Она уже не помнила, когда все началось. Когда сладкая патока женского счастья и любви начала перерастать в кромешный Ад семейной жизни. Когда счастье, подаренное любовью, начало становиться кандалами на сердце, когда его жизнерадостность окрасилась багровыми тонами жестокости, когда началась тьма ужаса, затопившего ее душу.
Муж пил, не работал – все легло на ее нежные женские плечи. Семья, дом, уют - о котором так мечтают все девушки - все пошло прахом. Любая, даже счастливая со стороны семья, прячет свои тайны. Вот и у этой семьи были тайны. Жена старалась, тянула как могла. Работала за двоих. Работа не жаловала – постоянные нервы и переживания. Дом, в котором ее ждал пьяный муж. Пряталась, убегала, запиралась в своей комнате и рыдала.
Потом не выдержала, собрала все силы в кулак и решила выйти из комнаты, образумить, успокоить, поговорить. Зря она надеялась, что сможет докричаться до него, зря надеялась, что ее слова смогут на него повлиять. В результате, боясь позора, «скорую» вызывать не стала: сама останавливала свою, сочащуюся из ран кровь и бинтовалась. Слезы пропали. Плакало лишь сердце кровавыми слезами, но его некому было успокаивать.
Она уже не помнила, когда начала после каждого скандала и побоев, после оскорблений и унижений смотреть в окно, на соседний дом. Там, в окнах напротив, жила пара. По-настоящему счастливая пара. И всякий раз, когда молча стонала ее опустошенная, выжженная под основание душа, когда самооценка снижалась ниже и ниже – там, напротив, они обнимали друг друга. Нежно так, трогательно. Во всем ощущалась внимательность друг к другу. Взгляда не возможно было оторвать от этой пары. Только потом она рассмотрела, что это были два мужчины. Открытие сильно поразило ее. Бытовавшее в ее окружении мнение о манерности геев, не укладывалось в рамки того, что она видела перед своими глазами. Настоящая семья! Душевные отношения, уважение! Любовь. Это было когда-то и у нее. Она и правда любила, даже сейчас еще любила мужа, несмотря на побои, на оскорбления, на то, что в постели - и там он делал ей больно, упиваясь границей ее удовольствия и страха. Она его любила, хоть получала любовь лишь тогда, когда он трезвел, продавал пустые бутылки и возвращался домой, как побитая собака, просить прощения. Ему нужна была не ее любовь, а то, что прицепом к ней шло: домработница, приносящая в семью деньги и бесплатная давалка в постели.
А за окном один обнимал второго, когда возвращался с работы. Оба готовили на кухне, дурачились и целовались, обнимали друг друга за плечи и шли в спальню. А она все стояла и смотрела в окно. В те моменты она смотрела на мир счастливыми глазами одного из них и сердце оттаивало.
На работе очередная нервотрепка, плавно перерастающая в другую. Тянули нервы и жили, но только и это ей приносило счастье, глупое мазохистское счастье – не думать о муже, о доме, о том, что ждет ее за границей работы. Подвернулся счастливый случай — у знакомого нашелся бинокль. Глупость, но теперь уже можно будет Их рассмотреть поближе, приблизить себя к ним, окунуться глубже в их жизнь. Принесла домой находку — довольная. Дома снова пьяный муж. И снова начали пропадать ее вещи. Что бы ни купила, все уходило на выпивку. Бинокль пришлось прятать подальше, поглубже, чтобы и он, такое дорогое и ценное, для души ценное, не ушел в дырявую глотку. Снова скандал и побои, с ножом кидался — остановился, но поздно. Завелся с пол-оборота, как будто ждал этого, ждал когда она придет, когда скажет хоть что-то. Словно всякий раз хотел доказать свою значимость через унижение собственной жены.
