девочку я уже передала счастливому папаше.
Старая акушерка бросила на меня сердитый взгляд – я отобрала ее «кусок хлеба», и пробурчала что-то вроде «юнцы не должны принимать роды». Она, как и прочие, видела во мне молодого парня.
Зуко, конечно, доволен был и мной и удачным исходом разрешения от бремени супруги. Меня «повысили в звании». Отныне я становилась полноправным участником труппы и имела долю в доходах от выступлений. Об этом объявил Зуко при очередном расчете за неделю, подкрепив заявление вручением монеты в один чех -- первые, заработанные в качестве «циркового артиста», и акушера по совместительству, деньги.
Монетка была размером с наш рубль и имела еще одно название: «полуторогрошевик». Полтора польских гроша! Я даже не знала, радоваться мне или плакать: за гроши вкалываю. В буквальном смысле. В здешних ценах я ни в зуб ногой, знала только, что в Северных землях (польских, литовских, немецких) в ходу «гроши» и «талеры» (1 талер = 24 грошам).
Оказалось, не так уж и мало заработала я за неделю. На мою зарплату можно купить курицу или две дюжины яиц!
Барбара, отвечая на расспросы, рассказала: слуги здесь получают до шести талеров за год, мастер-кровельщик имеет до половины талера в день, а наемник кнехт -- целых два. О своих доходах «прорицательница» скромно умолчала.
А я продолжила карьеру «на манеже», теперь уже не только, как подставка для сбиваемых Зуко предметов. Чтобы рассмешить публику, я, как велел Хозяин, изображала страх: начинала дрожать, и бутылка падала с головы, прежде чем Зуко щелкал кнутом. И так несколько раз подряд. Зрители хохотали до слез, а мне и изображать ничего не приходилось – боялась бича, как удара молнии. Потом номер дополнили падением: после сбивания парика я валилась на землю, якобы без чувств – такой вот, трагикомический элемент.
Валять на сцене дурака только со стороны кажется просто. Падать на спину, да так, чтобы выглядело натурально, и при этом ничего себе не отбить – искусство. Пришлось научиться. Попутно Зуко обучал меня разным клоунским приемам: мимике, жестам, несложным фокусам, вроде «отрывания пальцев».
Тысячу раз прав наш Главный, утверждавший, что «человек ко всему привыкает». И я пообвыклась тут, приноровилась, притерпелась. И примирилась… почти. Нет, все-таки, Владлен Сергеевич не прав! Можно ли смириться, если тебя, скажем, ни за что упрятали в тюрьму? Или увезли, не спрашивая согласия, в чужую страну и не отпускают домой? Пробовала уговаривать себя смотреть на происходящее, как на захватывающее приключение. Не каждому ведь выпадает такая «удача» -- оказаться в шестнадцатом веке! Только без толку. В гробу я видала такое «везение»! Не хочу!
Да вот беда – согласия-то моего никто не спрашивал. Хоть ори, хоть вой, хоть башку разбей -- не поможет. Остается терпеть. И надеяться. Без надежды жизнь теряет смысл, лучше сразу в петлю.
Днем, на людях легче – забываешься, а вечером, как солнце на закат идет - выступление. Работа. Но приходит ночь и… Опять вокруг беспросветный мрак, в прямом и переносном смыслах.
Я нашла отдушину – Ларискин мобильник. Провидению было угодно снабдить меня зарядным устройством-«жужжалкой». Батарейку я подзаряжала днем, чтобы не будить людей и не привлекать внимание непривычным звуком. Другое дело, когда в лагере шум и гам, все домашними делами заняты – ухожу в палатку и жужжу, пока мобила не «оживет». А уже ночью, едва только народ расползется по своим «норкам», достаю аппарат и погружаюсь в привычную стихию. Звук ставлю на минимум, и – вперед. Играю в «Angry Birds» – помогаю птицам воевать со свиньями. Мой племянник, Костик любил всякие «пищалки» телефонные. Я, разумеется, посмеивалась, а теперь сама приохотилась играть. Будь у меня компьютер – стала бы заправским геймером.
Еще у Лариски куча клипов записана. Мура, конечно, вроде Стаса Михайлова, но я каждому исполнителю радовалась как родному. Даже всем этим силиконовым куклам, коих в шоу-бизнесе расплодилось, как собак нерезаных.
Спасибо тебе, Ларочка!
