По ту сторону. Глава 5

обнаружила доставшиеся  от Ларисы три вещи: упаковку таблеток от головной боли, мобильник и коробку с призом, который подруга выиграла на конкурсе песен-караоке. Любопытной оказалась коробочка, там находилось «походное зарядное устройство для сотовых телефонов». Сначала я «не врубилась», и только просмотрев инструкцию, поняла, как эта штука работает. Оказалось – ручная динамка, вроде фонарика-«жучка». Подключаешь ее к мобиле (имелись несколько разъемов, подходящих, как указывалось в инструкции «для всех популярных марок телефонов») и жмешь на ручку; минут пять «пожужжишь» –  телефон «оживает».
Вот это да! Теперь я могла подзаряжать мобильник и звонить… Увы, увы! Телефон, даже в рабочем состоянии, оставался просто игрушкой. Самым ценным приобретением я посчитала лекарство – спасибо тебе, Ларочка!
Как жаль, что подруга не обеспечила меня зубной пастой, мылом, шампунем, кремом для рук, лосьоном… Бог ты мой – перечислять можно долго. И самое ужасное – ничего этого здесь днем с огнем не сыщешь.
С верхней одеждой вопрос решился: за семь монет  Барбара снабдила не новыми, но крепкими камзолом и штанами до колен, а также гольфами и башмаками. Она хотела всучить еще полосатый колпак, но я решительно отказалась – пусть сами носят этот шутовский атрибут, а мне и бандана сойдет (местной моде такой головной убор не противоречил). Рубаху  тоже свою оставила: хоть и не практичная, да ладно, на первое время сгодится. Разглядывая «обновы»,  подумала, может, стоит открыться, сказать, что я женщина? Уж слишком грубыми смотрелись мужские шмотки, непонятно из чего сшитые не иначе, как из дерюги; а башмаки и вовсе – деревянные. Но инстинкт самосохранения подсказывал: «Нельзя!». Во всяком случае, не сейчас.
То, что придется носить  «вериги» – полбеды, по-настоящему печалило отсутствие нижнего белья, о котором тут, похоже,  и не слышали. Местные умельцы могли предложить разве что пресловутый «пояс верности». Я попыталась полунамеками выведать у Барбары, можно ли достать то, «что надевают под штаны». Не объяснять же, мол, позарез нужны женские трусики. Старуха скорбно качала головой, наверное, видя во мне дурачка – не все, видать, с головой в порядке у парнишки, лепечет непонятно чего. Но потом сообразила, что мне требуется, и поразилась:
- Вона как! Барчук-то наш, никак царских кровей – исподнее требует! – и расхохоталась – Сalecons французкий ему подавай.  Ровно мамзель какая.
Почему «мамзель»? Ах, да! Вот незадача: у них кальсоны женщины носят, причем исключительно аристократки – я же читала. Мне-то как раз и надо такие, да разве Барбаре растолкуешь. И денег у меня… Что называется: дыра в кармане и вошь на аркане.
Барбара помогла решить деликатную проблему, снабдив – за плату, разумеется – отрезом бязи. «Добрая бязь, хивинская», – сказала бабка, передавая кусок изжелта-белой ткани, похожей на мешковину. В моем положении привередничать не приходилось; я позаимствовала у Барбары иголку с ниткой и ножницы, чтобы  соорудить какое-нибудь подобие трусиков.
Сложнее обстояло дело с жильем. «Артисты» ютились в фургонах, и свободных мест не было. «Жилищную проблему» мне помогла решить все та же Барбара. Она тут, оказывается, на привилегированном положении – имела «отдельную квартиру». А я-то ее за нищенку приняла! Старуха подрабатывала гаданием и всякого рода магией: снятием порчи и сглаза, приворотами и тому подобной чепуховиной, т.е. тем, чем успешно промышляют «маги» и «экстрасенсы» в двадцать первом веке. Ничего в «оккультном мире» не изменилось за четыреста лет! Бабка звалась «прорицательницей Лари» и принимала клиентов в неком подобии индейского вигвама, но не из бизоньих шкур, а  из парусины. Там же и жила. Мне соорудили такой же, - пришлось опять раскошелиться, - и я поселилась  со всем моим «имуществом», включая Блэка. Зуко выдал во временное пользование тюфяк, набитый сеном – он стал постелью, а Барбара презентовала заношенный зипун – вместо одеяла.
Мой и без того тощий карман после этих трат практически опустел. А последние гроши пришлось выложить за малюсенький кусок мыла. «И где только успел ты, милок, к баловству приучиться, – сказала «благодетельница», продавая обмылок. – Так ить никаких богатств не хватит. Добрые люди, вона, золой моются да глиной, а ему, вишь ты, мыло подавай!».  Сама карга не причисляла себя к «добрым людям», тратилась на мыло – роскошь, по здешним меркам. Кстати, этот «продукт» качеством был не хуже того, к которому я привыкла в «прошлой жизни».
«Человек – скотина выносливая, все выдержит». Так говорил Владлен Сергеевич, наш Главный. Уж он-то за долгие годы работы в «скорой» разноеповидал. Я, хоть и трудилась там всего ничего, успела насмотреться, и даже стала привыкать. Теперь полученная «закалка» помогала выжить – не наложить на себя руки, не сойти с ума, не спиться, в общем, приспособиться.

