ОБ ОСВЕЩЕНИИ НАРОДНОМ И ВРЕМЯПОДЧИНЕНИИ ИЛИ МЫ ПОД ТОЙ ГОРОЙ.

ОБ ОСВЕЩЕНИИ НАРОДНОМ И ВРЕМЯПОДЧИНЕНИИ ИЛИ МЫ ПОД ТОЙ ГОРОЙ.


Ну и что тут скажешь?..
Пьер Ришарович Петит куда как строгай-то Премьер был.
Ой, дела-а-а.
Всё-то ездит, смотрит… Что почем, куда река текет. Не в океян ли? А в какой? Да рыбы много ль - гоголь в океяне этом? И какая? Свежая, мороженая ли?
Министры рыбные-т менялись как перчатки. Только вот один начнет там по малькам доклад готовить, хлоп – и срезался, поскольку на вопрос про тюльку, не сумел ответить.
Ходит, ездит наш Премьер повсюду,  с люди со своеми, гостем по погостам. А его не задирают. Так пойдут, посмотрят, что чего он спрашиват, башками покивают, лысины почешут, разойдутся что к чему. А он уж сам поворотится к Их Высочеству  и молвит:
- Марта Альбрехтовна, сами видите. Порядку есчё мало в нашей стороне, а Вы туда же демократию хотите, как в Америках. Да где ж нам уследить за кажным населением, когда оно не выгоды не понимает, ни судьбы своей и Вашей.
Их Высочество то Марта Альбрехтовна бровями посупит. Глазками на выкоте – зень-зень, идет да спотыкается по круг дороги дальния. Больше – то вокруг дворца не далее, а если далее, вагон с кабиной просьма просит у Петита. А он ли разрешит – неведомо.
Попался вот Премьер ей, что – теперь убрать его не просто будет. Потому тоскует Марта Альбрехтовна. Развлеченья не берут ея. Хоть в плащ оденется в мужском фасоне, то на шляпу борсалино вдруг примерится, а все нейдет напрочь тоска-печаль. А хоть и с платьем вырядится, так неловкая ступает. Будто на ногах у ей не туфельки, а сапоги хрустят. Така кака-то уродилась. И с Петитом, ну, никак не может совладать. А он похмыкивает. Вроде всё для ей старается, а сам, глядишь, подставит каменюку на дорожку.
Тут она пыталося народ из населения собрать. Схватилась как-то спозаранку за бумаги, ну, писать давай указ. Де что отныне время всей  страны поделится на верхнее и нижнее, на «по леву руку и по праву», и  на зимнее и летнее. Ведь это ж видно всякому и так, что время-т разное, конечно. То, что слева делается, враз не может справо оказаться – это ж дураку понятно! Ну а что зимою день за днем короче, то же и ежами понято, потому как спят ежи. Не просыпаясь. На хрена, когда опять ложиться…
Ну, стало быть, Указ и должен эту самую картину отражать и для населения нести свободу мысли, чтобы превратить его в народ. Уж как порадовалась Марта Альбрехтовна своему-т  указу! Съела в радостях грудинки два кусочка. Пивом запила. Потом поерзала, велела молока еще себе принесть и заедала всё это халвою. Думает – вот праздник у меня какой! – людям свет несу как облегчение. Тут докладывают ей – Петит явился спозаранку. На часах-то лето летнее около двенадцати как солнце греет.
Ну, велит Ее Высочество принять Петита. Дескать, расскажу, какое дело у меня тут получилось. А Петит заходит смурен. Скучен. Смотрит, словно деревянный человек из шкапа аглицкаго,  и молчит.
- Чего ты, Пьерушко? Молчишь-то? – спрашивает Марта Альбрехтовна.- Ай,  опять чего нито приметил не по нам?
- Конечно, - отвечает ей Петит, - приметил. Что ж тут не приметить? Если мне опять все говорят, что Вы, Высочество, опять затеяли какие-то там провонации. И свет хотите тратить на какие-то метаморфозы, население, вам видишь ли, не нравится! Зачем?
- Ну, уж эти болтуны мне, - враз поникла Марта Альбрехтовна, - врут, не знают сами. Что к чему! Да разве свет хотела тратить я из электричества? Отнюдь. Я свет нести хотела. Чтобы, чтобы…
- Да не надо свету им, - ее Петит перебивает, - какой им свет хотите дать? Опять, чтоб в отражениях американския слова по стенам наискали?!  Не надо.
