Свалка

всей злобой, накопившейся за миллионы световых лет в пустоте.
Она расхохоталась зеленым смехом, каждой изумрудной нотой, причинявшим невыносимую щекотку каждой клетке его тела – упавших на твердую, черную поверхность.
Здесь было холодно и пахло гиацинтом. Но он ощутил теплые руки жены на своей шее и сразу согрелся, ощутив ее запах, поверхность стала мягкой под их телами, и разгорелся теплый, фиолетовый свет.
Она легко отстранилась и села, скрестив ноги, ее голову венчала корона черных волос, ее тело было голубовато-белым, рот, соски и половые губы – цвета артериальной крови, а глаза – как медная зелень.
- Ну, хватит дуться, -  сказала она и капризно шлепнула его по колену, - Почему тебе всегда плохо, когда мне хорошо? – Тебе хорошо? – спросил он. – Мне хорошо и будет еще лучше, все зависит от тебя. – Почему от меня? – Потому, что все зависит от тебя, - она подняла обе руки ладонями вверх, - Неужели ты не понимаешь? – Не понимаю. – Какой ты глупый, - она скривила синеватые губы, - Все будет так, как ты захочешь. Чего ты хочешь? – Вот это, - он показал пальцем ей между ног. Мгновенно его накрыла горячая, трепещущая, пахучая плоть – он задыхался, пульсировал, бился – и вдруг выскользнул – мокрый, скользкий, дрожащий. Перед ним была тьма. – Эй! – окликнул голос сзади. Он обернулся. – Это все, на что ты способен? – насмешливо спросила жена, - Попробуй еще! – Сгинь! – выкрикнул он – и она исчезла.
Фиолетовый свет разгорелся сильнее. – Делай, что хочешь, - сказал бесполый хрустальный голос в фиолетовом свете, - Ты есть закон. – Меня нет, - ответил он в фиолетовый свет, - Я есть смерть. – Как хочешь, - согласился голос. И свет погас.
Он висел, как муха в глыбе черного льда. Не двигаясь, прошли зоны безвременья, лед треснул хрустальным голосом, - Ты здесь?- Я здесь. – Ты не можешь уйти, потому, что некуда уходить, - сказал голос во тьме, - Смерть и жизнь – это только слова. Ты – закон слов. Ты можешь выбирать – всегда оставаясь на месте, которого нет. – Я не хочу. – У тебя нет выбора. – Почему я? – Ты прошел через завесу. – Кто такой ты? – Кто хочешь.
Медленно разгорелся теплый, янтарный свет. Зеленые волны лизали белый песок, солнце стекало по ее смугло-золотому телу, ее голову венчала корона черных волос, ее глаза были цвета моря. – Ты всегда получаешь то, что хочешь, - весело сказала она и шлепнула его по бедру. Он дернулся, как от укуса змеи. Ее глаза стали темно-фиолетовыми, - Ты не можешь не хотеть. И ты будешь возвращаться снова и снова. Потому, что сны приходят, а реальность – это вечное возвращение. Теперь ты уже не сможешь заснуть – никогда. – Она вскочила на ноги, красота ее обнаженного тела была – как удар молнии. – Никогда! Никогда! Никогда! – она высунула язык, - Катится, катится колесо! – Вокруг нее начала сгущаться фиолетовая тьма, пока не остался только белый росток ее тела, который слепящей болью пророс в его мозгу. Он закричал, крепко зажмуривая глаза.
И проснулся, скособочившись, на садовой скамейке, газета выпала из его рук, очки повисли на одном ухе – заснул на солнышке. Мимо спешили по своим делам люди, кряхтя, он нагнулся, поднял газету и, опираясь на палку, побрел домой. Ему спешить было некуда, день выдался ясный и солнечный, но на сердце было почему-то тяжко, и вдруг он вспомнил, что Юлька умерла неделю назад.
Сразу потемнело, вспыхнуло болью в груди, палка косо поехала из-под ног, и асфальт брызнул ему в лицо серыми, ватными осколками.
Колесо, как сердце, стучало в темноте – тук-тук, тук-тук, тук-тук, и под стук колеса разгорался тусклый, серый свет.

