- Мам, мам! Опять крыша течь начала! – звонкий голосок эхом отдавался в каждом угле отсыревшей квартиры в бараке. – Куда ты тазик дела?
Из глубины квартиры, шлепая сношенными тапочками, медленно вышла бесформенная женщина средних лет. Руки и ноги ее представляли собой оковалки оплывшего жира, под глазами набрякли мешки, одежда была покрыта застарелыми пятнами пота и грязи. Ее дыхание отдавало кислым пивом и гниением – часть зубов уже рассыпалась, нескольких передних недоставало, из-за чего говорила она слегка шепеляво.
- Чего ты орешь опять? Не знаю я, где таз! И сколько тебе повторять – не кричи когда отец спит! – она даже не кричала, скорее пыталась изобразить вялое подобие гнева, подкрепляя это грозными жестами толстых рук.
Ее дочь, а кричала именно она, терпеливо дослушала, а после стала говорить уже тише.
- Ты же знаешь, если мы опять зальем дядю Петю, нас выселят. Нужно поскорее подставить что-то под течь, пока дождь не стал сильнее. Ты же не хочешь в какие-нибудь развалины переезжать? – она говорила очень тихо и четко, стараясь донести до матери всю важность ситуации.
На девочке было потертое серое платьице и стоптанные балетки. Она уже начала быстро расти, худея, из-за чего одежда на ней свободно болталась. Темно-каштановые волосы она стянула в простой пучок, у нее были слегка крупноватые, но правильные черты лица. Светло серые глаза уже приобрели то выражение, какое бывает только у людей, выросших в нищете.
- Не помню я. Спроси у бабы Гали – может быть ей одолжила. Иди давай, не мешай отдыхать, - женщина уплыла обратно в сырой полумрак, по дороге приглаживая вздувшиеся обои.
По стенам квартиры, помимо потеков воды, были расположены несколько полок с набухшими от влажности книгами. В углу стоял большой дубовый комод, явно оставшийся чуть ли не с царских времен. С потолка свисала одинокая лампа, засиженная мухами. Весь пол был покрыт непонятными пятнами, а у одной из стен смердела кучка кошачьего помета. Девочка, тяжело вздохнув, направилась в загроможденный шкафами общий коридор, напоенный непередаваемым духом старой грязной обуви, и постучала в соседнюю дверь.
- Кого тут черти носят? – старческий дребезжащий голос был лишь слегка приглушен тонкой фанерной дверью.
- Света из 22 квартиры, про тазик спросить. Его к вам мама вроде заносила.
Дверь слегка приоткрылась, смешав с запахами обуви еще и сильный запах кошек. Полная пожилая женщина в засаленном халате в цветочек высунула в коридор только голову.
- Мне пока нужен этот таз, вали давай! – с этими словами она аккуратно, но быстро прикрыла дверь, оставив Свету слегка ошарашено стоять в коридоре.
- Но… но ведь… таз наш! – девочка не сразу нашла что сказать.
- Вали-вали, - донеслось уже из-за двери.
Обычно в маленьких городах люди стараются поддерживать более менее хорошие отношения друг с другом, так как слишком часто приходится взаимодействовать. Но долгое пребывание в тяжелых бытовых условиях убивает все дружеские устремления, оставляя только злобу на весь свет и желание замкнуться в своей скорлупе.
В тот день Света не стала возвращаться домой. Она знала, что моросящий дождь к середине дня перейдет в ливень, а капли с потолка превратятся в журчащий ручеек, убегающий сквозь щели между кусками линолеума на первый этаж. Сосед снизу придет, требуя денег на ремонт, отец грубо откажет ему. Завяжется драка, к которой со временем присоединятся и жены. Даже животные из разных квартир не ладили друг с другом. Бытовая чернуха не сломила психику двенадцатилетней девочки, но наложила на нее большой отпечаток, заставляя каждый раз все дальше сбегать из дома.
Иногда ей даже удавалось переночевать у кого-нибудь из школьных подруг, кто жил в более приличных домах. Но родители их были всегда не очень рады, понимая, что слишком близкая дружба дочерей может побудить и знакомство родителей, а им этого совсем не хотелось.
Город был построен в начале XX века как железнодорожная станция, в 1950-х начала активно развиваться промышленность. Но в начале XXI века от нее остались уже лишь руины. Все станки и даже металлические части зданий были разворованы, но собственник не стал сносить цеха. В итоге, подобно гнилым зубам великана, по всему городу высились руины заводов – любимое место детских игр и главная головная боль городских властей.
На бывший вагоноремонтный завод Света и направилась, не желая видеть никого из знакомых. На нее не в первый раз наорала соседка, не в первый раз к ним придет сосед, каждый раз обещающий засудить. Но в этот раз у нее почему-то было особенно погано на душе. В развалинах же она забывала обо всем, создавая вокруг волшебный мир, полный неведомых опасностей и замечательных приключений, всегда с счастливым концом. Дождь все усиливался, поэтому до завода она добежала уже полностью промокшей.
В маленькой котомке, с которой Света никогда не расставалась, нашелся коробок спичек, завернутый в целлофановый пакет. Девочке удалось найти несколько сухих веток и развести небольшой костерок, около которого она просидела несколько часов, отлучаясь только за новыми порциями дров. Дождь навевал мысли не о волшебном мире, а о ее собственной жизни.
Когда-то у нее был младший брат, умерший в 4 года от бронхита. Мать проронила лишь несколько слезинок, потом что-то пробормотала про лишний рот и ушла к телевизору. Маленькое тельце похоронили в фанерном гробу, присутствовало всего 3 человека и священник, стремящийся уйти на более богатые церемонии. Света вспоминала маленького братца и их игры – он был единственной опорой для нее. Других родных людей она не знала. Помнила еще дедушку, который заставлял ее читать и иногда играл с ней в шахматы, но тот относился к ней скорее снисходительно, чем с любовью.
