"Наемник… С Украины…" - отрешенно, словно оправдываясь перед кем-то, произнес Мага. Голос сел. Он с удивлением услышал собственное хрипение и, облизав сухие губы, сплюнул в сторону.
Дальнейшее рисовалось смутно и распадалось на отдельные, самостоятельные эпизоды. Звенья, связующие их, пропали и, как он ни старался, вспомнить их не удавалось…
…Мысль о том, что надо перезарядить магазин совпала со взрывом за спиной. Он выронил автомат и полез за гранатой в карман. "Все." Мысль была веской и оглушающей. Сейчас она включала в себя мир вокруг, его самого, тех двоих убитых, выстрелы, уже не имеющие значения, его прошлое, будущее и настоящее…
Последнее, что он увидел, было белое лицо комбата, лежавшего у стены, кровь из пробитого плеча, заливающую бронежилет…
Пуля раскаленным свинцом врезалась в шею, срубая нервы, ломая позвонки, отрывая голову от туловища… Уже падая, видя приближающийся пол, он успел подумать о том, что Вика теперь осталась одна и еще о том, что отец не переживет его смерти – сердце не выдержит второго инфаркта…
…В кафе было темно и пыльно. Полуподвальное помещение, зеленые гардины на окнах, убогий ассортимент…
…Скупые воспоминания, неумело выражаемые словами… Вино было выпито, темы исчерпаны. Оставалось встать и уйти. Ни сил, ни цели не было. Мы вернулись туда, куда так долго стремились и теперь сидели вместе, запертые памятью в своем маленьком мире.
Мага укачивал плетью свисавшую руку, нервно доставал из пачки сигарету и закуривал. Глубоко затягивался и, отгоняя боль, начинал о чем-нибудь говорить. Всегда сумбурно, перескакивая с темы на тему, подчиняясь не логике рассказа, а чувствам.
- Рука и шея все время ноют… В плохую погоду так скручивает – разогнуться не могу… Постоянно война снится, кошмары всякие… Теперь боюсь уже спать ложиться… - он жадно втягивал в себя дым, запинаясь после каждой фразы.
Кэмел сидел неподвижно, крутя в пальцах пустой стакан.
- …В мае, девятого, шел с Викой… в форме… с орденом, - он с трудом выдавливал слова, стесняясь своего же голоса, - подошли двое, говорят, за что орден получил? Мусульман убивал?.. Издеваются, с-суки… Видят, сделать ничего не могу…
Пальцы Кэмела задрожали. Он отставил стакан в сторону и сжал кулаки.
- …чуть не заплакал от обиды… шакалы… - последнее слово он произнес уже с ненавистью.
… Мы долго и бесцельно бродили по городу, пока очередное кафе не засосало нас в свою утробу.
И опять вино и воспоминания, редкие и осторожные планы на будущее. Война научила не бояться смерти, отучив доверять жизни…
Пьяные лица кружились вокруг в табачном дыму. Опустела еще одна бутылка, еще одна пепельница наполнилась окурками, еще раз воспоминания достигли пика и пошли на убыль.
И вдруг что-то сместилось и неожиданно запахло войной и смертью. Бокал в руке Кэмела жалобно треснул. От края к основанию протянулись две тонкие полупрозрачные жилки. Ощущение опасности было таким же ярким, как на ночных улицах Грозного…
Мы нерешительно переглянулись, сомневаясь в реальности происходящего.
- Лезгинка… - обессилено прошептал Кэмел. Руки тряслись. Он сжал кулаки
до хруста в суставах.
У Маги беспомощно задрожали губы. Правую щеку мучительно забило нервным тиком. На глазах показались слезы…
Подняться и уйти не было сил. Мышцы словно занемели. А музыка продолжала переливаться, напоминая о войне, которую мы навсегда проиграли…
…Улица лицемерно распахнула объятия, обдав запахом весны и бензиновой гари. Дальше идти было некуда. За нас сделали выбор, за нас прожили жизнь, сыграв на самом безотказном – на нашем страхе и нашем чувстве ответственности. И теперь нам было некуда идти, кроме своего прошлого.
