ВАС ВЫЗЫВАЕТ
ТУМАННОСТЬ АНДРОМЕДЫ
© Copyright: Виолетта Баша, "Литературная Россия", 2004
Всю ночь она писала статью. Версия не складывалась. Не хватало самой малости, небольшого звена, догадки. Истина дразнила, казалась совсем близкой и снова ускользала. За окном в предрассветных сумерках уже можно было разглядеть золотистый блик - купол церкви за тропаревским лесом. В Москве была ранняя весна, а Ника так и не успела еще толком побродить по московским улочкам, осторожно ступая по островкам неверного мартовского снега, пробираясь по кромочке льда вдоль разлившихся в полтротуара луж. Не успела надышаться влажным, пьянящим воздухом, пахнущим едва отогретой, еще не поверившей своему освобождению от ледяного оцепенения землей. Ей казалось, что это ее судьба, что она должна жить в этом краю, где такие долгие, почти бесконечные, неизбежно повторяющиеся год от года и потому казавшиеся ей такими безысходными зимы. Там, на другом краю света, как вы можете понять нас? Россия – страна, где почти всегда снег. И так много одиночества. «Надо бы уснуть», - вполне разумная мысль ненадолго задержалась в ее голове, и не найдя там поддержки, с досадой исчезла. Сна не было, со студенческих лет это вошло в привычку. К среде статья должна быть в редакции, а, значит, должна быть и версия. Но истина ускользала…
Ника закурила и снова склонилась к компьютеру. Надо бы посмотреть новости науки. Американцы шли по пятам, и могли ее опередить.
Неожиданно замигала «аська», программа живого общения в интернете. Обычно она гасила ее, но сейчас работа не шла, и Ника прочитала послание с подписью «sun wind» - «солнечный ветер»:
- Вас вызывает Туманность Андромеды.
Писали из Канады, некто « prof. Harry Gamoff». Игорь Гамов. Она выключила компьютер.
На следующий день все повторилось. Ее вызывала Туманность Андромеды.
Месяц к ней шли электронные письма, месяц «аська» мигала ей при каждом входе в систему. Туманность Андромеды ждала ее.
Однажды она решила ответить.
- Игорь, ты?
- Да, милая. Я.
- Пойми, меня уже нет. Нет твоей Ники, нет!
- Я все равно буду вызывать тебя.
Сначала она отвечала ему кратко. Он рассказывал ей про Канаду. Про первые годы его жизни там. Про сознание, которое сузилась до одной точки, про единственную мысль – выжить, прижиться в этой новой среде, где мало кто говорит по-русски, но много странного, где не принято жаловаться на одиночество, неуспех и плохое здоровье, и ты всегда только сам за себя. Она хотела остановить эту исповедь, но уже не могла. Она не заметила, как стала беседовать с ним все свободное время. Странное время, странная жизнь. Семья по интернету. Возникшая неожиданно жалость никак не вписывалась в прежние мысли о сильном и успешном Гамове. Тридцать лет она думала, что ему по сути никто не нужен.
Она ждала, когда он придет с работы. Рассказывала ему про весенний снег в Москве, и истину, которая ускользала. Про предрассветные блики купола тропаревской церкви и стремительно стареющих родителей. Про вечную зиму, обледеневшую столицу, и милую мордашку Тобби, ирландского сеттера, которого отдала маме, потому что не могла смотреть, как скучает пес, когда по ночам она пропадает на работе. Этот год ее почти не было в Москве. Мысленно она бродила по улицам Торонто. Радовалась, когда Игорю предложили кафедру. Знала по именам его учеников. Когда он простудился, и выходил в сеть с высокой температурой, она писала ему трогательные письма, отправляя его в постель. Они вместе ложились спать – она утром, он, с учетом разницы во времени – вечером. Отрываясь на минутку, чтобы приготовить кофе или покурить на кухне, она вновь бежала к компьютеру.
В Москве снова таял снег. Она снова писала статью до утра. И снова истина ускользала. Надо бы лечь спать. Но сна не было. Скоро Игорь придет с работы, а ей так хотелось перед сном немного поговорить с ним.
