Минимальная мебель. Мне уютно на восьмом этаже. Много неба.
Как и прежние двести девять утра, круглое солнце своими треугольными пальцами будило прямоугольные дома. Некоторые их прямоугольники могут быть разбужены только вечером.
Касание лестницы, касание тротуара, три касания секундной стрелки минутной, касание лестницы, касание ручки двери, касание пола и нас касается транс.
Все устроили безумный полёт. Наша точка отрыва – танцпол, а топливо – музыка. Красивый свет, красивый полёт, красивый транс. Разрезая атмосферу руками, мы добирались до околотрансовых орбит, на которых вращались сотни спутников, не желая их покидать.
Высадив меня на диван, Андрей нужным радиусом стартовал за билетами в полёт.
Я наблюдал за продолжающимися полётами спутников. Вблизи возвратился на Транс ещё спутник. Это был красивый спутник. Глаза с поволокой, согнутые волосы у узких плеч.
Внешнее касание белого круга и голубого круга и внутреннее касание зелёного круга и голубого круга. Таблетка-число. Столько стоит выйти в космос.
Я повернулся к оставляемой мерцаниями Юле, но она погасла. Тогда я повернул таблетку во рту и двинулся к космодрому.
Выход в открытый космос. За моим шлемом размывалось, мой скафандр раздувался. Казалось, я лечу так резво, что не успеваю различать вещей. Волшебный свет, волшебный полёт, волшебный транс.
Касание лестницы, которое должно было быть; касание тротуара, которое должно было быть; касание ручки такси, которого могло и не быть; касание сиденья, которое должно было быть; касание пола, которое должно было быть; касание ручки такси, которого могло и не быть; то ли одиннадцать, то ли шестнадцать касаний секундной стрелки минутной; касание руки Андрея, которое должно было быть; касание ручки такси, которое должно было быть; касание тротуара, которое должно было быть; касание ручки такси, которое должно было быть; касание лестницы, которое должно было быть; касание кармана, которое должно было быть; касание ключа, которое должно было быть; касание ручки двери, которое должно было быть; касание пола, которое должно было быть; касание ручки двери, которое должно было быть; касание кровати, которое точно было.
Я утопал ногами в пёстром море, которое разливалось по тротуару. Это море мне не нравилось. Мне было холодно. Я зашевелил пальцами и лепил забавные фигуры в воздухе, откуда моих пальцев задело тёплое облако. Кокетливо болтая с ними, оно подарило пять тёплых колец и один тёплый браслет. Натянуло между кольцом среднего пальца и браслетом тёплый гамак, и заснуло. Мне было тепло. Переворачиваясь с бока на бок, облако глубже проваливалось между моими пальцами. Я покачал его. Но облако не просыпалось. Тогда я слегка стиснул его. Но вместо него там очутилась рука Юли.
– UR.
– Obsession.
– Forever today. In my memory.
– Magic journey.
Почему навсегда сегодня, почему не навсегда двадцать семь дней тому назад? Может, потому, что всё обязано происходить ни на день раньше? Может, нам нужны подтверждения?
Такое море, в котором тонули уже не две ноги, а четыре, мне нравилось. Мы кружились в нём, опрыскивая одежду друг друга.
Подружившиеся наши шаги. Бодрящиеся фонарями деревья. Придуманные масштабные материки, щекочущие небо. Небо, которое они уменьшали. Небо, на котором я ждал подсказки. Упавшая звезда.
Любовь начинается во сне.
Солнцельон спешил разложить над окнами утро девятого апреля две тысячи шестого года миллиардным тиражом. Превосходно, когда прочитаешь утро. Уяснив его, мы продолжаем писать день сами. Иногда немного и для других. Позавчера я написал для Вероники.
– Perfect silence.
– Secrets & lies.
– What you need.
– Unknown treasure.
Вероника написала для Юли. Юля написала для Вероники.
Сегодня Вероника написала для меня:
– Номер Юли.
– Придется выгореть.
