интересного. Он поговорил с другими сотрудниками. По их словам отношения между Васильевым и Соловьевой были исключительно профессиональные. Впрочем, вначале он попытался за ней ухаживать, но без успеха. Когда Юнин уже собирался уходить, одна женщина спросила:
– Саша как себя чувствует? Потапочкин то есть.
– Откуда вы его знаете? – живо спросил Юнин.
Выяснилось, что Потапочкин раньше работал в этом агентстве. Васильев уволил его полгода назад. «Непростительная промашка. Надо было больше узнать о нем, – мысленно упрекнул себя Юнин. – Стареешь, старик, стареешь». Работники агентства отзывались о нем сдержанно, не ругали и не хвалили, лишь сочувствовали. Юнин вновь зашел к директору, извинился, попросил рассказать о Потапочкине. Директор нахмурился. Процедил сквозь зубы:
– Что сказать?.. Дисциплинированный, исполнительный. Но со средними способностями. А в нашем деле нужен талант!
– А это не мог быть он? Мотив есть: увольнение.
Васильев подумал, покачал головой.
– Он бы не осмелился.
Интуиция подсказывала Юнину, что Жлобович не убивал. Интуиции он верил больше, чем логическим построениям. Сколько таких его построений, стройных, безупречных, разрушалось в мгновение от ничтожной, казалось, мелочи. Интуиция же его никогда не подводила. Юнину казалось, что Жлобович и его мать не обманывают. Огромный опыт научил его почти всегда безошибочно распознавать, когда человек говорит правду, а когда лжет. Он решил на всякий случай опросить жильцов дома, где жила родственница Жлобовича. Ехать надо было на окраину города, он устал, но когда речь шла о снятии обвинений с невиновного, Юнин не жалел себя. Здесь разумных пределов не существовало. В начале его работы следователем по делу, которое он вел, был осужден невинный человек. Его невиновность выяснилась через полгода, когда случайно открылись новые факты. Юнин посчитал, что, прояви он во время следствия больше усердия и расторопности, эти факты он обнаружил бы уже тогда. Как он мучился! Решение суда было пересмотрено, человек освобожден, но этот случай Юнин помнил всю жизнь… Шансов установить алиби Жлобовича было мало, тот сам утверждал, что его никто там не видел, но, по крайней мере, не будет угрызений совести. Для него самым главным было – спокойная совесть.
Родственница жила на четвертом этаже четырехэтажного дома. Ее соседи по лестничной площадке Жлобовича не видели. Опрос жильцов на третьем и втором этажах тоже ничего не дал. Зато на первом жильцы сразу двух квартир узнали его на фотографии! Они видели в глазок, как он вошел в подъезд примерно в то время, когда убили Соловьеву.
В отделении он прежде всего отправился к начальству. Жлобович был отпущен, правда, под подписку о невыезде.
Возвратившись к себе, Юнин погрузился в размышления. Странно, весь день он подсознательно ощущал, что упустил что-то важное. Но не мог понять, что. Раньше он бы сразу сообразил. Он стал вспоминать, когда именно пришло к нему это ощущение. Вспомнил: после посещения квартиры Потапочкина. Что же он там увидел? Мысль работала вяло, тяжело, словно придавленная чем-то. Юнин вздохнул. «Стареешь, старик. Скорее бы на пенсию».
Он снова поехал туда. Глядел на мелькавшие за окном троллейбуса дома, окна, балконы и думал. Вдруг лицо его прояснилось. Он понял происхождение пятен на балконе Соловьевой! Объяснение было таким простым. Как он сразу не догадался! Потапочкин оставил их, перегибаясь через перила, прижимаясь к ним свитером. Вещи на балконе не давали подойти к ним вплотную. Хотел посмотреть, куда он упадет, если спрыгнет с балкона. Кто же гонялся за ним, такой ужасный, что Потапочкин предпочел прыгать с четвертого
этажа, чем попасть ему в руки? И ножа-то того страшного у убийцы, очевидно, уже не было. Но почему Потапочкин не стал перелезать на нижний балкон? Риска было бы гораздо меньше. Не было времени перелезать? Опять возникал вопрос, почему он не спрыгнул со своего балкона, с третьего этажа, с меньшей высоты? И почему он не звал на помощь?
