от этого что-нибудь изменится?»
Сергей сжал голову сцепленными пальцами рук, стараясь не слушать пьяный лепет Юрия Петровича. Уйдя в себя, он не знал, что Евдокия, став частицей планеты, имеет возможность слышать его мысли и наблюдать за ним, не имея права вмешаться в процесс движения жизни.
Смерть Евдокии, с первого взгляда ничем не примечательная к другим смертям, всё-таки имела небольшую особенность, скрытую от людских глаз. Когда злой человеческий эгоизм, родившись посредством «комбинаций» мозга, находит себе пристанище в одном из закутков гигантского лабиринта, сидит скорчившись, он не представляет никакой опасности, так как человек со сложившимися взглядами на мир контролирует свои поступки, не даёт ему разогнуться. Но только стоит человеку сосредоточить деятельность своего мыслительного аппарата на своём «Я», эта «сволочь» сразу начинает распрямлять плечи и чувствовать себя хозяином жизни. Разум берётся им под арест и человек может совершать зло, всегда находя оправдания злу. Пищу для вскармливания своего «Я» человек находит сам, без посторонней помощи, всегда есть возможность подумать, прежде чем принять то или иное решение. Как это ни странно на первый взгляд может показаться, но болезнь тела может являться такой же пищей для роста эгоизма, и даже больше, чем медные трубы. Нет таких мест, где он мог бы не полакомиться, только сильные духом с трудом противостоят ему.
Что-то похожее произошло с Евдокией. Проснувшись утром раньше обычного, она ждала, когда кто-нибудь из родных принесёт ей завтрак, зная о том, что они приходят всегда в одно и то же время, она предалась размышлениям. Не знала ещё о том, что сегодня к ней никто не придёт: её сестра понадеялась на её внучку Людмилу, а Людмила на свою двоюродную бабку и дороги их разошлись, тем самым ускорив ход времени, о чём догадаться на месте Евдокии, зная о порядочности родных, было просто невозможно. Она находилась в комнате одна и, как большинство тяжелобольных людей, уставших от болезни, лишённых всякой деятельности, полностью погружённых только в себя, она стала возбуждать себя своими собственными мыслями, ей стало казаться, что она всеми забыта, никто её больше не любит и никому она не нужна. В её мыслях если и могла быть доля правды, то не настолько категорично, как она разрисовала эту картину посредством болезненного воображения.
- Вот возьму и напугаю их, будут знать, как меня одну оставлять. - сказала она вслух.
- Напугай их, напугай. - нашёптывал ей изнутри, поддерживая её, неизвестный ей голос. - Заодно узнаешь, насколько крепко они любят тебя.
Так она и лежала, разговаривая сама с собой. Из-за того, что проснулась сегодня раньше, время до завтрака тянулось очень медленно. Евдокия продолжала распалять себя всякими не имеющими почву предположениями к своему беспомощному состоянию, оставалось ещё минут десять до крайнего срока, когда она решилась выполнить свою угрозу — НАПУГАТЬ. Для того, чтобы осуществить её, Евдокии нужно было с парализованными ногами попробовать без чьей-либо помощи слезть с кровати. Проснувшееся в ней эгоистическое желание увидеть реакцию близких на свою беспомощность, граничащую с самоубийством, было так велико, что ей это удалось. Она упала с кровати, не почувствовав даже боли от удара тела о пол, единственное, что с болезненным злорадством подумала: «Сейчас забегаете».
Прошло десять минут, прошёл час, два. Евдокия с ужасом осознала, что никого нет, никто не пришёл и неизвестно, когда придёт. Попробовала сама подняться, но не смогла.
«Дождусь» - успокоила она сама себя - «Когда-никогда придут. Куда они денутся». Поднявшая температура помогла ей не чувствовать холода. Она лежала в неудобной позе на холодном полу, а ей было удобно и тепло. Болезненный жар усиливался.
«Как мне хорошо» - подумала она - «Наверно, это ангелочки жалеют и согревают меня».