Я прошёлся по мокрой траве и присел возле тюльпанов. У тюльпана есть собственное солнце, которое он прячет на дне лепестков. Утром тюльпан раскрывает красный занавес и высвобождает его. Два неба. Два солнца. Вечером, попрощавшись с настоящим небом и настоящим солнцем, тюльпан заворачивает своё небо и скрывает под ним своё солнце.
Пятой и шестой цифрами в номере Юли были три и один. Тридцать первого июля я впервые променял красоту ночного неба на красоту Регины. Дальше шла четвёрка. Ровно четырнадцать променадов насчитали наши с Региной отношения. Финалью в номере Юли были восемь и один. Если наоборот, то один и восемь. Восемнадцатому октября тоже подобало быть противоположным.
Зачем утро накладывает тень старой любви, которая в течение дня растёт и исчезает лишь под ночь? Подозреваю, и тогда она не пропадает, а лежит там, где мы прежде с Региной гуляли?
Четыре минуты – и завтра. Я дописал для Юли сегодня. Я хотел стать её любимым писателем. Я им стану.
– Немного света, разве что только от звёзд… Немного слов, разве что только от ветра… Немного мыслей, разве что только мечты…
73:61 40.41 – первая встреча. Я хотел стать её любимым попутчиком. Я им стану. Площадь. Чувства. Улицы. Чувства. Парк. Чувства. Улицы. Чувства. Парк. Чувства. Улицы. Чувства.
Квартира Салавата. Чувства.
– Салават, у Юли есть парень! Причём долго.
– Не получится.
Улицы. Чувства. Площадь. Чувства. Салон электронной музыки. Чувства. Площадь. Чувства. Улицы. Чувства. Квартира Салавата. Чувства. Улицы. Чувства. Дом. Чувства.
Вторая встреча. Дождь. Укрытые от него навесами рассказы.
После второй встречи первый разговор по домашнему телефону. Тогда, как никогда более, мы будем вместе близки к утру. Я хотел стать её любимым собеседником. Я им стану.
« …Двенадцать палочек. Оранжевый кирпич, наклонно на ней лежит короткая доска, которая одним концом касалась земли. На этот конец мы складывали двенадцать тонких палочек. С помощью смешных считалок выбирали того, кто будет водить, и поднимали в воздух ждавшие того палочки. На этот раз салит Раиль. Мы должны были успеть спрятаться, пока Раиль соберёт все двенадцать палочек на конце доски.
Я стою за пожилым деревом и вижу, как его обнимают его дети, молодые листья. Артур не смог добежать до доски проворнее Раиля. И если никто не сможет снова пустить в групповой полёт двенадцать деревянных ракет со словами «Стуки-стуки за всех!», то следующим будет водить Артур. Я лежу в траве и целую маленький цветочек, который скоро тоже будет меня драпировать. Я сижу за кустарником и вижу, как время передо мной его ветками разбивается мозаикой эмоций. Я сижу за шероховатым блоком и одну руку грею на его тёплой спине, а вторую руку прохлаждаю в щели на его боку.
Ко мне подбегает Ринат и говорит, что нас в игре всего трое. Потом услышал «Руслан, спаси!» Артура. Значит, теперь: либо Раиль, либо я.
Раиль неохотно и ненадолго разлучается с доской с заветными палочками. Я на четвереньках за мелкотравчатым пригорком подступил к деревьям. Они стояли в ряд. Надо пройти деревья, а там можно будет и бежать. Я ждал, когда же Раиль отдалится от палочек хотя бы на такое же расстояние, на каком от них был я. Похоже, Раиль отважился. Минуя его взор, я пробрался до первого дерева. Раиль думает, что я за камнем. Если он дойдёт до него, то решат скорости. Я дотерпел, пока он приготовится заглянуть за камень. Не застигнув меня там, он попытался застигнуть меня на пути к палочкам: рысью, галопом, иноходью, в карьер.
Мне было шестнадцать, мы переехали в наш новый дом. Вначале там у меня не было друзей.
Я смотрел на голубое небо, по которому расплывался белый след самолёта. Вдруг появилось смуглое лицо мальчика. Я пригласил его смотреть на то же голубое небо, по которому расплывался тот же белый след самолёта.