Игорь пришел с кафедры измотанным, и просто не слышал ее. Доклад, к которому он готовился год, не состоялся: его ученик опубликовал их совместную работу раньше его. Спорить было бесполезно. Кому поверит профессор Майкл Кирк – шеф, которого Игорь всегда называл одним словом - «гаденыш», канадскому аспиранту или эмигранту из России? Игорь ушел, не дожидаясь конца рабочего дня. Несколько часов он гнал машину по автостраде к Ниагарскому водопаду со скоростью под двести. Профессор, вы думаете так легко решить все проблемы? Фигушки! У машины прекрасные тормоза. Фирма гарантирует. Иномарка все- таки. Он приехал домой к ночи и вышел в интернет.
- Солнце мое ненаглядное, поговори со мной…
- …поговори со мной о зиме и одиночестве, - думала она. Ей хотелось рассказать ему, как ей плохо без него. Но он не слышал.
- Все! Я не могу здесь больше! Сволочи!
- Возвращайся, - хотела она крикнуть ему, вот уже год, как хотела. Но не могла. В Россию – значит к ней. К себе она позвать его не могла. Простить его? А он? Он не простил ее. Не позвал. Да он и не вернется. Как это он называл? Ах, ну да, русская рулетка, чет-нечет, родина - наука. Выбор, в котором подтасованы все карты.
- Мне так холодно, - нет, она не скажет этого, не скажет.
Днем, когда она наконец уснула, и он тоже лег спать, над Торонто плыли чреватые мартовским снегопадом тучи…
Когда его не было, она часами напролет вглядывалась в его лицо на экране. Это стало ее наркотиком. Впрочем, в экранном изображении не было необходимости. Ей даже не надо было закрывать глаза, чтобы увидеть его погруженный в себя взгляд. Краешки его губ (их так хотелось коснуться!). Их изгиб жил на экране своей жизнью, вечно меняя выражение лица. Улыбка? Сарказм? Жалоба? «Это только двоичный код, изображение», - убеждала она себя.
Вечером, когда она проснулась и села дописывать статью, его настроение было иным. Он говорил ей что-то такое, от чего терялось ощущение времени как стремительно сжимающегося капкана. Милый, мы живем на островке из шагреневой кожи.
Что он ей говорил? Ну да, конечно. Над Канадой разразилась гроза, первая этой весной! А тучи были невероятного сиреневого цвета. «Вот бы полетать вместе в грозе!» - подумала она.
- Альтист Данилов любил купаться в грозовых тучах над Останкино, - появилась строчка на экране. Он угадал ее мысль. Ей не надо было ничего ему объяснять. Они жили одними и теми же метками прошлого.
… Подмосковный городок. Пятиэтажка - памятник хрущевской оттепели. Пять тополей по дороге от станции к дому. Маленькая вишенка под окном, робкая пара прутиков в огороженном зеленым заборчиком палисаднике. Наверное, уже выросла. Должна была за тридцать лет.
… Свист скорых поездов по ночам. «Маневровый, пятый путь…» - голос ночной дежурной по станции, без которого она потом, когда переехала в Москву, долго не могла уснуть.
«Туманность Андромеды» Ефремова, фонарик под одеялом, чтобы родители не увидели, что она читает до утра. Будущее, где нет неразделенной любви и одинокой старости, а есть прекрасный Дар Ветер, который обязательно встретится ей, надо только немного подрасти. Космическая музыка всегда звучит только в тональности фа минор. Сиреневый цвет, музыка поющего космоса.
…И уже в старших классах «Девять дней одного года», поразившие ее настолько, что и сейчас, когда от 9g на центрифугах времени подкатывает тошнота, она ставит этот фильм на видео и смотрит по ночам. Сколько раз она его смотрела? Сотню, две? Не смотрела - дышала воздухом тех лет. Где был Баталов, красивый, увлеченный, облучившийся, но так и не открывший термояд. И его отец из такой узнаваемой, такой родной русской деревушки, какая могла быть в любой нашей глубинке, спрашивающий сына: «Ты делал бомбу, так было надо?». И уверенность, что да, надо, потому что иначе ОНИ первыми сбросят ее на нас. И Академгородок, где на свадьбе на салфетках прикидывают характеристики ракетного топлива и спорят о полетах в другую галактику.