Унижать уже дальше нечего. Она сама потеряла себя, потеряла любовь, свою жизнь, свою душу, перестала следить за модой, внешностью – не за что было и не ради кого. Как пустая скорлупка осталась, высушенная до предела. Мечты больше не касались ни дома, ни работы. Она витала где-то там, в придуманных наскоро мирах, почерпнутых ею из книг, прочтенных в транспорте, в фильмах, просмотренных в те счастливые моменты, когда муж был еще в относительном адеквате. О работе и о семье сам мозг отказывался думать — блокировал.
Новый скандал, и она снова бинтует раны, ставит компресс на едва контурируемый синяк. Когда закончила — муж уже в отрубе лежал на диване. Запах алкоголя, перегара, блевотины и сигарет въелся в стены и потолок, в редкие предметы мебели еще не разбитые или не пропитые ее супругом. А ведь после каждого скандала он обещал пойти работать, обещал содержать и помогать ей. А потом с новой силой его накрывала собственная несостоятельность, и он начинал бухать.
Бинокль искал ту квартиру, те заветные окна, в которых, слава богу, еще горел свет. Она рассмотрела их, хоть не в подробностях, но рассмотрела: примерно одного роста, один с коротким ежиком, он посдержаннее был, а второй с вьющимися волосами, оба казались спортивными, красивыми. Да чего греха таить — на фоне ее мужа все, кто без пивного брюшка и ухоженные — были красивые. Обоих женщина видела на улице или в магазине, когда вечером, возвращаясь с работы, или заскакивала в центр, посещая распродажу.
Шли дни, а может и недели — время для нее стало чем-то монотонно не связным - сюрреалистическим. На улице как-то повстречала того, что с курчавыми волосами; вроде бы и ничем не выделяющийся, простой мужчина лет около тридцати, но он внутренне сиял, светился тем светом, что у нее давно уже угас. Муж постарался задуть его, уничтожить. Она смущенно улыбнулась и поздоровалась, он ответил ей приветливой улыбкой и уважительным кивком. Он ведь не знал, что для нее представляла его жизнь, а у женщины на душе потеплело, запело. Даже несмотря на то, что лето уже перешло в осень, похолодало и ветер пробирал, а все равно в душе потеплело — разлилось по венам светлое счастье. Они еще пару раз встретились за пару недель. Встречался и тот, что с ежиком. Спокойный, такой же сдержанный, и тоже приветливо, хоть и всегда удивленно, отвечал на приветствие.
И снова работа. На которой еще пару дней после случайной встречи помогало это сказочное воспоминание. Муж как раз возобновил попытки вернуться к нормальной жизни. Казалось, во всем мире снова началась весна. Но недолго суждено этой весне было быть. После очередного отказа в работе, супруг по новой запил. Вернувшись с работы, жена нашла в квартире еще нескольких таких же моральных уродов, как и ее благоверный. А когда вошла на кухню, поняла, что теперь даже единственная отрада пропала. Она с тоской посмотрела на дом напротив. В тех окнах было все темно.
Через пару часов, ближе к полуночи, когда собутыльники поразбредались кто куда, вновь начался скандал. И снова с ее нечаянно пророненного слова, о работе, муж взбесился. Швырял в несчастную пустыми бутылками, орал, крыл матом, унижал, потом схватил за волосы и начал тягать по квартире, рассказывая ей, чья это собственность и что она должна благодарить только его, что живет тут, а не с ее «притыренной мамашей».
Когда они дошли до кухни, он швырнул ее на пол, указывая место, где ей положено быть. Тоскливый взгляд ее глаз упал на разоренный тайник. В душе что-то хрустнуло, заскрежетало, обломилось. Еще пару минут сидела на холодном кухонном полу, поднялась и взглянула в окно, словно ища последней поддержки.
В окнах уже загорелся свет. Там отчетливо был виден свой, домашний скандал. Перед ее глазами все поплыло. Не ведая, что творит, она как-то встала, на автомате умылась, омывая раны, заклеила их, оделась, взяла сумку и вышла во двор за своим домом, туда, куда выходили подъезды соседнего дома. Она сама не понимала, что она делает и почему, сами ноги ее туда несли.
