Долгожданная прописка

Памяти матери моей посвящаю

1
Февральский вечер незаметно перетекал в тёмную ленинградскую ночь. Невский проспект весь был залит огнями. Людмила Викторовна, полноватая дама в зелёном пальто из драпа, миновала Аничков мост и зашагала к Московскому вокзалу.
За день беготни по кабинетам главка ей хотелось одного - поскорее добраться до постели. И теперь, глядя на заполненные людом тротуары, на бегущие по своим делам автомобили, она думала о своём. Возможно, не встреться ей та секретарша в главке - ничего бы не было. Миленькая девочка, очень похожая на... Да, именно на Верочку. Ту самую, из студенческого прошлого. Того самого прошлого, которое буквально навалилось на Людмилу Викторовну.
Мысли прыгали, как рассыпанное по полу монпансье. Они стучали, позвякивали, будто в голове кто-то играл на детском металлофоне, играл давно забытую мелодию, от которой всегда хочется плакать.
Ноги сами привели к полуподвальному кафе. Она посмотрела на яркую вывеску и сделала шаг вниз. Под подошвами зачавкал наполовину растаявший снег. Он был сер и грязен, и от одного его вида хотелось съёжиться. Людмила Викторовна толкнула входную дверь.
Здесь, в маленьком общепитовском раю было тепло - кассовый аппарат стрекотал, как домашняя канарейка, а столики чем-то напоминали стартовые площадки для межпланетных кораблей. Сидящая за кассой женщина была на кого-то очень похожа... «Не может быть - она же уехала из Ленинграда!» Белокурая кассирша привычно нащёлкала её заказ, оторвала чек. Нет, она не могла быть Альбиной. Это просто совпадение - одно из многих в жизни.
На старой тарелке красовалась привычная для командировочных глазунья. Рядом блаженствовали две в меру упитанные сардельки. Было приятно разжёвывать это толстое тельце и как будто улыбаться, стараясь не оставить на ярко-красных губах кусочков фарша.
Тепловатое какао ручейком пробежало по пищеводу. Людмила Викторовна выдернула из стаканчика одну из соцветия салфеток, провела ею по рту и поспешила к выходу. Город вновь затягивал её в свои объятия, он вновь царил.
Когда-то здесь всё было иначе...
Теперь и она стала другой: от той наивно верящей во всё девушки не осталось и следа. Она осталась в тех уже забываемых шестидесятых, когда люди западали на песни Окуджавы, ходили на интересные фильмы и, вообще, ждали от жизни обыкновенного чуда.
В то далёкое лето она почти выпорхнула из вагона. В фанерном чемоданчике под стопкой вещей была спрятана самая важная бумага - направление на учёбу от Саратовского речного порта. Белое в крапинку платье с рукавами-фонариками, звонкие босоножки и радостное чувство исполнившейся мечты… Неужели это было?!.. Тогда и Невский был иным… Она словно провалилась вглубь киноэкрана и весело заспешила по тротуару, смешиваясь с городской толпой и напевая слышанную много раз песню. Ритм шагов то напоминал польку, то становился похожим на марш.
Сегодняшнее зимнее утро не было похоже на то летнее, а она совсем не походила на ту весёлую и милую Людочку Шантарёву. Теперь, выходя с вокзала на Невский проспект, она увидела лишь унылую улицу. Надо было спешить на трамвайную остановку и ехать туда, куда звал командировочный долг.
Звонок трамвая отвлёк её от грустных мыслей. Вагон был совсем рядом...
- Осторожно, гражданка, не ровён час - переедет!..
Трамвай... Она опять думала о той, уже мало реальной Верочке…
В вагоне трамвая было безлюдно. Людмила Викторовна молча считала остановки и смотрела на свой багаж. Ей ужасно не хотелось этого странного бездомья, когда город, её любимый город, совершенно не узнавал её.
Когда-то она просто грезила им, собирая фотооткрытки и смотря все фильмы, в которых мелькали - пусть даже раз - Медный всадник или игла Адмиралтейства. Город казался ей прекрасным принцем, который снится всего один раз, но помнится очень долго. Город. Её город. Когда-то её город…

Она едва не проехала нужную остановку. Посмотрела на висевший на углу дома плафон - Бухарестская улица: до служебной гостиницы было рукой подать.
Снег под ногами жалобно чавкал. Шаг, другой - она боролась с одышкой.

