бездарностью! Тупым самодовольным кретином, не видящим дальше собственного носа! Я это еще в институте понял. Все эти твои убогие натюрморты - от внутренней пустоты, от неспособности сказать что-то свое!.. Знаешь, в чем твоя беда, Серый? Ты трус, ты боишься ответственности! Поэтому ты никогда не имел собственного мнения. Когда у нас заходил спор об искусстве, ты предпочитал отмалчиваться или отделывался общими фразами. Смешно, конечно, но я до сих пор не знаю, как ты по-настоящему относишься к моим картинам. Наверно, считаешь их просто ужасными. Да, скорей всего так и есть. Ты много раз говорил мне о том, что они действуют на тебя удручающе, что им явно не хватает оптимизма. Ты одного не можешь понять: я рисую так, как мне подсказывает мое вдохновение. Но ты ведь никогда его не испытывал, ты вообще не знаешь, что это такое! Потому что ты не художник, Серый! Ты ноль без палочки! Или нет, ты - СЕРЫЙ! Да, просто серый, и этим все сказано! Надо же, я только теперь понял, как подходит тебе твое имя!..
Что-то звонко щелкнуло о подоконник перед самым моим носом, и поток чужих мыслей в моей голове неожиданно прервался. Что это было?.. А, наверно, прищепка. Видно, кто-то сверху уронил, развешивая белье.
Я непроизвольно поднял глаза. Небо уже начинало понемногу сереть, затягиваясь легкой полупрозрачной дымкой. Как быстро, однако, наступил вечер! Сколько там на часах?.. Половина пятого?.. Если я сейчас потороплюсь, то, наверно, еще смогу успеть на шестичасовую электричку.
Я вдруг поймал себя на мысли, что стараюсь не думать о Ромке, застывшем в молчании у меня за спиной. Интересно, сколько минут мы уже не разговариваем? Две? Пять? А может, уже целых десять?.. Тишина давила на уши, звенела в перепонках внезапно оборванной струной… Но что-то ведь, черт возьми, надо сказать!
- Знаешь, я, наверное, пойду. Поздно уже, - я нарочно растягивал слова, пытаясь скрыть внезапную дрожь в голосе. Боже! Только бы он ничего не подумал! ТОЛЬКО БЫ НИ О ЧЕМ НЕ ДОГАДАЛСЯ!
Я бросил осторожный взгляд через плечо. Мой приятель (теперь уже, наверно, бывший) сидел, насупившись, на табурете со скрещенными на груди руками и глазами, устремленными в одну точку. Казалось, он ничего не видит и не слышит вокруг. Но когда, отделившись от окна, я сделал два шага в направлении коридора и уже взялся за куртку, он неожиданно встрепенулся, вскочил со своего места, и на его лице вновь заиграла хорошо знакомая мне радушная улыбка.
- Что, уже уходишь? Так скоро?.. Может, давай еще по одной?
- Нет, что-то не хочется.
- Тогда хотя бы на посошок! У нас ведь еще одна бутылка, забыл?
- Не забыл…
Наши взгляды ненадолго встретились. В Ромкиных глазах было столько доброжелательства, столько неподдельного удивления по поводу моего скорого отбытия, что на какую-то секунду я даже усомнился: действительно ли слышал то, что слышал, не почудилось ли мне все это. НЕТ, НЕ ПОЧУДИЛОСЬ. Просто Ромка, как выясняется, хороший актер. Интересно, как бы он повел себя, если бы я дал ему понять, что мне теперь все известно? Но делать этого ни в коем случае не следует. Мне, так же как ему, нужно доиграть свою роль до конца.
Поэтому я еще раз отрицательно помотал головой, изобразив на лице крайнюю степень сожаления, и, решительно толкнув дверь, с курткой на плече и пакетом в руке, не оглядываясь, стал быстро спускаться по ступенькам.