Затем мы день за днём гонялись за красотой. И сейчас чую запах туалетной воды, которую брызгало небо, напоминая о встрече с нами. Я побежал к Винеру. Мы поехали к небу. Первые водяные поцелуи.
Мы остановились. Молчали. Наблюдали, как капли на стекле ждали своих друзей, чтобы прокатиться с ними на американских горках. Двое, трое, четверо, а когда и пятеро друзей неслись вниз. Водяные друзья иногда замедляли водяные вагончики и сажали в них ещё водяных друзей. Когда водяные рельсы сходились, водяные друзья прицепляли водяные вагончики и спешили на водяную остановку, где было много водяных друзей.
Мы вышли. Смеялись. Засунули руки в карманы и уткнулись вверх. Капли, капли, капли. Они лизали нас. Облака, облака. Они радовали нас. Небо. Оно любило нас.
Служа небу, мы до самой ночи катали присевшие на машину озорные овальчики.
Четырнадцатого июня папа принёс мне путёвку в пионерский лагерь. Если бы мы переехали на четыре года скорее, то уже спустя минуту её в руках держал бы Винер. В этот день так бы мы встретились на час. Уже спустя час её в руках заново держал бы я. В этот день так бы мы попрощались на восемнадцать дней.
Отужинав, мы с вожатыми вскарабкались на гору, на вершине которой, оказалось, нас дожидалась клумба незабудок. Клумбу окольцевали самобытные камешки. Вожатые попросили нас найти поразительные камешки и добавить их к тем, которые нашли другие ребята и которые уже услаждали цветы.
Я нашёл свой камешек. Он был бронзовый. С серебряными точками. Я укрепил его выше всех, чтобы он, как и я, видел это солнце. Солнце, по которому я тосковал. Солнце бы накренялось к дому Винера, по которому я бы тосковал. Солнце, которым я бы привык клеймиться с Винером. Я бы помахал и солнцу, и Винеру.
Потом вожатые рассадили нас по окружности и пустили по ней незабудку. Мы должны были с эстафетным цветком поделиться и собой, а далее стать тем, приключившееся вместе с которым в лагере все превратят в лелеющие воспоминания.
От скучающего между двух гор футбольного поля спускались две тропинки по обеим сторонам второго корпуса, где поселили наш отряд. Я так же скучал. Футбол – моё единственное веселье. Когда я бежал с мячом, цепенела грусть; когда я отдавал пас, принималась дружба; когда я падал, поднимались глаза; когда я пропускал гол, выпускалась улыбка; когда я забивал, доставалась слеза. Солнце, мой преданный болельщик, был на каждой игре. Он нехотя снижался, длинными рядами убирая за гору свой яркий флаг, и уходил с нами. Умиляющий мячик, умиляющее поле, умиляющий футбол. Такими они и остались.
Ликующий день на второй горе. Завязывая на шее цветов кончиком шарф, мы обретали зелёные браслеты с цветковыми бриллиантами посередине. Прижимали зелёными браслетами на руки друг друга красные, белые, жёлтые, оранжевые лепестки, затем раздвигали руки и бежали друг за другом. Девичьи кавалеры галантно прельщали танцем наших дам, которые любезно соглашались и плясали с ними позади нас.
После мы обернулись к горе, с которого и сегодня глядели давние камешки и давние незабудки, и слушали их рассказы. Шёпотом пообещали им приехать сюда и будущим летом.
Утром мы громко разъехались, увезя с собой кусочки летнего пирога, который разрезали все восемнадцать дней.
Конечно, я бы сразу побежал угощать им Винера. Я ожидал лета, в котором вновь будет один футбол, в котором вновь будет одно солнце; в котором вновь будет две горы, в котором вновь будут две взявшихся руки; в котором вновь будет много облаков, в котором вновь будет много красоты. На листьях я вырезал цифры, что меня от всего этого отделяли. Листик с номером триста сорок семь, листик с номером триста сорок
