ОПИЙ
(новелла)
Посвящается М.А. Булгакову, В.С. Высоцкому.
© О.Е. Биченкова
Эпиграф: Не надо врать.
Не люблю мух давить. И знаете почему? Потому что кишки желтые вылазят. Противно.
Кололась я сама. Каждый раз, когда я хотела слезть с иглы, меня сажали вновь. То есть сойти с иглы. Я кололась перед каждым экзаменом. И никто ничего не знал, пока меня не положили в больницу лечить легкие.
«Надо бы приостановить, чтобы подольше протянуть». «Пойдемте полечимся, а то у меня никого нет,» – пригласила, заглянув в палату №10, Света. «... Поставила ему озокерит. Наложила на него,» – заговорила ее пожилая товарка. Скорее, впрочем, она была средних лет, по-видимому; располневшая.
«Тобой трое женихов интересуются. Так что приводи себя в порядок». Я скосоурилась. «Кто такие? Откель взялись?» Она что-то ответила, я не поняла, что. «Трое женишков, значит?» «Что ты так вульгарно? Такие неприветливые девушки никому не нужны. Еще неизвестно, захотят ли они с тобой знакомиться». «Я женишками не интересуюсь». «Женишки... Что за вульгарное выражение? Женишки». Было произнесено еще несколько слов, после чего два «До свиданья», сказанные, безусловно, с разной интонацией.
Я, наливая кофе с конфетой «Новосибирская», а предварительно с двумя дольками шоколада «Сказочный Миг», подумала: «Надо думать о будущем». Испугалась.
Мне двадцать восемь лет. Я нахожусь в больнице. Мне нездоровится. Есть подозрение, что у меня туберкулез. Туберкулиновая проба - реакция Манту - дала аномальный результат – отечность на месте укола и побеление на том же месте; периферия покраснела. Врач Анна Ивановна попеняла мне на то, что я до сих пор не принесла флюорограмму или рентгенограмму, и, после непродолжительного выяснения отношений со мной, назначила рентген. Полагаю, что он состоится завтра. Легкие, между прочим, побаливают.
В качестве второго эпиграфа или предисловия автора: В больнице Жеглова всегда начинала с рассказа о морфинизме. В этот раз я, впрочем, начала с чтения стихов (стихотворных строк), казавшихся мне истинными, а также названий и тем своих будущих произведений. Замечу, что слово «рассказ» было выше употреблено в значении, равном значению слова «нарратив». Излагать я его и буду нарративом - сухо и по-деловому.
Я зашла на больничную кухню, которая располагается рядом с буфетом, или столовкой, и спросила у Надежды Степановны печенки. Моя реакция воспоследовала незамедлительно; как и ее. Я учуяла отвратительный запах мягкой изначально (то есть несвежей) печенки с тошнотворной подливкой и меня замутило. Называется это так: «Жеглова, скорчив отвратительную рожу (мину), быстро вылетела из столовой». Потом подумала, что не обратила внимания на естественную реакцию окружающих. В столовой обедали люди, числом человек шесть-семь. Я вернула тарелку на стол пищевых отходов.
До обеда заходила двадцатичетырехлетняя санитарка Таня. Что ей двадцать четыре, я узнала в первую же встречу. Девушка русская, с примесью татарской крови; крещеная-православная; имеет четырехлетнего ребенка; опущение левой почки, и весьма непростая. Вчера у Тани был почечный приступ, впрочем, почти закончившийся: судя по ее поведению, у нее осталась боль в боку, кстати, правом. Я спрашивала у нее, и она просто показала на правый бок. У нас второй раз за день зашел разго-о-вор о ее больничном. «Не оплатят. Да меня это и не волнует. Меня Вера Алексеевна не отпускает. Говорит, что, может быть, не оплатят. Может быть, обманывает?» «Кто такая Вера Алексеевна?» «Она завхоз». Подождем. «Может, и врет. А может, и нет. Кстати, нехорошо подозревать людей во вранье и в том, что тебя обманывают». Говорю про себя: «Даже буфетчиков». «Может, и не оплатят, — грустно говорит Таня. — И вправду нехорошо», — смеясь соглашается со мной. Она продолжает: «А если у ребенка больничный? Дети ведь болеют, всякое бывает». «Тогда обязаны отпустить.» Таня слегка сгибается в пояснице и домывает пол в коридорчике-тамбуре. «У тебя ведро не тяжелое?» Говорю что-то еще, пару-тройку фраз и спрашиваю: «Ведро у тебя не тяжелое?» «Да нет.» Таня, почти не меняя позы, смотрит на меня, кивает головой, и, радостно просияв, со словами: «Отпустило», выходит из больничной палаты. Разумеется, и к моему счастию, она плотно закрывает за собой дверь.