«Облучиться и умереть за родную оборонку? - Ника усмехнулась. - Странная мечта рыжеволосого воробышка пятнадцати лет отроду, не успевшего стать взрослым в уходящие шестидесятые». А впрочем, не об этом мечтало ее поколение, скорее о других мирах и другой жизни. Маленький, утонувший в сибирской тайге научный городок, любовь и вселенная, разговоры о вечности, чистые отношения, красивые люди…
Спустя тридцать лет поколение, пришедшее после шестидесятников, не могло простить им краха иллюзий.
Термоядом на физфаке ей заняться не дали – девчонок брали только на астрофизику, где под неземную музыку квазаров вечно несется к окраинам галактики солнечный ветер.
Дар Ветра звали Игорь. В четвертом семестре заболел преподаватель, и его заменял аспирант. А она смотрела на него насмешливыми зелеными глазищами и задавала вопросы, поставившие бы в тупик великого Гейзенберга.
Худенький рыжеволосый воробышек в голубой косынке - силуэт в интерьере цветущих яблоневых садов Ленинских гор семьдесят третьего. Диалог двух гениев на лужайке цветущих одуванчиков. Облучиться и умереть за родную оборонку? Нет, не водородная бомба, способная уничтожить цивилизацию, а «остров стабильности» в океане неизвестных человечеству элементов.
- Я открою новый элемент и назову его Вероника.
Он давал ей чистые листы бумаги, чтобы она расписывалась на них. Десять листов он должен заполнить формулами каждый день.
Их комнатка в общежитии на восьмом этаже главного здания МГУ с видом на Москву-реку. Гирлянда огоньков светофоров в ночном окне, убегавшая к смотровой площадке. Зеленая, желтая, красная, зеленая, желтая, красная. И его сумасшедшие глаза…
Длинные рыжие волосы, разметавшиеся по подушке. Профиль эпохи Возрождения.
Его руки скользят по ее телу, вызывая озноб. Эй, вы, поколение пепси! В СССР не было секса! Был озноб, и нежные руки…
- Ты знаешь, что красива?
Когда она сказала ему, что у них будет ребенок, он промолчал. Он так и не решился сказать ей, что облучился еще год назад. И как быть с диссертацией? Он просто не может пока заводить семью. Этот ребенок не появился на свет.
Осенью, после защиты, он уехал в новосибирский Академгородок. Бросить учебу и поехать за ним она не смогла. Да и не захотела. Много лет ей снилось лицо их сына. С каждым сном он становился взрослее. И был похож на них обоих.
Пятый семестр она едва не провалила. Об учебе она думать не могла. Зачем ей солнечный ветер, когда она перестала слышать его мелодию? На ее подоконнике стояла фотография Игоря. Два раза она пыталась ее убрать, чтобы не смотреть на нее часами. Выдержки ей хватало дня на два. И потом снова, торопясь, будто кто-то может ее отнять, доставала свой оберег и испытывала едва ли не облегчение. Она уже не плакала, боялась, что снова, как в конце сентября, она минуты две будет судорожно глотать воздух, не в силах протолкнуть его в легкие. Тогда она не на шутку испугалась, и решила, все, хватит! Но через неделю снова достала фотографию. В начале октября она перестала есть. Неделю не могла проглотить ни куска. Пила кофе и много курила. Вот тогда и объявилась Светка.
Они жили на одном этаже. Светка училась на четвертом курсе, была на год ее старше и на десять лет опытнее. Она зашла попросить денег, но, посмотрев на Нику, до вечера просидела у нее в комнате. Ника ничего не рассказывала, да и незачем было. Многие знали, что ее то ли муж, то ли просто
