возбуждена.
Без антракта в фойе демонстрируется дополнительный сеанс – короткометражная зрительная растерянность. Чудо, от которого все щурятся. И неразборчивое паломничество за посланием из Голливуда завершается хвалебно.
Автобус пристал к полосе, ограниченной пунктирным орнаментом. Что если она киноплёнка? Вот бы съёмка велась Стэнли Кубриком.
Не продлив роль до двенадцатиостановочной, но, не отказавшись от Стэнли Кубрика, я в экипаже «2001: Космическая одиссея» курсирую по Вселенной, повторяя про себя священный текст внизу экрана телевизора. Необузданно мчимся по цветной галерее. Закрывая глаза, я вижу то же самое.
Зима питает страсть к папье-маше. Слепки отражают изменение ландшафта и указывают, сколько снега понадобится грядущей зимой, чтобы всё покрыть.
До зимы река заботливо толкает ноги. Белый уголь. Зимой для движителей доступен исключительно голубой уголь. Ноги Юли – декабрь.
Новый год остался. Вид снизу выразительной гирляндами ёлки. Анфас кресла. Профиль стенки. Вид сверху паласа. Сечения арахисов. Зубы Юли – январь.
Параллельно-слоистая посадка в три линии, склонённая над поляной. При моей езде пересекающиеся деревья изображали мартышек, которые взбирались по стволам. Зело напуганная мартышка пряталась в гнездо. Подбородок Юли – февраль. Переменно-постоянный пассеизм. Крупноизмельчённый город.
Как никогда, люди меняются в отсутствии вожделенного. Действительно, любовный год выдался для меня галактическим.
Стерня обросла отавой. Тучный транжир кидает на ячменное поле фишки, не пропуская позиций и пополняя их. Мот прекратил. Крупье закрутил шарик в наручной рулетке. Обманутый жуир отстранился к пшеничному столу. От него к гречишному.
Уходя из пары, вручи кого-нибудь. Недостающее правило, и Джулия выполнила его за меня.
Небо орфиста, развлекательный комплекс кубиста, проспект футуриста, поцелуи и обнимания ташиста, подъезд конструктивиста, сон сюрреалиста.
– Second day.
– My all.
– I need you.
– Closer.
Заключительный парк, которому мы с Юлей делали тайский массаж. Тот же парк, та же влюблённость, но закон Долло. Нельзя заменить того, кого так и не заимел?
– Неудовлетворённый протяжением любви и периодичностью свиданий не может любить рубрику «Киноакадемия» на телеканале «Россия».
– Ты сумасшедший, Руслан!
– Спасибо.
– Я тоже.
– Пожалуйста!
Двое любящих осень. Мы не должны её испортить.
– Готовлюсь к ежедневной свадьбе, когда ночь поженит меня со сном.
Я высунул в форточку руки в форме буквы Y. Будто я держал телескоп и смотрел в него на звёзды. Мечта – телескоп. Но она успела измениться, ведь вместо него я держал шею Юли. Крутил мочки её ушей, точно настраивал линзы, чтобы чётче разглядеть два её пульсара. Её чёрная дыра поцеловала мою щёку.
Любовь не заканчивается во сне.
Сон верен только тому, кому снится, но его не забрать с собой.
– Искусственность нелюбви и любви разоблачить несложно. Юля не любила меня естественно.
За Лену миру я отплачу своей символикой к XXII Зимней Олимпиаде. Определив «sochi» и «2014» в разные строки и составив литерно-цифровые колонны (пятой колонне – не быть), увидел зелёный луч. Именно зелёный луч! Потому что «2014» – вертикальное отображение «soch», я же переверну «h», как «k» в подписи. Стеснённые по бокам знаки вписаны в эллипсы. Стираю «i» и вращаю эмблему Олимпиады из колец на минус девяносто градусов. «i»!
До пятнадцатого марта тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года талисман на белом скате отплыл от Сочи. Бог Чёрного моря покарал его. Растерзанного талисмана на спине ската показали Травинова Е. В. и Воротынцев М. А.
Живи тут! Пламя – снова твои трёхклочковатые волосы, чаша – лицо, солнца – глаза. Банановидные ветви пальмы – две слева и три справа – куртка, шарф и варежки. Холодно. Я их связал из Ж-образных снежинок. Верхний ободок, когда ветви ещё не разъединяются, среднюю ветвь и конечные снежинки крайних ветвей заплёл красной пряжей. Куртка – голубая. Горы – лыжи и шаговые швы спортивных брюк. Капля – ненормальная «h».
Недосчитавшись красоты, мир изъял Лену. Мои иллюзия и умение в нетях.
Небесный кто-то затеял моветон. Ночью постриг ноготь на пальце.
В мрачной кухне зажигаю конфорки. Полярные сияния.
Глиссада белых мух. Тогда на Алининых губах отнюдь не красная помада и не любовь у меня к Лене.
Мы обитаем в безвозрастном океане. Плывёт летающая рыба. Блуждает медуза и осьминог. Дрожат водоросли. Поверхность океана выдаёт пена, да и то по ночам.
Для Алины на небе ничего нового.
Я отложил любовь до греческой календы.
Славировав меж чужих морей, я нырнул в семейное море Полевое-6. Наше море двускатное и с маяком.
Небо ночью – старый фотограф. Он набрасывает тёмное покрывало. Повсюду горят лампы, но вспыхивают невидимые доныне. По ним находить его объектив.
Осень днём – молодой фотограф. Он снимает солнце, и ленту относит ночи. Ночь проявляет фотолистья, развешанные на деревянных верёвках. Утром осень раздаёт их. Столько, чтобы каждый мог возвысить послушное солнце над собой, когда его не хватает.
Подле глаз сон. Подле комнаты утро. Подле окна первый снег. Замешкался на шестнадцать дней. Снеголюбы теперь могут им вдоволь насладиться.
Сначала дождь учит листья как падать. После листья учат снег как падать. Всё, что падает, – красиво.
День Марса. Враждебный Восток выстрелил, надымив, в Запад из заряженной ядром пушки. На Севере сражаются Венеты и Прасины. Я во взводе Южного фронта.
Ночь – космос. По ночам я космонавт. А днями скапливаю осколки и бутылки, крошу их камнями, насыпаю в пакетики от сигаретных пачек и шагаю к затёкшей гудроном цистерне. На вязкое небо звездообразно втыкаю стекляшки.
Я люблю небо!
Самое важное – рождение, истая любовь, смерть – с нами происходит неожиданно. О первом я узнал, когда задул пять свечей.
О втором я узнал, когда провёл под ним семнадцать лет.
Вырытая яма накрыта рубероидом. Протыкаю его изнутри. Обсерватория с метеором.
Голубокожее небо страдает витилиго, у него повышенное давление. Меня также приводит в сознание по утрам солнце. Мы одинаково больны.
Я и есть небо?
Я люблю себя?
Любовь имеет два делителя (сама любовь и единица), сиречь проста.
2004–2009