3
Цирк наш, – я уже считала его своим, –  долго на одном месте не стоял. Артиста, как и волка, ноги кормят. Гастроли – круглый год. Уже на седьмой день  «труппа» покинула «славный город» Региомонтум и двинулась вдоль побережья на запад, в «славный город» Гданьск. Погрузили барахло, включая реквизит, в четыре фургона, впрягли мулов, – это их я за ослов приняла, –   и, помолясь, тронулись в путь. Я ехала в одной повозке с Барбарой, Себастьяном и его «половинкой» Мартой. Жонглер, акробат, силач Себастьян был крепок, жилист и отталкивающе некрасив – с перекошенным ртом и постоянно дергающимся веком правого глаза. Он, как я уяснила, пил горькую и колотил свою супружницу, да так, что та вопила благим матом. Но встревать в семейные разборки тут не принято. «Муж и жена – одна сатана», – пояснила Барбара, когда я поначалу возмутилась, видя творившееся у всех на глазах безобразие.
Марта «цирковой специальности» не имела, состояла при труппе стряпухой. Рыжеволосая чертовка с шалыми глазами, она напоминала ту деваху, «ночную бабочку», что домогалась меня в  таверне.  Женщина небольшого ума, она заигрывала с посторонними, не стесняясь мужа, за что и получала колотушки. Детей  супругам Бог не дал, и это, судя по всему, не нравилось скорому на расправу мужу, подпитывало его злобу.
А вот Зуко и Мадлен, напротив, Господь даровал уже троих ребятишек, а в скором времени должен появиться и четвертый – супруга «хозяина» ходила на сносях. Потому-то Зуко и взял меня – пригодится, мол, вместо повитухи. Он тут всем заправлял – актер, режиссер и продюсер в одном лице. И что удивительно – добряк; правильно Барбара сказала: «не шибко важный». Я верно угадала его «специальность» – клоун, причем, скорее, Белый, а не Рыжий. Выступления Зуко заставляли зрителей и смеяться, и плакать.   На сцену он выходил с партнерами: мартышкой Лоло и осликом Симоном. Обезьянка ездила на осле верхом, прыгала через обруч, плясала под музыку Зуко.  По окончании представления Лоло  обходила зрителей со шляпой, в которую те щедро бросали медь и даже серебро. Гвоздем программы была сценка, когда Зуко пел балладу о смерти возлюбленной, а Лоло садилась рядом и смотрела на хозяина взглядом, исполненным жалости. У зрителей влажнели глаза, а самые чувствительные рыдали не стесняясь.
Еще в труппе работала пара – близнецы брат и сестра Станко и Стелла, канатоходцы. Подростки лет пятнадцати, небольшого роста, тоненькие, как тростинки. Они такие трюки выделывали на верхотуре – у меня сердце обрывалось.
Мне тоже нашлась работа: не бог весть, какая сложная, но опасная; если б не отчаянное положение – в жизни бы не подписалась на такую.
Сначала  выдали сценический костюм: штаны, наполовину ярко-красные, наполовину ядовито-зеленые, и такой же окраски рубаху, только цвета на ней «поменялись» местами. На голову дали надеть светлый с мелкими кудряшками парик, а лицо приказали вымазать мелом. Как такое чучело выглядело со стороны, я не знала, да и знать не хотела – пусть, лишь бы зрители веселились, глядя на «дурака».
Собственно работа заключалась в следующем. Я выходила и становилась в центре сценической площадки. Зуко клал мне на голову яблоко, отходил на семь шагов и сбивал плод щелчком кнута. Такой вот «цыганский вариант» известной сценки с Вильгельмом Теллем.
В первый раз я даже не успела испугаться – щелк! – кнут чуть коснулся волосков парика. А потом я представила, что Зуко промазал, и… Со мной едва не случился нервный припадок. Он же мог меня убить! Сплетенный из полосок воловьей шкуры, длиной около двух с половиной  метров, со свинцовым грузом на конце, кнут в опытных руках становился настоящим оружием. Барбара рассказала, что Зуко научился обращению с этой штукой у цыган, с которыми бродяжничал, сбежав из дому. Сам он был из семьи зажиточного крестьянина влаха (жителя княжества Валахия), но возиться в земле не хотел – тянуло на волю, прельщал кочевой быт. Зуко остался верен  ему по сию пору.
Когда я стояла, подобно приговоренному к смерти на эшафоте, и смотрела как «хозяин» берет свой ужасный бич, делает замах и, крутанув в воздухе кнутовищем, посылает его к моей голове, все внутри обрывалось. Зажмуриваться не разрешалось. Я стояла,  как вкопанная, уповая  на точность движений Зуко, твердость его руки и… божью милость.
В дальнейшем номер усложнили. Сначала ставили на несчастную голову бутылку, и  Зуко отщелкивал кнутом – как ножом срезал – горлышко, потом шла очередь яблока, а затем – о, ужас! – исполнялся коронный трюк, «снимание парика». Все тем же бичом.  Тут уже считанные миллиметры отделяли мое темечко от проносившегося пулей свинцового набалдашника, цепляющего завитки искусственных волос.
Публика оставалась довольна.
У меня же раньше времени появились первые седые волосы.