3
Когда врач во время обхода подошла к Потапочкину, он впился в нее глазами, внезапно разжал губы и глухим голосом сказал:
– У меня есть просьба.
– Заговорили? Очень хорошо! Я вас слушаю.
– Я хотел бы говорить наедине.
Врач едва заметно пожала плечами и повернулась к медсестре. Та вышла. Они остались одни: в этой палате лежал только Потапочкин.
Просительным и одновременно требовательным тоном он произнес:
– Сделайте мне эвтаназию!
Она отшатнулась.
– Я умоляю вас, доктор!
В его глазах было такое отчаяние, что строгое лицо женщины смягчилось. Она слегка
коснулась его руки.
– Не надо меня умолять. Это не подлежит обсуждению. Я врач, я должна до последней возможности бороться за вашу жизнь.
– Но я не хочу жить! Не могу жить!
– Не отчаивайтесь! Вы еще встанете. Такое бывает. – Врач осмотрела больного. – У вас сильные боли?
Она стала было расспрашивать, где и как болит, однако он не произнес больше ни слова. Только когда она направилась к двери, Потапочкин злобно бросил ей вослед:
– Гуманизм, доведенный до абсурда, превращается в бесчеловечность. Тогда вызовите сюда следователя.
4
Юнин вылез из троллейбуса. Погода ухудшилась, задул ветер. Он приблизился к дому. Внезапно одна мысль заставила его резко остановиться. Под балконом Соловьевой росли кусты. Они бы смягчили удар при падении. Только справа был асфальт. И именно с этой стороны балкона упал Потапочкин! Смотрел, куда спрыгнуть, и выбрал самое опасное место? Он стоял так минуту, задумчиво глядя то на балкон Соловьевой, то на место падения Потапочкина. Затем медленно направился во двор, медленно поднялся на третий этаж, вошел в квартиру Потапочкина. Вышел на балкон. Он был обтянут полосатой материей. С левой стороны она хлопала при порывах ветра о балкон, мешала сосредоточиться. И Юнин понял, что он упустил утром! Внизу в материи были проделаны отверстия, через них и между металлическими прутьями балкона протянута тонкая, когда-то зеленая, а теперь выцветшая веревка. Она притягивала материю к прутьям. Слева, на одной из боковых сторон балкона
веревка была отрезана. Точно такой веревкой были пришиты друг к другу карманы в черной куртке! И длина подходила, и узлы на веревках были одинаковые. И ведь утром он все это видел. И не сообразил.
Он поехал назад. В троллейбусе был хмур и сосредоточен. От этого открытия дело яснее не стало, скорее наоборот…
Возвращаясь, он перебирал в уме разные варианты. И отбрасывал их один за другим. И опять черты его лица разгладились. Одна смелая идея пришла Юнину в голову. И сразу противоречия стали исчезать. Что-то оставалось непонятным, но в целом складывалась вполне ясная картина преступления.
Только Юнин вошел в свой кабинет, как зазвонил телефон. Сотовый он так и не приобрел, боялся излучений. Узнав, что к Потапочкину вернулась речь, более того, что он хочет с ним говорить, Юнин немедленно поехал в больницу.
5
Когда он входил в палату, ему показалось, что в водянистых, близко поставленных глазах больного мелькнуло облегчение.
– Я хочу дать признательные показания, – сказал Потапочкин.
Следователь пододвинул к кровати стул, сел. Раскрыл папку.
– Это я убил Соловьеву, – твердо произнес Потапочкин.
Юнин удовлетворенно кивнул головой.
