Анисин в лейтенантах много работал и угольная пыль от щеток электромоторов въедалась в его лицо и руки, за что и получил прозвище „черный Анис”. Он очень старался соответствоватьи механику Малых старание “Аниса” понравилось и он стал его прикрывать от придирок и наставлять. Наставничество тогда было в моде. Дело пошло, было бы желание, а оно у молодого было и по протекции механика он даже пошел на повышение. Только с внешним видом никак не получалось – так и остался „черным Анисом”.
Могилевич и “Анис” без жен, а три моряка в свободное от службы время на берегу – предлог для приятной беседы... Начали с квартиры Анисина и пошли по кругу, через Могилевича к Шарому.
Жена Настя кормила ребенка и обещала вмиг накрыть, как только…
- Погодите, ребята, накормлю малого и набросаю вам на стол..., - но ребята ждать не стали, собрали на кухне все, что было под рукой, и приятная беседа продолжалась.
... Вскоре Могилевич выпал из обращения и вздремнул над салатом.Вася слушал Андрея, но, казалось, думал о чем - то своем. Затем как-то невпопад, прервав Шарого на полуслове, вдруг заявил, криво улыбаясь:
- Вы знаете, Андрей Викторович, а ведь я на вас писал…, - его что-то мучило, наверное в каком-то порыве он хотел выговориться и облегчить душу.
- Куда писал? - не понял Андрей. - Что писал?
- Ну что вы? Не знаете куда пишут? – Анис смотрел на Шарого большими, преданными и грустными коровьими глазами.
- Что-о-о? Туда? В особый отдел? - Вася кивнул.
- Так ты - стукач? И что же ты там намарал, урод? – взорвался Андрей, наклоняясь к Анисину. Вася, косясь на спящего Могилевича, уточнил, видимо, посчитав удачной шуткой:
- Ну-у-у! Лет на пятнадцать хватит! – и криво усмехнулся. Сажали же. Пьяная неудержимая ярость захлестнула Андрея. Он, не поняв шальной откровенности товарища, махнул рукой и со стола полетела посуда - рюмки, тарелки, бутылки. По стене потекли винные ручьи и повисли капустные листья салата.
- Во-о-он! – заорал он. – Вон, мразь такая…, паршивец…,- Андрей вспомнил деда, кадрового офицера царской армии, прошедшего две войны и умершего в тюрьме НКВД по доносу за год до Великой отечественной… В открытой двери стояла пунцовая Настя:
- Андрей, что с тобой, как тебе не стыдно, с гостями...
- Молчи, не твое дело! А ты – убирайся! Мы еще посмотрим, чья правда будет! - Андрей наклонился к “Анису” и что-то шепул ему на ухо. Он и сам не помнил, что именно, но Василий вдруг побледнел, даже как будто протрезвел и спешно стал собираться. Пашка поднял голову и, пьяно улыбаясь, предложил:
- А давайте еще выпьем! – и снова упал в тарелку.
“Анис” затарахтел длинными ногами по лестнице, а Андрей кричал ему вслед:
- Ах, вы, гады! Я не за страх, а за совесть, а вы...! Негодяи! Я - в море, а вы доносы.... Продулили уже 41-й год со всей своей писаниной. Какой же я дурак! Я думал..., – а жена его успокаивала. Пьяного Могилевича уложили на диван. Он сопротивлялся и хотел уйти домой, но Шарая легко смяла Павлика:
- Куда домой? У тебя что, дом есть? Ложись, горе луковое, пить меньше надо!
- А ты, бессовестный, - отругала она Андрея, - завтра же извинись перед Василием!
- Да ты знаешь, что он мне сказал? - и Шарый рассказал взволнованно и бессвязно.
- Как это!?? - ужаснулась Настя и лицо ее покрылось пятнами, - Неужели… Почему? А может он…, вот тебе и и ваша флотская дружба!
- Ты нашу флотскую дружбу не трожь, не твоего ума это дело, - вновь обозлился, Андрей, - это совсем другое…
На службе Анисин прятал глаза, но долго допытывался – слышал ли что-нибудь из этого разговора Могилевич. Но Шарый и сам делал вид будто ничего не помнит. Однако Вася не поверил, и, когда среди офицеров возникал разговор на политические темы и споры – сколько еще звезд повесит себе грудь Леонид Ильич Брежнев, деликатно выходил из каюты.
*ОСО – особое совещание при НКВД СССР ( Здесь и далее примеч. авт.)
Настя
Какие песни пел я ей про Север дальний…
(Владимир Высоцкий)
Да уж пел. И такая получалась красочная картина с северным сиянием, синими сопками, дикой природой, что хотелось романтики немедленно. Уже. Но Андрей все не вызывал и не вызывал. Мало того – и писал редко. Настя обвиняла мужа в невнимании и недостаточной настойчивости в оформлении пропуска. Наконец, ее вызвали и она улетела от мамы с папой на Север из цветущего мая южного города. Действительность настолько не совпала с нарисованной в воображении картиной чудесного, овеянного романтикой, Заполярья, что, ухнув в английских туфлях в месиво мая южного города. Действительность настолько не совпала с нарисованной в воображении картиной чудесного, овеянного романтикой, Заполярья, что, ухнув в английских туфлях в месиво грязной снежной жижи прямо с трапа самолета и получив в лицо колючий весенний заряд, ей немедленно захотелось обратно.