Из подъезда вышел тот, что коротко стриженный - Ежик, озираясь по сторонам, с красными воспаленными глазами и не видящим взором остановился на грязной дорожке. Поздняя и промозглая осень. Дождя нет, одна только морось, от которой не спрячешься под зонт, которая пробирает до мозга костей. И ветер — холодный, колючий, раздевающий оказавшихся на дворе прохожих. Так и стоят он и она друг напротив друга. Оба без эмоций на лицах, а у обоих в душе, в сердце эти эмоции рвут все, почище этого ветра.
- Здравствуйте.
- Вечер добрый.
- Простите, я видела...
Слова застряли в ее горле. Перед ней стоял один из тех, кто уже более года спасал ее разум от полного разрушения, а она не в силах была сказать ему «Спасибо». Оборванная струна в сердце немым эхом отдавалась по всему телу.
Не проронив ни слова, оба направились в сторону ближайшего кафе. Подальше от глаз, в хоть какое-то убежище. Не важно, что это будет. В этот момент отчего-то оба отчетливо знали, что их объединяет не один район города или любовь к какому-то блюду или музыкальному стилю, даже не любовь к одному человеку, их объединяла одна боль. Одна единственная, разлитая по венам и отравившая обоим душу. У боли нет общего, у боли есть только жертвы. И эти жертвы шли бок о бок сейчас, аккуратно переступая с одного сухого островка на другой, чтобы окончательно не погрязнуть в осенней холодной грязи. Уже подходя к тихой и скромной забегаловке, расположенной в подвале жилого дома, он поскользнулся, а она подставила свою руку, потом поморщилась от сильной боли — побои давали о себе знать.
- Простите.
- Ничего страшного, - выговорила и попыталась спрятать за улыбкой болезненные ощущения.
- Вы сами-то как? У вас что-то болит? - теперь уже он брал ее за локоть.
А она не отвечает, лишь потирая свежий синяк, не видный под курткой и свитером.
- Нет, все это… пустое.
Вот и кафе, безлюдное, сумрачное и тихое. Столик в самом углу как для них — спрятанный от посторонних глаз. Взяли кофе и чай, а еще пирожные. Сидели друг напротив друга и тихо жевали. Тишина угнетала.
- Послушайте, - она осеклась, глядя в его глаза, сделала глубокий вдох и начала говорить.
Слова так и лились из нее. О том, как когда-то она увидела их в окне и как полюбила наблюдать за ними, признаваясь в самых постыдных мыслях, в вопросах, которые накопились за это время, а потом и в том, почему она так ждала увидеть свет в их комнатах. А он сидел и чуть улыбался, грустил, иногда поглядывая на нее, на то, как на ее не плакавших уже более года глаза стали наворачиваться слезы. Его рука легла поверх ее руки и нежно сжала.
- Поплачьте, - тихо, одними губами произнес мужчина и опустил голову. На его глазах тоже блестели слезы.
Так и просидели еще полчаса. Зазвонил его сотовый. Мягкая мелодия заставила обоих встрепенуться. Мужчина не глядя сбросил звонок, снова положил ладонь на ее руку, поднял красные глаза, шмыгнул носом и горько улыбнулся. Так же горько и фальшиво, какой была ее улыбка там, на улице, в тот момент, когда он держал ее за больной локоть.
- Вы думаете, - он запнулся. Так же как она набрал воздуха в легкие и продолжил: - Вы все думаете, так просто быть геем? Знаешь, почему говорят, что мы с любым готовы? Нет, мы не с любым — просто порой у нас выбора нет. Ты почему сразу не ушла от мужа? Бил тебя? Оскорблял? Ты к маме не вернулась. Почему?
- Действительно. Почему? - она замялась. Его рука, не отпускавшая ее, придавала силу. - Стыдно потому что. И я надеялась... - повисла долгая пауза. Она задумалась: что ее на самом деле останавливало? Стыд перед окружающими, которые скажут: «Женская доля такая». Женская… возможно. А
