушенные, вздрагивающие от неожиданных
ударов меди за глухим, бетонным забором.
Чекороно сидел на противоположной стороне шоссе, - ждал
собственных похорон.
Скорее всего он неправильно понял слова Луны. "Что-нибудь не
расслышал - она так спешила. Хватились ночью на дороге,- нет
меня! Пока милиция, розыск... Допустим найдут меня сейчас,
здесь, и что? Будут насильно запихивать обратно в ящик?
Сенсация!"
Его размышления прервали солдаты, дружно высыпавшие из
фургона. За ними появился в двери уже знакомый Чекороно гроб.
Его гроб! Строгий, скромный, с кумачовым верхом. "Сейчас они, -
Чекороно напряг зрение, - почувствуют его легким, пустым и...
начнется переполох. Ничего! подобного не произошло, наоборот,
четверо парней с трудом взяли его на плечи. "Совсем охилела
братва что ли? Или еще в госпитале кто-то того? Кто же?
Подойти? Спросить? А вдруг узнают? Нет. Лучше потом..."
Чекороно посмотрел на плотно укутанное небо, - о встрече с
Луной не могло быть и речи. "А жаль!.. Посоветоваться или
попросить за того парня не мешало бы. Вдвоем повеселей,
конечно..."
Он пересек шоссе, остановился у ворот.
Подъехал автобус с пионерами в галстуках поверх пальто.
Ребята пыжились, рисуя на лицах горькие глаза, - не получалось:
улыбки блуждали по мальчишеским лицам, но под взглядом Чекороно
застывали словно парафиновые. Прошли мимо него молча,
полукругом выстроились вокруг могилы, над которой
