1
В действительности все оказалось не столь ужасным, как мне представлялось.
Мощеная серым камнем улица, по обеим сторонам оштукатуренные и побеленные с выпирающими наружу коричневыми деревянными балками двух- и трехэтажные строения под медно-красными черепичными крышами – такие я и раньше видела в исторических кварталах Таллинна и Риги. Ни души – сонное царство, только далеко впереди громыхает телега.
Порывами налетает ветер, норовит сорвать с меня треуголку, и мне приходится ее придерживать. Свежий ветер, с моря: оно где-то рядом, я чувствую. Блэка я держу одной рукой. Кот возится, пытается сунуть голову под куртку – пугается непривычной обстановки. А мне почему-то совсем не страшно, я с любопытством смотрю по сторонам. Где же мы все-таки находимся? И какое, интересно, здесь время года? Зима? Нет, теплынь стоит – скорее осень, или даже конец лета. Встреться хоть одно дерево – можно было бы по листьям определить, так нет, кругом голый камень. Впрочем, чего я гадаю…
– Барбара, а какой теперь месяц? – поинтересовалась я, глядя старухе в спину.
– Август, милок, а по-нашему серпень, – ответила карга, даже не обернувшись. Она, похоже, совсем не удивилась моему вопросу.
Барбара семенила шаркающей старческой походкой. Сутулилась и в такт шагам руками двигала – раз-два. Умора! Интересно, как мы со стороны смотримся? Баба-Яга и карикатурный пират – не иначе, оба из дурдома сбежали. Так, наверное, решили бы в нашем времени, а здесь…
Здесь мы также не были обделены вниманием. Навстречу попадались горожане, преимущественно женщины разных возрастов: все, как одна, в чепчиках и длинных до земли платьях унылых серых и коричневых тонов. И все не с пустыми руками: с корзинками, котомками, металлическими посудинами какими-то, вроде чайников с длинными носиками. Простолюдинки, наверное, на рынок отправились. А знатным дамам рано еще на свет божий – те, должно быть, дома, слугами командуют.
Одеты женщины опрятно, хоть и бедно, а вот состояние улицы оставляет желать лучшего: повсюду валяются отходы, и воняет тухлятиной. Где же, черт побери, пресловутая немецкая аккуратность!?
Встречаясь со мной взглядом, горожанки, особенно молодые, скромно опускали глаза, но всегда – я это «чувствовала спиной» – оборачивались вслед.
Пусть, решила я. И, все-таки, надо бы сменить костюмчик уж больно приметный. Не стоит лишний раз привлекать к себе внимание.
Тут еще собака увязалась, мелкая и злая: лаяла на Блэка, а заодно и меня норовила ухватить за сапог. Барбара, видя такое дело, наклонилась за увесистым булыжником. Шавка моментально ретировалась. С собаками здесь, похоже, не церемонились. Старуха швырнула камнем вдогонку, и приправила бросок крепким выражением. По-русски.
Улица привела нас к реке, прямиком к деревянному мосту. И речка и мост вызвали у меня смутные воспоминания – где-то я их видела…
Сзади загрохотало, я оглянулась, еле успела отпрянуть в сторону и старуху оттащить – из-за поворота выехала карета, запряженная парой резвых коней, и сходу промчалась по узкому мосту. Кучер на дрожках пролаял что-то в нашу с Барбарой сторону. Старуха опять матерно выругалась и погрозила кулаком.
– У-у, злыдни! Того гляди потопчут, как есть потопчут лошадьми. Хорошо не на мосту мы были – пришлось бы в Преголю сигать…
– Что?! – вскричала я. – Это Преголя?
Ну, вот, все и встало на свои места: я в родном городе! Не думаю, что есть еще где-то река Преголя. А Региомонтум, – я вспомнила, – так наш город именовался в шестнадцатом веке. Уже потом его стали Кенигсбергом называть.
Но легче от этого открытия мне не стало. Родной Калининград дальше, чем, если б на Марсе находился. Только «расстояние» не в километрах и не в милях измеряется – в веках!