Чтобы как-то убить время до прихода родственников, она уже не думала кого-нибудь напугать. Евдокия стала вспоминать, перебирая в памяти своё прошлое. Словно испорченная временем кинолента, воспоминания были отрывочны. У неё не было сил сосредоточиться. В какой-то момент сознание задержалось на муже, без вести пропавшим в боях на Синявинских болотах под Ленинградом. Она его искала, где только могла, все послевоенные годы, ночью, уткнувшись в подушку, молча плакала и говорила с ним: «Петенька, знаю, убили тебя, изверги, убили моего милёночка, но я всё равно буду тебя искать». «И искать теперь не надо. Скоро встретимся» - неожиданно для себя подытожила она то, о чём думала и тут же испуганно: «Свят, свят, свят» - как нечистую силу, отогнала от себя эту мысль. Её взгляд скользнул по стене, откуда в возрасте одного годика, голенький, на выпрямившихся ручках, смотрел на неё большой портрет внука, висевший над её кроватью. Глаза их встретились.
«Серёженька, внучок мой ненаглядный. Где судьба тебя носит? Как мне плохо без тебя...» Она стала разговаривать с ним, жалуясь ему и умоляя его как можно скорей приехать к своей бабке. Говорить ей было всё трудней и трудней. Она замолчала и, уткнувшись лицом в пол, забылась не надолго, отключив сознание от действительности происходящего. От порыва ветра открылась неплотно закрытая форточка, и сразу же сильный сквозняк потянул от окна к двери, жар у неё усилился настолько, что холодное дыхание ранней весны принесло ей небольшое облегчение. Она очнулась на несколько секунд, успев подумать: «Это ангелочки, милые мои, ласкают и успокаивают меня.» И опять забылась. Серебристая изморозь на её голове стала принимать очертания небольшого сугробика белого снега. Она лежала, распластавшись на ледяном полу, с еле тлевшим сознанием, а время неумолимо шло вперёд. Евдокия не ощущала скорости перехода. Но прежде, чем навсегда покинуть мир, творящий будущее , её сознание озарилось девственной чистотой познания. Она очнулась из мрачного забытья, у неё уже не было ни страха смерти, ни болезненных обид, ничего того, что мешает людям любить друг друга. Душа её была спокойна, как у только что родившегося человека, она упёрлась руками в пол и удивительно легко сумела выпрямиться на них, высоко подняв голову, вздохнула полной грудью воздух проснувшейся природы, обвела взглядом комнату, без сожаления прощаясь с тем, чем жив человек, испытывая нежные чувства благодарности ко всему живому, где остался и её след существования в единой биологической цепи эволюции созидания, её уста приоткрылись, чтобы прочитать последнюю молитву: «Отче наш, иже еси на небесах, да святится имя твоё, да придёт царствие твоё, да будет воля твоя...»
Слова, готовые продолжить молитву, замерли на языке, так и не успев обрести звуковой смысл, от восторженного изумления открывшегося её глазам видения.
Яркая гамма света, палитра сочных красок, невиданных никогда ранее, заполнила комнату. Стена разверзлась, и перед взором Евдокии предстала прекраснейшая женщина в первозданной наготе, грациозная, как лань,сияние, исходящее от неё, ещё больше придавало её облику неземную красоту. Высокое чело, обрамлённое короной, усыпанной мерцающими звёздами млечного пути, из-под которой морской волной спадали на рамена пенящиеся локоны, алые уста, приоткрытые, как потянувшиеся к солнцу лепестки розы, выя лебединая, перси - две совершенные полусферы, манящие жизненными соками, мраморного оттенка тело, оживлённое рукой гениального ваятеля, с помощью божественного лекала, восхищало своей красотой, рядом с которой Афродита могла показаться угловатой девчонкой. Не женщина, а сверхбожественный цветок , затмивший все чудеса света, открылся взору Евдокии.