Глава 24

- Ну, вы даете! Ну, вы даете! – Потрясенный Дед суетился вокруг, приседал и хлопал себя по тощим бедрам. – Что случилось? – он выпрямился на стуле и провел рукой по лицу, медленно приходя в себя. – Случилось то, что вы научились чудесам между палтусом и коньячком – вот что значит гениальность! Вы больше не нуждаетесь в помочах и примочках, чтобы общаться с вашим инфернальным другом – лабиринт в вас. – Что вы несете? – Благую весть. Я свидетельствую о чуде, которое вы отмочили на моих глазах. – Как? – Вы исчезли и секунд через двадцать снова возникли, вот на этом стуле. При этом в воздухе появился какой-то парфюмерный запах. Чувствуете? – Нет. – Где вы были? – Я не могу объяснить. – Вот! – Дед воздел подрагивающий палец, - Есть вещи, которые можно знать, но невозможно объяснить. И не надо, они не нуждаются в объяснении, если вы сами являетесь знанием. Вы – закон, который невозможно сформулировать, и не можете уклониться сами от себя. – Это звучит, как наручники. – Свободы не бывает. – Я сомневаюсь в том, что бывает бытие. – Это разумное сомнение. А жизнь безумна. Она не существует по законам вашего разума. – Я не существую по законам разума. – Конечно. Вы – существо Хаоса, как и ваш брат. – У меня нет братьев. – Каждое живое существо на этой планете – ваш брат. Даже если вы ненавидите каждое живое существо – включая самого себя. – И что из этого следует? – Необходимость следовать закону. – Вы зачем-то здесь. Вот и действуйте по необходимости и не пытайтесь запудрить мне мозги вашей вселенской скорбью. Все страдают от необходимости жить – вы не один такой. И не рядите себя в буддистские одежды – они вам не идут, у вас рога торчат. – Вы за кого меня принимаете? – За черта. И пока вы не перестанете принимать себя за кого-то другого, вы будете больным, глупым и усталым чертом – на больной, глупой и усталой земле. Ни ей от вас, ни вам от нее – никакого толку. – А в чем толк? – В толчке, черт возьми! Эта планета перестает крутиться, она скисает – неужели вы не видите? Что вы слоняетесь по ней с кислой мордой? Возьмите себя в руки, в конце концов, возьмите в руки хоть что-нибудь! – Можно стакан? Без бухла у меня копыта заплетаются.