Все вокруг чужое, незнакомое. Оно и понятно – за четыреста-то лет строили и разрушали, опять строили и перестраивали не один раз. Кажется, наш Кафедральный собор – единственное, что сохранилось с этого времени. Я бросила взгляд на реку: чуть поодаль, прямо над водой, возвышались башенки. Так и есть – собор, где ему и надлежит быть, на острове Канта. Хотя, сейчас островок иначе называется, потому, как знаменитый философ родится лет через двести.
Сразу за мостом шла крепостная стена, напоминающая Великую Китайскую, только в миниатюре – сооружение высотой с трехэтажный дом. Стена тянулась в обе стороны, закрывая обзор, лишь через распахнутые массивные ворота, окованные железом, просматривалось поле или луг с яркой, радующей глаз зеленью.
Похоже, это выход из города. И здесь стража должна находиться – что-нибудь типа таможенного поста. Не потребуют ли с нас пропуск, охранную грамоту, или что у них вместо загранпаспорта?
Обошлось. Охраны я не заметила. Мы беспрепятственно прошли ворота и оказались в городском предместье. Тут дома стояли только с одной стороны дороги, с другой – пашня и луга. Сам проселок представлял собой две параллельные колеи по колено глубиной, выбитые в земле. Колесами повозок, судя по всему.
А я и не рассчитывала асфальт здесь увидеть.
Барбара не пошла по дороге, а свернула на боковую тропинку, и привела меня прямо к… цыганскому табору – с фургонами, костром и даже с песнями под гитару.
Впрочем, относительно гитары я ошиблась: музыкальный инструмент, под который пел действительно похожий на цыгана мужик, был скорее мандолиной. Или лютней – кто их там разберет. Пел мужчина красиво, и не по-немецки, а на итальянском. Жгучий брюнет, с кудлатой головой и такой же бородой, только с проседью, с серьгой в ухе – колоритная личность, вылитый Будулай. Мужчина сидел на поставленном стоймя полене, возле фургона.
Повозки с крышами из парусины располагались полукругом, ограждая с трех сторон утоптанную площадку. Между ними натянуты веревки с развешанным шмотьем, У дальнего от нас фургона горел костер, там явно обед готовили: на треноге висел котелок из которого густо валил пар. Людей, кроме певца-«цыгана», не было видно, только непонятные животные, лошади – не лошади, или ослы такие здоровенные, стояли привязанными к кольям.
– Пришли, – объявила Барбара.
– А где же цирк? – удивилась я. Думала, будет шатер – что-нибудь вроде шапито, но никак не табор.
Старуха рассмеялась противным дребезжащим смешком.
– А сё и есть наш цирк. Сейчас не время еще. Как солнце на закат пойдет, народ соберется, тогда и зачнется действо.
«Цыган» продолжал петь, поглядывая на нас с ухмылкой. Барбара стояла, картинно подбоченясь, я робко жалась позади.
– Он кто? – негромко спросила я старуху
– Этот-то? Зуко – хозяин. Ты не робей, милок, ён не шибко важный… А вона и жонка его, Мадлен.
Из фургона выглянула миловидная женщина средних лет, сказала что-то мужу и скрылась.
Зуко допел, отложил инструмент, поднялся, и… оказался из тех, о которых говорят: «когда сидит, он выше, чем когда стоит». Массивное туловище мужчины покоилось на коротких кривых ногах. Длинный камзол из красного сукна усиливал комический эффект. Этот, скорее всего, клоун, решила я.
А Барбара ухватила меня за рукав и подвела к «хозяину».
Они перебросились несколькими фразами на немецком. Речь, как я поняла, шла о моей скромной персоне. Зуко разглядывал меня, но заговорить не пытался. Придется, видно, срочно учить немецкий, подумала я с тоской. Не то, чтобы этот язык не нравился, просто на родном изъясняться сподручнее.
– Зуко пытает, чего, мол, умеешь-то – петь, плясать? – перевела Барбара.
Я замотала головой. Какая из меня артистка!