В вестибюле гостиницы работал телевизор. Он был настроен на местную станцию, и сидевшая в кресле девушка молча смотрела на экран. Людмиле Викторовне захотелось зажмуриться: незнакомка была чем-то похожа… Впрочем, она совсем не была похожа на Веру Зацепину - если только молодостью, как и секретарша в главке, но эти имя и фамилия вновь и вновь всплывали в памяти.
В комнате, где поселилась Людмила Викторовна, было многолюдно, побулькивал кипятильник, женщины ходили в халатах, а некоторые молодые ограничивались блескучими комбинациями. В шкафу нашлись плечики для пальто. Она понимала, что придётся улыбаться, выслушивать чьи-то истории, наблюдать за чужой бесхитростной трапезой. Всё это слишком ярко напомнило общагу - там также ходили в неглиже и смеялись.
Через некоторое время в комнату постучали: робко вошла та девушка из вестибюля. Нет, всё-таки что-то в ней было от круглолицей и слегка курносой Зацепиной. Это сходство не давало покоя Людмиле Викторовне. Её взгляд касался девичьего тела подобно мочалке. Она боялась поверить в случайность этой встречи - возможно, это был знак судьбы.
Девушка что-то жевала, а затем начала укладываться. Через четверть часа она уже делала вид, что дремлет. И другие женщины стали разбредаться по койкам.
В темноте мысли о прошлом стали острее - они накатывали, словно зубная боль, но их нельзя было унять анальгином и приходилось терпеть, терпеть, вслушиваясь в почти невесомое дыхание двойника своей институтской подруги...

Вера приехала в Ленинград из Молотова. Она походила на переодетую школьницу и довольно мило краснела. Люда Шантарёва сразу заметила её в толпе, даже на экзаменах они сидели рядом. Но поселили их в разные комнаты.
Сначала Вера была без ума от своей соседки - полноватой платиновой блондинки со странным именем Альбина. «Ей бы работать няней в детсаде», - думала она. Но скоро, очень скоро Альбина влюбилась. Верочка старалась не обращать внимания на визиты улыбчивого темнокожего парня. Джек мило улыбался, шутил, но с каждым визитом засиживался всё дольше, пожирая глазами полнотелую Альбину.
Верочка чувствовала себя неуютно. Она старалась не ходить перед гостем в халате и до вечера оставалась в своём выходном платье. Альбине было забавно смотреть на её кукольную аккуратность - сама она не стыдилась разгуливать перед гостем в сорочке и как бы случайно присаживаться ему на колени. Верочка то убегала на кухню, то делала вид, что у неё какие-то дела. А в одну из ночей Джек остался. Альбина шумно дышала, её койка мерно поскрипывала, а свернувшаяся калачиком Верочка тщетно пыталась заснуть. Она то принималась считать овец, то просто называть в уме числа, но почти приманенный сон вдруг опять пропадал, а в голове роились всякие пугающие её глупости.
Она страшно завидовала Альбине. Та блаженствовала под крепким мускулистым телом, а она стыдливо вдавливалась в казённый матрац. Простыня прилипала к вспотевшей коже, а рука сама лезла под одеяло. «Что я делаю? Что я делаю?» - мысленно кричала Верочка и отдёргивала руку. Она так же отдёргивала её от горячего чайника, но теперь этот горячий чайник кипел у неё внутри.
Утром они старались не смотреть друг на друга. Молча чистили зубы и расходились по аудиториям. Джек казался Вере полуночным призраком, всегда в одно и то же время растворявшимся в темноте коридора.
Мысли о ночных свиданиях подруги весь день одолевали Верочку, и посреди лекции она могла вдруг глупо покраснеть и тогда, отложив в сторону ручку, она зажмуривала глаза.
Ей ужасно хотелось остаться жить в этом похожем на музей городе. Вместе с Людочкой Шантарёвой они часто бродили по его центру, предвкушая встречу с Прекрасным. Сидели на галёрке Кировского театра, глядя на удивительного героя в чёрном мундире - известный тенор соблазнял петербургскую барышню и грезил о трёх заветных картах престарелой Графини. Судьбу оперной Лизы Верочка приняла близко к сердцу, она вновь и вновь представляла оперный сюжет и дала себе слово никогда не верить мужчинам.
Однажды Джек пришёл, держа в одной руке перевязанный шпагатом свёрток, а в другой - заграничный зонт. Альбина засмеялась, распотрошила пакет и шмыгнула за шкаф. Оттуда она выпорхнула какой-то кинобестией из немецких фильмов. Они весь вечер просидели так - полуголая Альбина и застёгнутая на все пуговицы Верочка. Зацепина чувствовала, как ей становится тесным лифчик. Она ненавидела эту светловолосую болтушку. А Джек гладил Альбину по бёдрам и что-то говорил вполголоса, бросая редкие взгляды на притихшую Верочку.