Фигура Кэмела осунулась. Он чересчур медленно и спокойно надел темные очки и отвернулся. Мага достал сигарету, но прикурить не смог – неумело затрясшись, уткнулся лицом мне в грудь и заплакал.
- За что, Игорек, за что?!
- Все будет в порядке, Мага… все будет в порядке, - говорил я, не веря этому
сам. Что еще я мог сказать? - Все будет в порядке…
…Лица, фигуры, размытые болью, проносились в памяти с оглушительным звоном. Сознание было не в силах сфокусироваться на них. Поток образов захлестывал, и он начинал тонуть в этом мутном, непрерывном движении.
Он уже не был созерцателем, становясь частью небытия, уносившего его к смерти. Сотни миров проходили мимо, лишь боль и запах крови плотно окутывали его, не давая оторваться от физической оболочки.
Постепенно отмирали мысли и чувства. Пропадали желания, с ними и потребности в их исполнении. Не было ни радости, ни грусти – полная гармония с миром растворяла в себе, тончайшим слоем размазывала по вселенной…
…Но привычный мир снова надвинулся и Мага рванулся ему навстречу, стремительно наполняясь памятью, чувствами и болью…
…Ивашкин ухватился за правую руку, Нартов освобождал голову, застрявшую в перилах.
- Нартыч, он жив? - Ивашкин силился перекричать окружающий грохот.
- Не знаю…
Мага приоткрыл глаза:
- Ребята, не тяните, у меня рука оторвана, - Нартов с трудом услышал шепот,
наклонившись к самым губам.
- Мага… Все хорошо, Мага… Только шею чуть зацепило.
- И все?
- Все… Держись, Мага…
Боль достигла высшей точки. Мага захрипел, судорога прошла по мышцам. Он снова провалился в звенящую пустоту. И снова мутный поток образов подхватил и понес его…
…Он пришел в себя в развалинах за домом. Рядом сидел Ворожанин и раз за разом вгонял ему в бедро шприц, наполненный промедолом…
Боль нехотя отступала. Лишь увидев широко открытые глаза Маги, Ворожанин облегченно вздохнул и откинулся на стену. С полминуты они, не отрываясь, смотрели друг на друга. Потом Мага тихо произнес:
- Товарищ старший лейтенант, дайте руку.
Ворожанин молча протянул ладонь.
- Вы говорили, что я аборт, а я двоих завалил…
На глазах Ворожанина показались слезы. Он отвернулся и несколько раз глубоко вдохнул.
- Ты красавчик, Мага… - Ворожанин запнулся. Теплые и нежные слова всегда казались ему отдающими фальшью. Со временем он совсем перестал употреблять их. И теперь молчал, от неумения выразить свои чувства.
Мага опустил веки.
- Мага?.. - испуганно позвал Ворожанин.
- Курить охота, товарищ старший лейтенант…
Ворожанин сразу же повернулся к Ивашкину:
- Дайте ему сигарету.
… Мага затягивался табачным дымом, не чувствуя его вкуса. Серые стены
домов уходили в прозрачное небо, становясь все более расплывчатыми. Наркотик не спеша поглощал его, оставляя реальности все меньше места…
…Последнее, что он увидел на этой войне, было склоненное над ним лицо Ворожанина…
Глава 3
Андреев
Все, что от него осталось – лишь несколько отрывистых, несвязных воспоминаний и пожелтевшая, наполовину засвеченная фотография. Еще, пожалуй, стыд и смущение от того, что не ценил его живым, так, как ценю мертвым.
Чувства давно огрубели. Память же оставалась просто памятью: те месяцы после войны, когда любой резкий звук вызывал спазмы в желудке, а предстоящие ночи пугали кошмарными снами, остались в прошлом. Не стоило, наверно, большого труда перечеркнуть его и навсегда похоронить в себе. Но я намеренно возвращался назад и, чем дальше удалялся от реальных событий, тем упрямее цеплялся за воспоминания. Это было потворство себе, и я сознавал это – чувства были насквозь фальшивыми. Я цинично играл роль, придуманную мной самим, предпочитая ее всем остальным…
Как же мы познакомились? Нет, теперь уже не вспомнишь. Видно все прошло слишком незаметно, если не появляется даже желания придумать какое-нибудь начало, а затем, со свойственной воображению легкостью, самому уверовать в него.