- Да зачем же им американския? – Марта Альбрехтовна восклицает, - я как раз наоборот, хотела наши словеса, отечественныя, к стенам приложить. Чтобы ценили время наконец-то. Чтоб и работали пошибче. А то как –то всё невесело у нас с работою. Вот тоже дровосеки…
- Ну, какие дровосеки?! – тут Петит загорячился, - где вы дровосеков видеть видели? И что вы в дровосеках только мысли мыслете?
- Ну, вот что, друг мой, мон ами, - сказала ему тут же Марта Альбрехтовна, - ты, хотя Премьер правительства, но выслушать меня, Принцессину, обязан. И перечить мне кончай, давай. Не очень тут. Записывай!
Хмыкнул, как обычное,  г-н Петит и достаёт для виду перстамудровый блокнотик, чиркает уже там карандашиком.
- Эй? Чего ты пишешь там уже? – ему Марта Альбрехтовна кричит. – Еще ведь не сказала ничего. А он уж пишет! И чего же написал?
- Да так, - Петит ей отвечает, - номер для указа Вашего заблаговолил отчертить.
- А, так вон что! Ладно, вот тогда давай, послушай.
Стала тут Принцессина подробно и про время разное бодягу разводить.  И про свет, и снова что-то там про дровосеков да еще крупы какой надобавила, что человек нормальной посмотрел бы -  присмотрел бы да сказал бы ей такое: слушай, баба, марш на кухонную да котлетов там изжарь, гулять я нынче буду, чтобы тихо мне потом.  Но это же Принцессина! А потому Петит наш Пьер Ришарович почиркал по блокнотике, похмыкал, поклонился и пошел.
- Иди, - напутствует ему Марта Альбрехтовна, - да не тяни там долго - с временем играешь! Чтобы за утро указ мой был повешен.
Ну… Там за утро не за утро, а дней на десять Их Высочество сейчас же в заграницу двинулась подъездить.  Это там такое было у ней  как развлечение – залезет, типо, как в вагон с кабиною, и едет. Только за окном картины ей показуют два негра. Медленно так тянут вдоль окна, как будто точно едет Их Высочество куда, сама не знает. Только зимние поля на тех картинах, а потом река какая-то  с отлогами. А там и Франция как будто с поселянами…  какие колоски сбирают на полях да весело поют. Тут сама и Марта Альбрехтовна подтянет ненароком:
- О, Франсия, люблю я ширь твоех полей…
Ну, так и ездила дней десять. А потом Петит вдруг укатил куда-то в Засто-Ввенгрию на лыжах покататься где-то в Брнове. А потом дожди пошли, а там газету принесли Марте Альбрехтовне, которую она еще с недельку перечитывала да просматривала.
- Ты смотри, какие же бывают телефонты! – говорит она себе самой, как перед сном готовиться, и всё  разглядывает их, разглядывает на фотографиях в газетке, пока фрейлина еёшная не покраснеет от уныния и пятнами на шее снизойдет.
Так и месяц, за другим, и целых три минуло. Лето на исходе, а указа будто нет, как не было. Бывало,  спросит Марта Альбрехтовна у кого ни-то:  «Ну как там мой указ?». А ей в ответы пусто. Бо никто про тот указ не слыхивал. Она тут подзывает подходяще проходящего министра:
- Милый друг, напомни... Кто ты есть?
Министр нажмурится, мурлыкнет, кто он есть такое, и идти уж дальше, а она его – постой-ка!
Министр замрет-стоит и на вопросы, на ее, неведомо ему ответить, потому что знать не знает, что к чему. Петит-то тех министров тоже только для Ея Высочества и набирал из разных поселений. И когда их набирал, то говорил им таковы слова:
- А делать ничего не надо. Делать буду я, а вы сидите. Если эту  руку подниму, то аплодируйте, а если вот, другую, этак приспособлю,  то гудите с возмущением, что не допустите такого послабления порядку. Что кому теперь не ясно вам?
Конечно дело,  всем всё ясно. Им зачем куда вылазить? В здание казенное идут с ночевкой, там у кажного есть комнатка своя. И вполне прилично можно в ресторации покушать. Даже выпить, но не сильно. Потому что Пьер Ришарович и сам не очень бойко пил был.
Вот дела такие к осени и приведи. А как осень-то пришла, глядит Марта Альбрехтовна, никак Петит идет по коридорту.
