платили бы… У меня знакомый прошлым летом устроился в бригаду – столбы ставить. Под электричество. Они в горном кишлаке пахали - свет проводили. Там сдельщина: копка ямы – семьдесят рублей, установка столба – двести. Хозяева, в чьи дома линию тянут, угощают постоянно: плов, шурпа, фрукты, то, сё… Короче, неслабо он там заработал. А тут… На голый оклад посадили, по второму разряду, платят гроши. Сами прикиньте, пошел бы я сюда добровольно?
На вопрос о сугубо мужском коллективе их отряда Макс ответил, что не мужики, а женская половина их курса откололась – у них свой отряд «Урания» (так звали музу с циркулем в руке). А работают «уранщицы» в городе, как белые люди. В отличие от «пифагорейцев».
Чистого времени интервью заняло минут семь, а с приготовлением и техническими паузами - едва ли не час.
- Ну, как? – спросил Макс, когда помреж отключила микрофон.
- Думаю, пойдет,- не очень уверенно ответила Аллочка.- Если что, допишем потом в студии… Кстати, оставь мне свои координаты.
Максу пришла неожиданная мысль.
- У меня к вам просьба…
Макс замялся. Он не знал отчества женщины, а обращаться к ней «Алла» и тем более «Аллочка» считал неудобным, хотя сама помреж и не возражала вовсе, чтобы ее называли просто по имени. К тому же просьба у Макса была,.. как бы это назвать, весьма щепетильная.
Аллочка курила неизменную свою «Приму», поглядывала на студента, как ему казалось, насмешливо. Макс совсем стушевался.
- Ну, давай, уже. Что за просьба? – поторопила его помреж.
- Понимаете, мне в Душанбе нужно… Вы не могли бы сказать нашему начальнику… ну, что я нужен вам… для съемок в студии, что ли…
Аллочка усмехнулась.
- Девушка ждет?
- Ага,- обрадовался догадливости помрежа Макс.
- Что вы здесь, все затюканные какие-то. Начальства боитесь. Да меня, если б ждал кто, я бы любое начальство послала,.. как Трофимов ваш поет. Только в песнях вы и смелые… Ну, ладно, - сжалилась Аллочка, - это я так. Понимаю,
все начальства боятся, не только вы. Так и быть, попробую тебе помочь. Скажу Георгичу, он поговорит с вашим шефом.
- Спасибо, обрадовался Макс. – А можно,… и Леху Трофимова тоже… Понимаете, у него жена молодая…
- Что за друга просишь, хвалю. Ладно, заберем вас обоих. Всё? Или еще кого-то забыл?..
Вечером Леха и Макс на машине киношников отбыли домой.
5
Семья Шведовых жила в малогабаритной «хрущевке». Квартира – обычная «двушка», самовольно расширенная за счет веранды (небольшая переделка, и получилась дополнительная комнатка).
Отец Макса, Шведов-старший «пахал» на текстильном комбинате сменным мастером. Мать там же, бухгалтером. Максим был единственным ребенком в семье. В рядовой советской семье, со средним достатком и без особых амбиций. Батя практически не пил, - не позволяла язва, - так, в праздники мог пропустить рюмаху-другую, и к футболу был равнодушен. Батя очень любил читать, но не все подряд, а лишь научно-популярную литературу и мемуары военачальников. Беллетристику он не уважал, как, впрочем, и «серьезные» романы. «Это же все вранье, говорил неисправимый скептик. – Ну, выдумал Достоевский историю, как студент убил старуху. На самом деле этого ведь не было, а если и было, то совсем не так. Чего ж я буду чужое вранье читать?».
Отец хотел бы видеть сына военным или инженером, врачом, на худой конец, но математиком… Выбор Максима удивил его, если не сказать обескуражил. Но возражать он не стал, рассудив так: «В конце концов, все мы несовершенны. А математик, все же лучше, чем клоун, скажем». Батя любил пофилософствовать.
Маме тоже показалось странным решение сына пойти на мехмат. «Математика, это же сплошные цифры. Они мозги сушат». О цифрах мама, в силу своей профессии, знала все. Впрочем, и она не стала отговаривать Максима: выбрал, так выбрал, ему с этим жить.
Родители вообще старались не вмешиваться в дела сына. И лишний раз с расспросами не лезли.
Когда Макс разбудил маму неожиданным появлением, прибыв со стройки в неурочный час, она лишь поинтересовалась:
- Совсем приехал?
- Как получиться, - не стал уточнять Макс.
- А грязи-то притащил… Вы что, там не мылись совсем? Включи водогрейку, и залазь в ванну. Я пока поесть тебе подогрею… Или лучше окрошки?
- Окрошки, конечно. Холодненькой.