Да, все прошло слишком незаметно. А жаль. Может, это и стоило того, чтобы остаться в памяти…
Первое, что приходит в голову – весна девяносто четвертого и леса под Краснодаром, заваленные талым снегом, перемешанным с грязью. Рота разведки, сутками почти на подножном корму, короткий сон в месиве под ногами и под холодным дождем. Жалкие, приземленные желания – наесться досыта и выспаться. Требовалось лишь несколько дней, чтобы привести человека в первобытное состояние. Деревянный пол в десяти километрах, на котором можно спать и крыша над головой вызывали эйфорию.
Хотя это было уже позже. А сначала…
…Он был самым слабым и наивным. Именно два этих бесформенных качества, как ни странно, и отличали его ото всех.
Где-то там мы и сблизились. Почему? Кто знает. В нем не было ничего особенного, никаких ярких черт и талантов. Впрочем, нет, что-то в нем было. Точнее – не было. В нем не было злобы и усталости, уже осевших в остальных. Еще не было.
Иногда мне казалось, я мог бы убедить его не ехать на войну во второй раз – никто не мог сказать наверное, где закончатся запасы отпущенного судьбой везения. Но не сделал этого. Не сделал потому, что завидовал. Война все еще была наркотиком для нас. И я завидовал тому, что он, не думая о будущем, смог порвать с настоящим.
Несмотря на отсутствие броской индивидуальности, в нем было гораздо большее – он был моим другом. И едва ли не самым лучшим. Только понять это пришлось, как и многое другое, слишком поздно. Раскаяние всегда приходит лишь после смерти близкого человека. Оттого, наверно, и любить мертвых проще, чем живых.
Несколько раз вечерами я подходил к вечному огню и, подолгу простаивая там, разговаривал с ним. Хриплые слова сливались с мерным гудением огня и пугающе тонули в тишине. Но и здесь я не был искренен. Говоря, я формально отдавал долг, не веря, что он меня слышит. Не веря даже в то, что что-то должен. И, тем не менее, раз за разом я возвращался туда – в его смерти была законченность и определенность, как раз то, чего не хватало мне.
В феврале девяносто шестого, спустя несколько месяцев после того, как для нас все уже окончилось, пришло первое письмо от него. Собственно говоря, это было не письмо, а скорее записка, бестолковая и сумбурная. Время причесало и разгладило воспоминания. И все же прошлое не отпускало, постоянно прорываясь сквозь наслоения последних событий.
Время словно остановилось и повернуло назад…
"Привет, Игорь!
Давно собирался тебе написать, да все откладывал – то некогда, то недосуг. Но все-таки нашел время, а то, думаю, могу так всех армейских друзей растерять.
Я сейчас уже год как работаю в одной части и… Хотя сам знаешь как в армии работать: ничего не делаешь, а деньги получаешь.
Пока не женился, но гуляю сразу с тремя женщинами. Скажу, не так это просто – дома приходится ночевать всего раз в неделю. Вот, в общем, и все. Да и рассказывать больше нечего.
Игорь, напиши мне обязательно. Ведь ты мой, наверно самый первый армейский друг. Если надумаешь когда-нибудь приехать, то сам знаешь, я тебе буду всегда рад.
До свидания,
твой друг Дима!
P.S. Да, забыл сказать - если я надумаю все-таки жениться, то ты будешь первым человеком, которого я приглашу!!!"
…Он часто повторял, что когда-нибудь все это дерьмо закончится и начнется нормальная жизнь, нисколько не успокаивая окружающих. Скорее, это были просто мысли вслух. Тогда не возникало даже желания посмеяться над их банальностью.
И все же он был лучше прочих – у него хватило ума и характера не поддаться общему настроению. А
