Рояль

Бледные руки коснулись рояля, стирая пыль, наслоившуюся за все время, когда он, словно сникнув, молчал, позабытый в комнате старого дворца. Много лет прошло с тех пор, как эти нежные, проворные пальчики касались его стертых клавиш, пробуждая в нем волшебные звуки. Он уже и позабыл, как чудесная музыка пела в нем, будоражила кровь слушателей и томила скрытой в ее нотах грустью. Но, несмотря на это, он словно оживал, наполняя большой зал своим звонким голосом…

Сейчас рояль охрип. Все то время, что провел в этом пыльном углу, всеми позабытый, не могло не отложить на нем отпечаток еще большей печали. Он лишился голоса, он лишился чувств, но слабая нотка, которую он все еще мог взять, пусть и не самая чистая, напоминала ему о тех радостных днях, проведенных с ней, с той, которая дарила ему забвение, та, которая однажды ушла, едва закрыв его… и не вернулась более…

Ветер ворвался в комнату, разбив старое окно, и взбудоражил пожелтевшие от времени и солнца нотные листы. Они зашевелились, зашуршали, словно приветствуя кого-то. Засуетились деревья в парке, вспорхнули нотные листы, устилая на выцветшем полу приветственную дорожку для неизвестной гостьи. Бледное существо нежно коснулось своего старого друга и легко, словно одним порывом ветра, сдула пыль с потрескавшейся и старой крышки…

Долго он ждал этого мгновения, долго томился неизвестностью: куда ушла в тот день хозяйка его сердца? Вспыхнула свеча, а подгоняемые ветром листки бумаги хороводили вокруг неизвестного гостя. Огонь был им незнаком. Словно мотыльки они устремились к нему, обжигая себя и сгорая до тла…

Вскоре вся комната озарилась пламенем. Озорные огоньки зловеще отражались на почерневшей от копоти стене… А он следил за хрупким созданием, нежно коснувшимся его, как в тот самый первый раз, когда она только-только училась набирать ноты… Словно и не было этих лет. Словно и не было расставания. Как в его снах и воспоминаниях, рояль снова зазвучал, звонко, чисто, как только он мог петь в ее руках… Огонь облизывал его, пожирал, а он не останавливался и продолжал петь.

И ничего не было прекрасней этой песни, последней в его жизни, ибо он пел только для нее, той, которая пришла сегодня забрать с собой…

конец