Настроение совсем упало, когда она не увидела среди встречающих мужа. Вместо него ее чемодан подхватил какой-то небритый офицер в мятой шинели и затерханной фуражке, видимо, вычислив ее по описанию Андрея.
- Я - Крапивин, мы с Андреем на одной лодке, - скороговоркой представился он.
- А где Шарый, почему он не встречает? - Настя вырвала чемодан и направилась обратно к самолету.
- Да не может он встретить. Он на корабле…, ну - в море. А я здесь в командировке и Андрей попросил… Послушайте, куда вы рветесь? Этот самолет сегодня уже никуда не полетит, перестаньте валять дурака! - Крапивин тянул чемодан на себя.
- Мог бы и отпроситься. Я ему все-таки жена, а не какая-нибудь подружка, чтобы…, - и злые слезы брызнули из глаз, смывая с ресниц, наведен-ную перед посадкой самолета, тушь.
- Андрей приедет завтра. Идемте со мной, я снял для вас номер в гостинице, - барышне пришлось подчиниться. Она тогда не знала, как много, как часто и с какими обстоятельс-твами ей еще придется мириться. Утром приехал Андрей. В такой же, как и у Крапивина, мятой шинели и картузе, в котором с трудом можно было опознать военно-морскую фуражку. Это уродство, ввиду его чрезвычайно малого размера, чудом держалось на лохматой голове мужа. Короче, от внешнего вида того блестящего флотского офицера, которого она полгода назад окольцевала в старинном городе Ленинграде - Санкт-Петербурге, где они познакомились, не осталось практически ничего.
- Что за вид? Андрей…
- Да я... с корабля. Мы только что пришли с моря, а я так спешил, чтобы не опоздать на попутную фуру, что схватил фуражку и шинель первые попавшиеся. Ну вот и… вид.
- А пропуск есть? – пропуска, конечно, не было. Канцелярия…
- Пропуска нет, но мы как-нибудь… Надо идти в порт, там через час в нашу базу отходит “ Санта Мария”. Тьфу… Ты же не знаешь… это “Кировобад”. “Сантой” его обозвали за то, что он ходит в наши неизведанные края. Америку открывает…
- А где мы будем жить?
- Да тут один… сослуживец, отправил жену рожать в Ленинград и отдал квартиру. Однокомнатную. Правда, она тоже не его, но это неважно.
- Как это… отдал? Что значит неважно? Как понимать - не его? Кто в наше время отдает свои квартиры незнакомым людям? Ты меня обманываешь, это какие-то небылицы!
- Ты не понимаешь, здесь все совсем по-другому…, - но Настя так и не поняла и они поссорились.. На “Санту Марию” Андрей посадил жену c кормы через борт, минуя трап и патруль, который проверял документы. А что было делать? Не бросать же ее здесь одну. И на корабль возвращаться надо. Доисторический пароходик, отвалив от причала, пыхтел из своих последних лошадиных сил, с трудом разрезая натруженным форштевнем неровную поверхность Баренцева моря. Всего-то шесть часов с копейками. Хорошо еще, что не болтало. Другой путь был возможен только на перекладных, с попутными грузами. Окружающий пейзаж с серыми свинцовыми волнами, низким лохматым небом и полоской ничем не впечатляющего берега с пятнами еще нерастаявшего снега, не располагал к романтике. На причале, в базе, куда пришвартовался “Кировобад”, ожидал патруль, опять для проверки документов.
- А пропуск где? – где, где… В Караганде…, - Шарый вручил старшему наряда, бравому старшине с пистолетом на ремне, бутылку водки с Большой земли и, предъявив паспорт Насти и свое удостоверение, где значилось, что они женаты, сошел на берег.
Каменистые серые сопки, покрытые клочьями снега, быстро бегущие низкие черные облака, надпись на отвесной скале “Помни войну!”, темные силуэты каких-то кораблей на соседнем причале, предстали перед Настей во всем своем суровом и загадочном виде. Она поежилась и смахнула слезу. Толи от ветра, толи от северных впечатлений после цветущих вишневых садов родного южного города с мамой. Утром, часов в 6, когда они еще спали в оставленном Шарому жилье, какие-то люди, отперев дверь квартиры своим ключом, пыхтя, втащили диван и, извинившись за ранний визит, торопливо удалились.
- Брали взаймы, - объяснили они, - а сейчас срочно убываем, потому и потревожили вас…, - назавтра приехал Крапивин. Он со своей Натальей пришел к Шарым в гости и жены немедленно подружились. На другой день мужья снова ушли в море. Андрей долго вырывался из цепких рук молодой супруги, которой страшно было оставаться в этом незнакомом военном поселке, состоящем всего-то из несколько домов.
Наталья
Я готова на жизнь гарнизонную,
Лишь бы быть только рядом с тобой.
И молюсь я ночами бессонными,
Чтоб не стать офицерской вдовой… (А. Резникова Офицерские жены)
А на Крапивина жена свалилась… с неба. Наталья прилетела на Север из Краснодара экспромтом. Сашка служил тогда химиком на лодке командира Сажина и при освоении новой техники на корабле случился пожар. Крапивин проявил мужество и смекалку при ликвидации, но вместе с ликвидаторами, членами экипажа, получил сравнительно легкое отравление угарным газом и коллективно угодил в специальное отделение госпиталя – для подводников атомных подводных лодок. Наталья была его юношеской курсантской любовью, случившейся в отпуске, когда он, приглашенный однокурсником, приехал в Краснодар. Студентка строительного института ухаживания