Во все время нашего с Татьяной разговора я почти не отрывалась от работы. Вообще говоря, я четвертый день вяжу салфеточку (точнее, она напоминает образец для черной кружавчатой кофты), а в настоящее время занималась тем, что вправляла нитки. В готовом виде черно-желтая салфетка напоминает, скорее всего, манжет.
Через два часа: Опять «вяжу салфеточку».
Наступило отупение.
«Извините, чё здесь можно забрать?, -- завопила, входя, Александра Борисовна, спрашивая о лекарствах к завтраку или обеду. «Можно эти соединить?» -- спросила она уже о пустых мензурках. «Извините, что я не сделала это сама. Я обычно делала это,» – отвечала я, проявляя многословность. «Чё, Маш?» «Ничё, ничё», -- хмыкаю я, продолжая жевать шоколад.
Мне надо звонить Наташе. Я хочу просить ее, чтобы она отвезла меня на своей машине (это «Жигули», девять) в клуб, куда в августе я ходить не собираюсь из-за своих болезней. Надо заплатить, надеюсь, сто рублей. По нонешним ценам мало. Еще мне надо купить шоколад, салфетки и четыре коробки конфет врачам и прочему персоналу. Черт подери, почему я так нервно к ним отношусь? Булгаков мне кланялся, точнее, его «морфинист».
Иду мыть чашку. Сразу же вспоминая, что перед мытьем чашки не вымыла руки. «В чашку, что ли, плевались?» – вслух спрашиваю я, не глядя на себя в зеркало. Уже хочется курить.
«Ну что? Ужинать не будем?, -- заходит Надежда Степановна. «А что там?», -- стою я к ней спиной у окна и докуриваю сигарету. Всё-таки повернулась к ней вполоборота. «Опять на молоке?» – говорю я, сморщив нос. «Ага, геркулесовая молочная». «Спасибо», -- достаточно искренне, без тени иронии.
У Наталии телефон не отвечает. Вернулись ли они с Алтая? Беру записную книжку, где уже несколько месяцев как записан ее номер мобильной связи. После «восемь-девятьсот два» женский голос говорит в трубке что-то. «Где, спрашивается, Натка? И долго ли она не будет брать трубку?» Второй раз набираю те же цифры -- «восьмерку» с продолжением подстанции. «Перечень услуг Вашего аппарата». «Снят со связи», -- говорит голос во мне. Резко кладу трубку. С раздражением. Иду писать об этом. Пора мотать клубки.
У меня, по-видимому, колит. Некоторые не слишком приятные и приличные признаки «налицо». Дисбактериоза не наблюдаю; его и нет. Я – как генерал в отставке, точнее, пока на больничном; имею среднее медицинское образование. Высшего нет, но в наше время какая разница?
«К чему эти капризы? Откель разврат? Зачем разврат?» -- сказала я вслух. Шла, думая о том, что не хочу я мыть пустеющий с завтрака контейнер, в котором (до завтрака) был творог.
Александра Борисовна вошла в палату, неся шприц и коробочку ампул с гентамицином – антибиотиком, который излечивает легочные заболевания. Наверное, и мою пневмонийку (бронхитик, туберкулез) излечит. Я пила чай с медом; точнее, как раз зачерпнула треть моей серебряной чайной ложки меда и понесла ко рту. «Хотите меда?» «Нет, я его не люблю. Аллергия, наверно. В редких-редких случаях ем. Когда совсем простужусь, заболею». Потом Александра Борисовна спрашивает, куда колоть; я ответила: «Все равно». Кололи слева, в ягодицу, разумеется, и пребольно. Пациент, я то есть, охнула, переморщилась. Когда А.Б. ушла, я помолчала, перекрестилась, встала. На ужин у меня творог, кефир с вышедшим сроком годности и фругурт «Клубника» в количестве «поллитра». Надо дозвониться Наташке. Сейчас вечер.
