привычками соседа по лестничной площадке.
- Нет, вы меня не так поняли, - он внимательно посмотрел на меня, - Дело все в том, что это совсем неправда. Понимаете? Время течет не так, вернее не только так, как мы привыкли думать.
Старик вдруг перешел на шепот, слегка наклонился ко мне, обдав резким запахом коньяка, и продолжил:
- Я вам даже больше скажу, у Сансары два колеса!
Он победоносно, с нескрываемым торжеством посмотрел на меня:
- Понимаете? Два!
- Как на велосипеде? - как можно более серьезно спросил я.
- Зря иронизируете, молодой человек, - он казалось ничуть не обиделся, - Велосипед тут не при чем, у велосипеда все колеса вертятся в одну сторону, а у Сансары они вертятся в разные стороны - одно колесо вперед, а второе назад. Одно колесо называется Бытие, а второе Время.
- Получается, что Время и Бытие движутся в разные стороны? - мало-помалу меня самого начинала раззадоривать эта веселая полупьяная болтовня.
- Вот именно! То, что мы привыкли именовать Бытием движется вперед, от своего начала к концу, то есть все, что когда-либо было создано обязательно, рано или поздно, будет разрушено. Империи образуются на обломках былых империй и тоже в конце концов превращаются в развалины, целые цивилизации уходят в небытие, так же и отдельный индивидуум, рождается, взрослеет, живет свой положенный срок и затем умирает. Но вот время течет не так, Время есть сам дух Бытия. Оно течет вспять, от конца к своему первоистоку. Древние делили Время на четыре века - Золотой век, когда боги рождают мир, Серебрянный век, когда сила их постепенно начинает угасать и миром правят люди - волшебники и маги, Бронзовый век - век войн, пока еще справедливых, воинов и героев и, наконец, время, когда боги уходят окончательно из этого мира, время разрушений и страданий - Железный век, в котором мы все и живем в настоящее время. То есть мир движется от сотворения к своему апокалипсису, какая уж тут диалектика! - Старик снова пыхнул папиросой и уставился на меня поверх очков. Посверлив взглядом, он достал из кармана своего пиджака блестящую фляжку, открутил крышку и отхлебнул из нее. Надо было что-то ответить, но я честно говоря растерялся. Не каждый день пьяный директор музея рассказывает тебе об устройстве вселенной.
- Так вот, - продолжил он тем временем, - Дальше самое интересное. Душа человеческая впервые рождается в веке Железном, в последнем из времен, она молода и неопытна, грубо говоря в ней больше животного начала, чем человеческого. "Рождена во грехе" - это как раз про нее сказано блаженным Августином, здесь уже надо обязательно спасать душу, какой бы бессмертной она не была. Отступать, как говориться, некуда, позади лишь "тьма и скрежет зубов". Заметьте, наш мир постоянно пребывает в истерии ожидания очередного конца света, что явно неспроста. Затем путем долгих перерождений душа начинает двигаться вверх по пути духовного восхождения, рождается в Бронзовом веке воином, потом мудрецом в веке Серебрянном и, наконец, становится богом в веке Золотом. Понимаю, что звучит это более чем странно, но вот парадокс - сколько человек могут предсказывать будущее? Очень многие, история знает великое множество предсказателей, и что самое интересное - их прогнозы сбывались! И это не удивительно, ведь так называемое будущее есть лишь наше духовное прошлое. В то же время сколько известно людей, которые знают настоящую историю нашей цивилизации? Единицы!
Палец с желтым ногтем снова взметнулся в небо и воткнулся в него как штык. Старик, воодушевленный произведенным впечатлением, еще раз отхлебнул из своей фляжки. Его глаза за стеклами очков лихорадочно блестели, щетина на впалых скулах встала дыбом и пальцы рук плясали какой-то неведомый танец в честь жертвоприношения неизвестным богам.
- Это как же - единицы? - не утерпел я, - а как же история? Это же целая наука!
- Да какая она наука? - старик брезгливо поморщился, - Полно-те вам! За то время, что я живу, ее уже раза три-четыре переписывали, а сколько раз перекраивали за последнюю тысячу лет? Вот то-то же! А все почему? А потому что прошлое - это духовное будущее, а сколько вы знаете людей, живущих подлинной духовной жизнью, способных заглянуть в мир, более совершенный чем наш? А? Вот поэтому настоящих историков раз-два и обчелся, да и то, они способны заглянуть на одну, максимум на две эпохи вперед, так их сразу же за умалишенных принимают, приходится им скрывать свои знания под всякими сказками да небылицами. А вот о тех, кто видел мир при его создании в Золотом веке, никто и не слыхал.
Старик дрожащими руками вынул из нагрудного кармана пиджака носовой платок, снял очки, протер платком глаза и подслеповато щурясь посмотрел куда-то далеко-далеко:
- А хотелось бы взглянуть хоть одним глазком.
Он снова открыл фляжку и глотнул из горлышка. Только теперь я заметил, насколько дед пьян. Его развозило буквально на глазах и, видимо, он уже мало что соображал.
- Знаете что, молодой человек, вы оставьте мне свои данные, я, если возникнет какая надобность, обязательно с вами свяжусь.
- Хорошо, - я наскоро написал ему на листке свои координаты и поспешил откланяться. Дождь закончился и надо было поскорее идти восвояси, пока появилась возможность добраться домой сухим.
- Яков Емельянович! К телефону! - раздалось зычное из коридора.