В ту ночь Зацепина испугалась по-настоящему. Она долго делала вид, что зубрит лекцию, а затем торопливо разделась и юркнула в постель. Ей приснился странный сон: она лежала в хрустальном гробу нагая, а сквозь крышку на неё смотрело искажённое лицо Джека.
Верочка вскрикнула и проснулась. В комнате противно дребезжал будильник.

2
В комнате противно дребезжал будильник. Людмила Викторовна проснулась. Она чувствовала себя опустошённой. Она словно была одновременно и в прошлом, и в настоящем.
Сейчас она уже не могла вспомнить, отчего согласилась помогать Верочке. Девичья солидарность или что-то ещё?
- Он что, тебя домогался? - спросила она, когда Вера ей всё рассказала.
- Нет... Но если он захочет, я же и пикнуть не успею. Навалится - и всё... - Верочка покраснела и по-наполеоновски скрестила руки на груди.
Людмила сама была не в восторге от Альбины - эта девица слишком форсила. К тому же была какой-то чужой.
- Я боюсь, понимаешь? Что мне, из-за этого короля джунглей на вокзале ночевать, что ли?

Людмиле не давала покоя вся эта история с Альбиной и Джеком. Перед глазами возникал то Джек, держащий в объятиях полуголую Верочку, то её строгий отец, то непутёвая младшая сестра, лежащая на постели в ночной сорочке и читающая книгу, на обложке которой золотилось только одно слово - «Воскресение»… Она долго колебалась, но всё-таки вынесла этот «щекотливый вопрос» на общеинститутское комсомольское собрание.

Ещё недавно разбитная и языкастая, Альбина теперь тупо буравила взглядом паркет, не решаясь взглянуть ни в зал, ни на президиум. Казалось, что с неё сняли всё до последней нитки и публика с обывательской скукой любуются её наготой.
Всё, что она позволяла Джеку, теперь было противно, словно чернильное пятно на странице новой тетради: оно расплывалось тёмно-синей каракатицей перед глазами.
- Альбина, а Джек тебе что-нибудь обещал? - донёсся вопрос невысокой, но крепко сложенной комсоргши.
- В Африку обещал увезти... Первой женой сделать.
Альбина собиралась произнести эту фразу с вызовом, но весь запал куда-то пропал.
- А что мы, вообще, с нею цацкаемся? Она признала, что брала у этого… В общем, брала от своего любовника подарки и расплачивалась за них своим телом... О какой любви тут может идти речь? Это же бред!.. И вообще, это можно расценивать как предательство Родины.
Альбина чувствовала, как поскрипывает пол. Он скрипел как-то особенно - словно наваленный кучей валежник. Вот-вот поднесут факел и под ступнями заиграет жгучее пламя.
От неё требовали покаяния. Альбина