«За что счастье мне такое» — подумала она. В то время, как незнакомка, окутанная лазурной дымкой, приблизилась и умиротворяюще улыбнулась всем своим прекрасным лицом, протянула длань и тонкими перстами коснулась Евдокии. Душевное тепло и огромная внутренняя сила, исходящая от неё, наполнили Евдокию ликующей радостью, во много раз превосходящей оргазм. Она чуть не задохнулась от прилива жизненных сил и сладостного чувства, испытываемого к прекрасной незнакомке. Женщина убрала руку, и Евдокия услышала свой голос, с удивлением поняв, что каким-то чудом приобрела способность говорить без слов. Между ними состоялся диалог.
Евдокия: «Кто ты? Богиня?»
Богиня: «Для людей Богиня, а для философов СУЩНОСТИ. СОЗЕРЦАНИЕ. ИДЕЯ.»
Евдокия: «Ты божественно прекрасна, но я тебя не понимаю.»
Богиня: «Станешь моей частицей и тогда поймёшь»
Евдокия: «Ах, ты смерть?»
Богиня: «Я жизнь!»
Евдокия: «Тогда я не умру.»
Богиня: «Ты погружаешься в меня, чтоб потом выйти к свету. Нет мира без тебя и тебя без мира.»
Евдокия: «Как всё это странно, но почему-то мне это близко, и я начинаю понимать, что ты говоришь. Кем я буду теперь? Что за частица?»
Богиня: «Это тебя волнует?»
Евдокия: «Да!»
Богиня: «Лоно и пастбище, горы и реки...»
Евдокия: «Зачем тогда людям Бог?»
Богиня: «Бога нет! Бессмертие олицетворяет гармония природы, это и есть БОГ!»
Евдокия: «Почему ты всё это мне рассказываешь?»
Богиня: «Я отвечаю на любые вопросы всем, кому даю возможность встретиться со мной в последние секунды его человеческого существования.»
Евдокия: «Я прошу тебя, помоги людям, ведь столько зла.»
Богиня: «Это невозможно. Жизненный ритм имеет свою закономерность. Совершенство планетарного разума, как и человека, можно уничтожить, но нельзя ускорить.»
Евдокия: «Но почему люди продолжают сомневаться? Мир противоречив. Мудрецы не могут ответить на тысячи вопросов.»
Богиня: «Это есть процесс, поступательное движение вперёд. Всё познаётся в противоречиях.»
Евдокия: «Я счастлива, что понимаю и верю тебе. Я хотела бы рассказать об этом.»
Богиня: «Тебя уже нет в материальном мире, ты ушла оттуда... Впереди новая жизнь, Космос бесконечен, в нём масса сюрпризов, мы несём добро, но космические монстры просто так не сдадутся. Евдокия, ты уже прожила двенадцать жизней, впереди тебя ждёт новое совершенство и борьба...»
***
Прозрения не произошло, Сергей разжал сцепленные пальцы рук и резко поднялся со стула. Отец поднял на него мутные заплаканные глаза, спросил:
- Уже уходишь? Посиди со мной. Помянем бабушку.
Голова его упала на грудь, и Сергей услышал характерное посапывание спящего человека.
«Готов.» - подумал он.
В комнату бесшумно в обрезанных валенках, вместо тапочек, бросившихся в глаза, вошла Татьяна.
- Серёжа, ты уже собрался уходить? - спросила она.
- Да, пойду.
- Отец видишь какой стал, иногда бутылку может выпить, и хоть бы что ему, а иногда пробку понюхает - и пьян. - устало говорила она, одновременно легко, как пёрышко, взяла Юрия Петровича под руки и уложила на диван. Он так и не проснулся, только промычал что-то невразумительное.
- Ты заходи в гости, отец рад будет, - сказала она, понимая, что её слова ничего не значат для Сергея. Неожиданно окрепшим голосом, страстно продолжила: - Прости его, Серёжа, скоро ему конец, пожалей его, если можешь. Меня за то, ты знаешь, о чём я говорю, не вини. Ты же взрослый мужчина и должен понять. Каждая баба за своё счастье борется, как может. Мужиков-то для нас после войны осталось раз-два и обчёлся. Кот наплакал.
Он слушал её с видимым сочувствием, наперёд зная, что не