- Это ты? – она ему кричит, - и что ты, мон ами, всё не заходишь?
Ну, тут он и зайди.
- Как же, -  говорит, -  не захожу? Когда вот сразу и зашел на огонек.
- Где ж ты ездил всё?  Когда вернулся?
- Да вернулся я,  – ей говорит он, - что совсем недавно. А бывал я по европам. Ну, вы там и сами как,  Ваше Высочество, бываете. Так что…
- Бываю, - отвечает с радостью она, - опять вот я по Франсии-то прокатилась. А ты в ней бывал?
- А как же! -  отвечает ей Петит, - бывал. Но только запретили нынче Францию!
- Как так? Кто ж это посмел?.
- Друг мой, - отвечает ей Петит, - сам Император ЗастоВвенгрии Фриц Иосиф.
- И Осип тоже? – переспрашивает Марта Альбрехтовна. - Что такое деется?  А я-то езжу и не знаю. А хорошо- то как поют французы эти мне!
Понятно дело, что не знает Марта Альбрехтовна, что поют-то за ея кабиной не французы. А девки из бурлеска! Что один министр открыл тут впопыхах бурлеск, а то бывает скушно, им министрам, ужинать в той ресторации. Вольно как на монастырь по вечерам походит. А так всем же веселей.
- Что теперь на месте Франсии то будет? – спрашивает у Премьера Марта Альбрехтовна.
- Думаю, война, - Петит ей отвечает. – Может, даже мне придется имя и фамилие свое сменять. Поскольку Франция была мне как-то ближе, а теперь иные обстоятельства.
- И как же будет у тебя твоя фамилие?
- А вот, наверное, как Гроссе-Курц, к примеру…  И зваться буду после Петер Рихардович. Так что ближе к вам теперь я, Марта Альбрехтовна, по определению.
- Неужто всё так плохо? – довыпытывает Премьера Принцессина.
- Да ведь как сказать, - Петит ей отвечает, -  мы государство малое по численности населения, а по народу так вообще на уровне каком-то запредельном. Только то, что территории у нас ахти большия…
- Вот! А я что говорила! На такую-т территорию, ого, народу скольки нужно. А ты мне возражал, что обойдемся населением! Помнишь мой указ последний? Кстати, где он? Почему не вижу освещения народнаго и разницы времен?
Понял тут Петит, что может вправду выпустить такой указец, чтобы как-то кое-где у нас порой и показать при всём-то независимость  от мнениев Европы. Мы де и с Америкой могем соревноваться в свете достижений до народного развития и время тоже по стране растягивается не просто так. А в силу нашей государственности!
-  Ладно, - думает, -  «Пришла пора», как там, у Пушкина в поемах…
И издал указ Ея Высочества «Об освещении народном и о том, что Время Государству подчинение имеет, а не наоборот».
По указу этому, ну натурально, при событиях торжественных, во-первых,  население народом повсеместно стали звати.  И  второе, раз по времени зимою дни короче, то вставать теперя было сверху решено по времени-т по верхнему.  Для  населения часа на два, а то и три, поранее.   Потом на перекличку всёх, как прежде, повсеместно. И только после перекличек разную работу начинать.  А также, стало быть, заканчивать, как летом, поздно вечером, когда обое  стрелки сходятся на цифрах «один-два» для зело непограмотных.
Торжественно указ сей был прочитан кабинету, и, когда премьер Петит вдруг эдак-то рукой повел, зааплодировал весь кабинет,  и кто-то даже крикнул, что «ура Петиту!».
На том всё и кончилось. Ея Высочество по утру не успемши это заседание министров посетить, поскольку заигралась с куклой механической,  да так, что  та, возьми, заела.  Принцессина панталоны ей натягивает, а она брыкаться. Так с полдня и маялась с дурацкой куклой.
Но потом спросила у Петита:
- Как народу мой указ? Понравился?
Снова хмыкнул тут Петит.
- Наверно, - Принцессине он отвечает, - но народу еще мало.
- Это ничего, - кивает Марта Альбрехтовна. - Но там, где свет, там и народу больше будет, верно?
Снова хмыкает Петит и смотрит, блин, опять как деревянный человек из шкапа аглицкаго.
- Что ты хмыкаешь-то всё, мой друг? Что слышно там про Франсию? Ну, будут сного ея разрешать?
- Идут дебаты, - хмуро отвечает ей Петит.
-