Потапочкин помолчал и продолжал:
– В одной книжке прочитал, что самые опасные люди – это самолюбивые ничтожества. Это обо мне. Я – самолюбивое, завистливое ничтожество… Три дня назад мне исполнилось сорок. Это пик в жизни человека. Дальше начинается спад, увядание. – Чувствовалось, что Потапочкин хочет выговориться. Наверное, он устал от долгого молчания. Юнин не перебивал. – Я стал подводить итоги. Вспомнил свои детские и юношеские мечты. Я был тогда уверен, что в сорок лет буду богатым, влиятельным, известным, что меня будут уважать и любить. И кто же я сейчас? Курьер, мальчик на побегушках. Я ненавидел эту работу. Да и прежняя, в рекламном агентстве, была не лучше. Директор агентства, самодур и хам, постоянно язвил на мой счет. Помыкал мной. При всех. Работала там одна девушка, Рая. Хорошая, скромная. Не прочь была выйти за меня замуж. Редкий случай кстати. Так он ее у меня отбил. И так легко, только пальцем поманил. Сделал ее своей любовницей. А через месяц бросил. Она уволилась. Впрочем, я ее не любил. Я любил Соловьеву… – Голос его дрогнул. – Он и ее домогался, но она сразу поставила его на место. Она была гордой… А меня он сам уволил. Якобы за несоответствие профессиональным требованиям. С такой формулировкой я потом на хорошую работу не мог устроиться… Итак, чего же я добился в сорок лет, спрашивал я себя. У меня нет ни семьи, ни друзей. Ни приличной работы, ни хорошей зарплаты. Я никто, нуль. И никаких перспектив. – Рассказывая, Потапочкин упорно смотрел в потолок. Его бледное лицо было неподвижным. Лишь широкий лягушачий рот шевелился. – Соловьева, единственная женщина, которую я любил, собиралась выйти замуж. Для меня она всегда оставалась недоступной. Год назад я сделал ей предложение. Она отказала. С холодным пренебрежением. Через полгода, смирив гордость, я повторил попытку.
На этот раз ее отказ был еще оскорбительней. И кого она мне предпочла? Заурядного, скучного типа. Как я ему завидовал! Сейчас понимаю, что главным моим чувством всегда была зависть. Всю жизнь. Злая, мучительная зависть. Я завидовал всем, кто счастливее меня, успешнее, богаче. Я их ненавидел. Я предпочел бы быть нищим при условии, что и все остальные будут нищими. Помните притчу? Бог говорит одному человеку: «Исполню все, что пожелаешь, но твоему соседу сделаю вдвое». Тот подумал и попросил: «Лиши меня глаза». Я обречен был завидовать до конца своих дней. Моя жизнь представилась мне такой ничтожной, мелкой, жалкой. Хуже всего было то, что я не видел возможности изменить ее. И я решил вообще больше не жить…
– Мысль, что вы хотели себя убить, пришла мне в голову полчаса назад, – поделился с Потапочкиным Юнин. «Соображаешь еще, старик, соображаешь», – мысленно похвалил он себя.
– Я остановился на смерти через повешение, – продолжал Потапочкин. – Подходящей веревки дома не нашлось. Я пошел в хозмаг. По дороге стал сочинять прощальное письмо. Сразу придумал начало: «Я претворил в жизнь свое намерение покончить с жизнью». Неплохо, правда? Сочинял письмо с каким-то злорадным чувством. Пусть люди, Соловьева прежде всего, узнав о моей смерти, почувствуют свою вину передо мной, пожалеют обо мне. Я так увлекся, что чуть не пошел на красный свет. С привычным чувством зависти глядел я на
проезжавшие мимо волги, мерседесы, тойоты. Я всегда мечтал о машине, представлял себя за рулем роскошной иномарки. Даже сдал на права. Но автомобиль был мне не по карману. Оставалось лишь завидовать… Дорогой японский джип промчался мимо и обрызгал меня мокрым грязным снегом. Этот джип я часто видел возле ближайшего супермаркета. Особенно на нем хотелось мне прокатиться, хоть раз в жизни. Мне почудилось, что водитель, молодой, упитанный, холеный, ухмыльнулся. Стряхивая с себя липкий снег, я вдруг почувствовал непреодолимое желание вытащить его из джипа и ткнуть носом прямо в грязь. И