Но «хозяин» продолжал гнуть свое.
– Давай, мил дружок, спой. А уж Зуко решит, могешь, али нет, – опять перевела старуха.
Зуко улыбнулся ободряюще и указал на свою «балалайку».
– Нет, нет! Я не умею… Ладно, коли он так хочет, попробую спеть. Хоть и не Пугачева…
Тут я осеклась и кинула взгляд на Барбару. Старуха, похоже, не заметила моего «прокола». Аккуратнее надо. Что же им исполнить? Вообще-то петь я люблю. Не на публике, конечно – дома, или в кругу друзей. Голос у меня низкий, совсем не женский. Это когда разговариваю. Потому и сошла за мужчину. А если пытаюсь петь, отчего-то ближе к тенору звучит, даже к контратенору, который еще «мужским сопрано» называют.
Чистой воды самодеятельность, само собою… А, ладно, черт с вами, слушайте: «… я расскажу вам о любви, любви шута и королевы».
«Шута и королеву» мы часто пели на два голоса с Алексом. Он мой бойфренд, теперь уже бывший… но это неважно. Тогда у нас неплохо получалось под гитару (играл Алекс). Теперь же я пела одна и акапельно.
Незатейливая история о том, как шут поплатился головой за любовь, своеобразная стилизация под баллады средневековых менестрелей. Что мне и требовалось. Одна беда – оценить некому. Зуко не понимал по-русски, да и Барбаре язык, на котором мы говорим в двадцать первом столетии, непривычен. Старуха ничего не сказала, хмыкнула неопределенно – и все. «Хозяин» снисходительно похлопал меня по плечу и бросил пару фраз. Барбара перевела:
– Зуко позволяет тебе остаться, обучим тебя лицедейству. А пока за харчи станешь нам пособлять…
Моего согласия старая карга не спросила.
Вот так стала я учеником, подмастерьем, или, правильнее – мальчиком на побегушках.
2
Жила на свете маленькая девочка. Любила сказки. Сначала слушать – папа читал ей на ночь (мама в это время возилась на кухне с посудой). Потом научилась читать сама. Читала много, взахлеб: любимые сказки, затем фантастику, приключенческие и исторические романы: Булычева и Беляева, Стивенсона и Сабатини, Дюма и Дрюона. Мечтала о волшебных королевствах и замках, о каретах и чистокровных скакунах, о придворных балах и рыцарских турнирах, о морях и тропических островах. Думала: вот бы очутиться там, в далеком прошлом, где обитают короли, мушкетеры и пираты с разбойниками: уж я бы там, уж я бы тогда… Святая наивность! Ведь на самом деле там – суровый и беспощадный мир, где опасности подстерегают чужака на каждом шагу. И вовсе не обязательно угроза будет исходить от неких злодеев. Смерть может таиться в куске плохо прожаренного мяса, в кожуре невымытого, как следует, яблока, даже в глотке обычной воды. С изнеженным, приученным к антибиотикам организмом пришельца из двадцать первого века здешние микробы и вирусы способны расправиться столь же легко и быстро, как с уэллсовскими марсианами.
Где-то я читала о проводившемся опросе. Спрашивали: «Какую вещь вы считаете самой необходимой для современного человека?». В ответах, как и следовало ожидать, в основном фигурировали технические штучки-дрючки. Называли сотовый телефон, компьютер, даже микроволновку. Глупцы! Уж я-то теперь точно знаю, без чего они все не смогли бы обойтись – без зубной щетки!
Не может человек из третьего тысячелетия нормально существовать там, где нет не только интернета и сотовой связи, но даже банального сортира. Это я прочувствовала на собственной шкуре.
Первые дни пребывания на чужбине (чтобы окончательно не рехнуться, я внушала себе, что нахожусь не в прошлом, а п в другой стране) оказались сущим кошмаром. У меня даже сменного белья не было!
Что я имела? Маскарадный костюм, абсолютно непригодный для повседневной носки, а под ним маечку, колготки и трусики – все по одному экземпляру. В карманах куртки я