Глава 25

- Вы знаете, у  них опять революция, - сказал Дед. – А? – Он только что проснулся и еще слабо соображал – копыта, в конце концов, подвели его, и пришлось сделать паручасовый перерыв на сон, чтобы отдохнуть от сумасшедших реальностей этого скисающего мира. – Я говорю – революция! – громко, как глухому, повторил Дед. – Какого цвета? – осведомился он, стараясь быть деловитым и прикидывая, по опыту прежних революций, цветовую гамму. – Цвета дерьма, - веско сказал Дед, - Как и все остальные. Они опять делят чужое имущество и обещают поделиться с народом. Народ опять жрет чужое дерьмо и причмокивает – думает, что шоколад. Что можно взять с этого народа, когда у него даже своего дерьма нет – срать нечем? – Похмелиться бы надо, - философски заметил он, - Чтобы не сблевать на революцию. А вы лезете со своими фекальными ассоциациями. Совесть у вас есть? – Есть совесть и еще полбутылки, - заторопился Дед и сноровисто расплескал в стаканы.
- Так что вы там сказали за революцию? – барственно осведомился он, когда золотой поток «Метаксы» начисто смыл фекальный синдром. – Я сказал, вассясь, - угодливо зачастил Дед, - Что революция теперича геморройная – с кровью и без тюльпанов. Шахтарчукам нашим уже выдали по мозгам палками и показали, какая они гвардия труда. Остальное фуфло молчит в тряпочку – куда ему еще молчать? А бандюки взялись за свои автоматы – дело-то привычное и являются единственной силой, которая сопротивляется всеобщему прыщаво-полосатому счастью. – Америка наползла? – Она таки наползла – гнойный сифилис, спидоносная блядь, заражающая весь мир вонючей демократией своего гнилого демоса. – Вы не любите Америку? – А кто ее любит? Кто любит это сообщество каторжников, терроризирующее весь мир? Но в каждой стране есть группа равных, анально ориентированная на эту зону свободы. Это политико-сексуальное меньшинство везде стремится нагнуть собственный народ так, чтобы американскому народу свободней было въехать сзади – в революционную ситуацию. Секс-шоу на американские деньги – вот, что такое революция в наше веселое время. – Ну и пусть веселится народ, стоя раком, - ухмыльнулся он, - Революции всегда делали продюсеры шоу, а не бомбисты – плюньте на них всех и получите удовольствие. – Плюнуть некуда, - возразил Дед, - Мы внутри балагана, вместе со всем народом – нет выхода. – Вы – зритель погорелого театра, вы уже сидите на мусорной куче и вполне свободны и от народа и от его проблем. – Я ненавижу произвол в любой форме. Я могу сидеть и на гималайской вершине – и не буду свободен, пока на земле существует Федеральный резервный банк. – Маркс, Энгельс и Дед, - усмехнулся он. – Да при чем тут марксизм? – рассвирепел Дед, - Неужели вы не понимаете, что когда жизнью управляет бумажка с волшебными знаками – жизнь превращается в фикцию, она становится ирреальной. Мы живем внутри мира магии, самой чернющей из всех возможных – и полагаем себя реалистами. Это именно то, о чем говорили пророки – поклонение Золотой Лампе Аладдина, исполняющей желания, независимо от того, кто желает и чего желает. Пророки жили еще в объективном, осязаемом мире, мире естественных причинно-следственных связей – поэтому они и смогли оставить свое свидетельство. А мы – жители миража, мы никогда не жили в подлинном мире и уже не отличаем реальность от иллюзии, направляемой банковским талисманом – это и есть падение в библейском смысле. Мы все стоим раком потому, что Моисей не добил тех евреев, которые встали раком перед Золотым Тельцом. Они хотели чуда – они получили чудо. Мы все живем в этом чуде – и против Закона Бога. – Бог не фраер, - вдумчиво заметил он. – Он все видит, - закончил Дед, значительно шевельнув бровями, - И я уже вижу занесенный сапог, и моя жопа ежится в предчувствии пинка. – Да бросьте вы, - вальяжно бросил он, - У вас все-таки есть хорошая «крыша».
Они оба расхохотались и налили еще по одной.
В это время в прокуренную комнату вбежал быстроглазый подросток и сказал, - Дед! Киря приехал. – О! – воскликнул Дед, - Нам нанес визит наш феномен, который ловит пули зубами, - За спиной подростка раздались шаги.

Глава 26

Он ожидал увидеть полудебильного акселерата с угрюмым выражением лица и прыщами, но Киря не имел ничего общего с таким представлением.
Это был невысокий, стройный молодой человек, который выглядел так, как если бы выглядел моложе своих предполагаемых двадцати пяти лет – лет на пять. У него были взрослые и очень жесткие серые глаза, красиво подстриженные темные волосы и нежная, как у девушки кожа. На нем был шелковый костюм, пошитый на заказ, обувь из Лондона и белоснежная рубашка без галстука – пальто из ламы он небрежно бросил на свободный стул.
- Выглядишь, как паразит из офиса, - Дед потянул волосатыми ноздрями, - И духами воняет. Ты подарки семье привез? – Уже отдал, - юноша слегка покраснел, но больше ничем не показал, что укол достал его через шелковую броню, - А это тебе, - он достал из бокового кармана плоскую бутылку абсента и выставил на грязный стол. – Я знаю эту машину, - он перевел взгляд на приятеля Деда, - в ней ездил один очень мрачный тип. Очень опасный, паук. – Чем опасный? – спросил Дедов собутыльник. Киря остро посмотрел ему в лицо, - Был гэбистом, потом какой-то важной шишкой в СБ, организовал собственную службу безопасности. Депутат, собственный банк, собственная холдинговая компания – и никто толком не знает, лежит у него в кармане ментовская ксива или нет, -