Она вспоминала школу, в которую ей предстояло вернуться. Старшеклассников, оставляющих шприцы с остатками чего-то грязно-желтого в туалетах. Уже начавших курить одноклассников и думающих только о мальчиках одноклассницах. Нет, они не были плохими, но она почему-то выросла отличной от них. Из-за книг ли, или просто такова была ее природа, но она думала. Думала постоянно и обо всем на свете, размышляя отнюдь не только о вымышленных мирах. Это делало ее жизнь интереснее, одновременно усложняя все что только можно.
Ближе к вечеру дождь прекратился. На этом заводе дети бывали реже – он располагался за городом. Именно из-за безлюдности Света и выбрала это место. До этого она не исследовала корпуса, но вышедшее из-за туч солнце и затекшие от долгого сидения ноги располагали к прогулке.
Поскольку от завода остался только каркас, было непонятно, что было в том или ином здании. Между похожими на грудные клетки динозавров конструкциями росли чахлые деревца, уже второй десяток лет упорно крошившие бетон. Отличались только здания управления завода, расположенные у въезда на территорию. Идя мимо них, Света заметила отблески света, пробивающиеся из подвала. Еле-еле доносились голоса, приглушенные расстоянием и грудами кирпичей вперемешку со штукатуркой. Раньше она никогда не видела здесь людей и вечное детское любопытство заставило ее лезть в полуразрушенный административный корпус.
- Дозу бы… Надо у мамки часы спереть – бабла совсем нет, - отдельные слова можно было различить только у самого провала, ведущего в подвал.
- Отец козел – велел домой не возвращаться пока не завяжу. Если увидит еще упоротого – убьет! Я не вернусь никогда, - слышны были только мужские голоса.
- Да ну, не убьет тебя никто – в тюрягу загреметь никто не захочет, - в разговор включился третий человек. – Лучше чем ныть, придумайте как нам дозу добыть или хотя бы таблеток. Сами сварим «крокодильчика», - последнее слово было произнесено с непередаваемой смесью любви и отвращения.
- Черт, менты еще, - этот человек явно обхватил голову руками и раскачивался, столько безысходности было в его голосе. – Вчера Васильич уже грозился меня в обезьянник посадить. Нельзя, нельзя…
Света медленно отползла от дыры, стараясь не шуметь – наркоманы всех сортов люди довольно непредсказуемые, но подсевших на «крокодил» стоит бояться больше всего. Один месяц и человек уже перестает быть самим собой. И чем дальше – тем страшнее. Про этот наркотик ходили самые страшные истории, им пугали детей в средней школе. Но предостережения зачастую разжигали любопытство, приводя к печальному финалу.
Вечер того мрачного дня был волшебен: кристально чистый воздух, мягкий свет предзакатного солнца, пение вечерних птиц. Старый город будто преобразился, заиграл свежими красками. И люди на улицах стали чуть симпатичнее друг другу: меньше было ругани, чуть больше улыбок на изможденных жизнью лицах. Света с любопытством смотрела по сторонам – такие преображения редко происходили вокруг нее. Чаще хотелось сжаться и идти быстрее, чтобы забиться в угол подальше от этих злых глаз.
Возле ее дома была небольшая толпа, кто-то громко вещал что-то официальным тоном. Среди собравшихся людей она различила родителей и соседей снизу. Громко говорившим человеком оказался управдом.
-… иначе мы выселим вашу семью, а ремонт Савельевым оплатим, продав ваше имущество! – она успела разобрать только конец предложения.
- Это вы не починили крышу, уроды! Мы не будем платить! – щуплый мужчина в спортивных штанах и посеревшей от грязи майке яростно размахивал кулаком перед лицом управдома.
- Значит, мы вас выселим. До свидания, - полный мужчина в дешевом сером костюме важно удалился, старательно обходя лужи.
- Готовьте деньги, крысы водоплавающие. А то будете доживать где-нибудь в подвале, - сосед снизу, пожилой крупный мужчина, смачно плюнул под ноги Светиному отцу и ушел в подъезд.
Тот ничем не ответил, только невнятно что-то прорычал и потащил за руку свою жену в квартиру. Свету никто не заметил – она не стремилась в такие минуты оказываться рядом с родителями. Присев на лавочку у подъезда, она тихонько ждала когда утихнут крики, доносившиеся со второго этажа. Отец и мать в очередной раз пытались решить свои проблемы, перекладывая их на плечи друг другу. В этот раз не обошлось и без побоев.
Шум из окна уже достиг обычного максимума, но не прекратился. Через несколько минут раздался громкий крик, на улицу вылетела лампа, осыпав осколками стекла Свету. Площадная брань и звуки побоища уже начали привлекать зевак, с безопасного расстояния наблюдавших за развитием событий. Девочка медленно побрела прочь от дома, задержавшись на пару минут в толпе. Зрелище матери, промелькнувшей в окне с кухонным ножом, стало последним, что Света увидела из-за спин. После этого она побрела прочь, уронив пару скупых слезинок.
Дома ее ждало бы пугливое ожидание чего-то ужасного в углу и неизбежная головомойка от матери, которая не преминула бы попрекнуть ее за бесполезность и прожорливость. Дескать, «самим жрать нечего, а еще и тебя одевать и корить надо». Такие фразы ей приходилось выслушивать лет с десяти, хотя она ничего и никогда не просила. В тот день ее могли бы и побить, так как лучший способ приглушить свой страх – заставить бояться более слабого.
По главной улице города, громко грохоча на выбоинах, проезжали старые ПАЗики, полные едущих по своим делам