Прошу прощения, пренеприятный смешок.
«В баню ездили за тридцать километров... Хотя такая же баня была в тридцати шагах. За пирожками ездили за двадцать километров». «Хотя такие же пирожки,» – мяукнула я. – «...». «Хотя такие же пирожки», -- радостно договорил Роман, -- «были рядом. Так что теперь она на машине не поедет, масштаб другой».
Сибирская сосна чиркнула-вспыхнула светом. Все-таки смерть во мне. Ну и катись отсюда. Дозы!
Вторник был разгрузочный день. Ем и предполагаю есть апельсин, банан, персик, фругурт, кефир, гречку, котлету, капусту брокколи и, наконец, хлеб, а также съесть пару шоколадных конфет, допить кофе из банки «Maxwell House» (цена шестьдесят девять рублей за двухсотграммовую (синюю с коричневым, настоящую американскую банку) и чаю с медом. Прилагаются витамины «Vitrum», дрожжи и рыбий жир.
Пепельница стала раздражать – УБЕРИ ЕЕ.
«Мне сегодня введут большую дозу морфия, за мои деньги» – повторила я вслух.
«Это что здесь делает,» – спросила я шепотом, увидев на тумбочке пустой полиэтиленовый пакет — параллелепипед из мягкого, мнущегося полиэтилена, в котором еще сегодня утром лежали салфетки «Отрис», пятьдесят штук; последнее время я их резала пополам. «Надо убрать», — подумала я вслух шепотом.
«Я человек беззаботный, верую, да и только». Здесь косишь под Достоевского. Исправляться пора.
Зашла Александра Борисовна. Слово «зашла» говорят, как говорят: «по-соседски». Впрочем, она и выглядела как соседочка-соседочка. «Утренние». Я тебя сегодня не колю антибиотиком.» Поставила на тумбочку лекарства, а не укол мне в задницу. «Надо будет доктору объяснить». Вышла. «Что надо объяснить доктору?», -- подумала с раздражением. До этого выстирала три пары трусиков и лифчик.
До этого отстирала от крови и кала две пары трусиков (стирала всего трое, одни были чистые), не очень чисто выстирала лифчик, белый с кружевным цветочками и съемными лямками. Полиэтиленовые лямки давно утрачены, как говорил мой бывший муж.
Заходила сестра-медсестра Маша, когда я лежала на больничной кровати в бело-зеленую клетку. Я бы назвала его одеялом, но в больницах и некоторых клиниках такие полушерстяные вещи обыкновенно использовались как покрывала. Маша же, едва посмотрев на меня, сказала: «Маша, доброе утро. Живо вставай и быстро иди на рентген». «А-а; с добрым утром». Некоторое молчание, потом: «Где этот рентген?» «По коридору налево». Неприязненно, едва-едва взглянув на меня, тезка вышла.
Сюжет о малине хотелось бы развернуть. Вчера принесли малину; как выяснилось сегодня, неперебранную. Перебрала малину; немало обжухлых ягод, было еще три гусеницы. Выбросила отбросы в окошко – пусть муравьи тоже едят. Спешу заметить, что была очевидная, хотя и хамоватая мысль: «Кто же носит в больницу неперебранную малину?» Неприятно стало, но, однако, недолго. Неспокойный дневничок получается-выделывается.
Прошагала в палату Маша. Жду в некотором отупении ожидания; не помню я, что она сказала сразу после этого. «Хорошо сегодня на улице. Тридцать два. Ложись. Ложись, поворачивайся, поворачивайся ко мне спиной. Не фасадом. У тебя сегодня один укол.» Ложусь на живот, не слишком уклюже – с левой руки (я левша). «А в вену?» – спрашиваю я. «Все. Хватит. Хорошего понемножку. Подставляй, подставляй. Плакать можно, но тихо. Не обижу». Быстро и небольно, в отличие от Александры Борисовны и (иногда) Фариды, поставила укол. Колют витамин B6, мой. «Спасибо», -- с недурно скрытым разочарованием и раздражением говорю я. Маша уходит, я не обращаю на нее внимания. С сильным чувством кладу левую щеку на