Он тяжело поднялся со скамейки и, опираясь на свою трость, открыл дверь и скрылся в музее. Тогда мне казалось, что история эта на том и закончится, оставшись в памяти просто как забавный эпизод из жизни маленького провинциального города. Работу я тогда так и не поменял и продолжал благополучно трудиться на прежнем своем месте. В конце концов, что не делается - все к лучшему.
Глава 3
Прошел год. Однажды, совершенно случайно, я проходил мимо нашего музея и вдруг на глаза мне попалась табличка. В траурной рамке была напечатана фотография моего старого знакомого - того самого старика, директора музея. Ниже был расположен текст, который рассказывал о том, что Яков Емельянович Гладких, так звали директора, работал в нашем музее с самого его основания в одна тысяча девятьсот шестьдесят девятом году, и три дня назад скоропостижно скончался прямо на своем рабочем месте. Вот так. Ощущение нелепости всего происходящего внезапно нахлынуло как ливень ранней весной, совсем как тогда, год назад, когда я сидел на веранде музея и слушал этого пьяного старика. Стало вдруг невыносимо грустно и почему-то очень одиноко, хотя, строго говоря, я совсем не знал его.
В отвратительном настроении я вернулся домой и в почтовом ящике обнаружил письмо, адресованное мне, а отправителем был как раз ныне покойный директор. Он видимо вспомнил мои личные данные, которые я оставил ему год назад, где был и мой адрес, и отправил письмо незадолго перед самой своей смертью. Я открыл конверт, в который был вложен двойной тетрадный лист, исписанный на удивление красивым размашистым почерком. Странно было читать на эти строчки, было ощущение какой-то нереальности происходящего, наваждения, морока, ведь писал их еще живой человек, я же читал письмо мертвого, того, из фотографии в траурной рамке. Но как бы то ни было, письмо я это храню у себя до сих пор и очень часто его перечитываю. Есть в нем какая-то загадка, ребус, который я никак не могу разгадать:
"Здравствуйте, Роман!
Вы наверное уже не помните нашу встречу примерно год назад в нашем музее, а если и помните, то наверняка в Вашей памяти остались не самые приятные воспоминания, в лучшем случае Вы отнеслись к ней с юмором и здоровым чувством доброй иронии. Не судите строго пьяного старика! Почему-то мне кажется, что я тогда не ошибся и Вы отнеслись к моей болтовне снисходительно. Поэтому осмелюсь попросить еще несколько минут Вашего внимания - это совсем короткий рассказ, который я никак не могу закончить, а уж если совсем честно, то это только начало рассказа. Я думаю, Вы сможете закончить его вместо меня. Заранее благодарю. С уважением Яков Емельянович Гладких.
- Теплый ласковый ветер дул в лицо, теребил длинные волосы, и в Ее памяти смутно всплывала какая-то мелодия, а может быть песня, услышанная когда-то давно в детстве и теперь уже почти совсем забытая. Да и само детство казалось просто обрывком воспоминания, отрывком из чужого сна, словно отражение в водяной глади пробегающей мимо реки, вечно новой, на ходу забывающей самое себя. Солнце уже начинало клониться к горизонту, наступал вечер, и длинный летний день подходил к концу. Она сидела на пороге избы и смотрела на кузню, в которой Он трудился с самого утра, выковывая новый меч для их еще не рожденного сына. Тяжелый молот с силой опускался на наковальню, яркие брызги огненных искр летели во все стороны словно новорожденные звезды небес. Двое старших сыновей помогали Отцу в кузне, один раздувал кожанные меха, а второй следил за огнем.
- Третий сын будет Воином, - улыбался в бороду Отец, и молот гулко откликался ему в ответ. Сжимая клещами заготовку, опустил ее в воду, которая яростно зашипела и обдала воздух горячим паром. Он поднял будущий меч высоко и с удовольствие посмотрел на него, одобрительно улыбнулся и снова принялся за дело. Сыновья были рядом и на душе Его было спокойно и торжественно, так бывает только тогда, когда делаешь именно то, что нужно.
Все постепенно возвращалось на круги своя. За три года Они поставили избу и большой амбар, сарай и кузницу, Их дети росли и постепенно превращались в юношей, помогали Отцу с Матерью, ходили на охоту, пасли лошадей и сеяли хлеб. Оба высокие, стройные, с буйным нравом, словно и вправду Огонь и Ветер. Они родились уже после Взрыва, который навсегда изменил мир. Она плохо помнила те времена, ведь тогда сама была еще ребенком, помнила только длинную-длинную ночь, холод и мрак, а еще постоянное чувство голода, слезы матери и нестерпимое желание спать. А потом Она осталась одна.
Время лечит все. Теперь Они есть друг у друга, теперь у них есть свой Род, своя Земля и своя маленькая история. Когда-нибудь у них родится Сын, который станет первым летописцем нового мира, чтобы ярко-красный солнечный диск, медленно клонившийся к горизонту, снова поднимался над землей каждое утро. Может быть их потомки, которые будут жить много веков позже, станут считать их Богами? Она тихо засмеялась. Плод под Ее сердцем шевельнулся, казалось Он тоже учился улыбаться.
Удары молота в кузнице стихли и Он вышел из нее, держа в руках только что выкованный меч. Крупные капли пота стекали по заросшими щетиной щекам, и Его рубаха была вся мокрая, будто бы после дождя. Он обмотал рукоять куском ткани и взмахнул мечом, описав окружность по замысловатой траектории вокруг себя. Снова одобрительно улыбнулся, поднял его над головой и клинок сверкнул в лучах заходящего солнца..."