С огромным удовольствием лег Макс в теплую воду. Отмокал.
Хорошо дома, все-таки, после вонючего барака. Принять ванну, окрошки холодной похлебать, и - в чистую постель. Саше бы еще позвонить… Нет, поздно уже, все спят давно. Завтра, с утра…
И, как двумя неделями раньше Сашу, Макса ждало разочарование: дома ее не оказалось, уехала на дачу к подруге. Словно нарочно! Непруха, вечная непруха. Зря только со стройки смотался. Чем теперь заняться?
Макс позвонил Лехе. Может, у того какие-нибудь идеи есть, насчет того, чем заполнить внезапно образовавшийся досуг. Но Лехе было явно не до него. Оно и понятно: жена молодая заждалась. Да и сам Трофимов соскучился, поди…
Макс достал из ящика письменного стола записную книжку. Полистал. Ага, вот.
- Привет, Тань. Узнала?
- А то! Привет, Макс.
«Боткинская» знакомая отвечала в обычной своей иронично-задиристой манере.
- Как отдыхается на каникулах?
- Классно! Ездила на Кавказ к дяде. Как Нина из «Кавказкой пленницы». Помнишь такую? Студентка, комсомолка…
- … красавица. Помню, конечно. Тебя там тоже украли?
- А то! Сунули в мешок и увезли. Но прискакал красавец-блондин на белом коне и вырвал меня из лап злодеев.
- Принц? – Макс охотно подыграл собеседнице.
- Что вы, сударь! Берите выше: директор валютной «Березки».
- Да, ну! Где же он сейчас, этот «березовый» блондин?
- Умер. Почил в бозе. Правда, успел завещать мне все свое состояние.
Некоторое время разговор продолжался в тот же «кавеэновском» ключе.
- А вы где изволили отдыхать, сударь? На Багамах?
- Чуть-чуть не доезжая… Есть такое чудное место – Рогун. Очень много солнца и масса ярких впечатлений.
- Ой, как интересно! Чем же вы там занимались?
- Загорал-с. Принимал солнечные ванны, плюс физические упражнения на свежем воздухе.
- А нельзя ли поподробнее?
- Извольте. Брал совковую лопату и раскидывал асфальт. Он такой черный-черный и горя-а-чий!
Посмеялись.
Татьяне первой надоело ерничанье, и она перешла на нормальный язык.
- А с Александрой ты что, так и не виделся?
- Нет, - честно ответил Макс.
- Понимаю. У нее свой принц.
- В смысле? – не понял Макс.
- А то ты не в курсе. Высокий такой блондин. Не на коне, правда, ездит, а на машине, но тоже ничего. Классная тачка. Дорогущая, наверное. Видать, богатенький Буратино.
- А-а, ну да,- выдавил Макс, стараясь казаться невозмутимым.
Деланное безразличие не обмануло Татьяну.
- Извини, Макс. Огорчила тебя, да? Я не хотела… Ладно, не забывай, звони. Пока.
После этого разговора Макс ощущал себя, как если бы шел он по улице, замечтался, или загляделся на что-то, и тут бац – башкой об фонарный столб. Как же так! Ведь она сама позвонила ему тогда, перед отъездом, говорила: скучает… Непохоже, что Татьяна все выдумала. Нет, видно, это очередной облом. Вечная непруха…
Те, кто накалывает на груди «Нет в жизни счастья», делают это, должно быть, большей частью, надеясь перехитрить судьбу. Вот и Макс, мысленно изображая покорность, подсознательно стремился обмануть злой рок.
6
Макс решил: ему необходимо объясниться с Сашей. Хотя бы для того, чтобы поставить крест на их несостоявшемся романе. Или наоборот. В общем, или-или.
Больше звонить он не стал. Ждал: может Саша сама объявиться.
Ему позвонили, но совсем из другого места.
- Максим? … Здравствуй, это Алла с киностудии. Ты можешь придти к нам завтра? Понимаешь, наш звукорежиссер, он сразу в двух картинах занят. Сейчас у него «окно». Решили дописать интервью и песню Трофимова вашего. Лады? … Что? … Да, его я уже предупредила. Подходи утром на киностудию. Пропуска я вам заказала...
Фронтон здания киностудии был увенчан обязательной для любого советского учреждения надписью – цитатой из классика. Но не банальный фразой о «важнейшем из искусств», как можно было ожидать, а почему-то горьковским «Человек – это звучит гордо». Директор «Таджикфильма» был большим оригиналом*) .
*)Прим. Кстати, именно этот начальник придумал начинающему актеру С.Фердману псевдоним, заявив: «Ваша фамилия не таджикская, мы не можем поставить ее в титры… Как-нибудь решите эту шараду-фараду». Так с легкой руки директора появился актер Семён Фарада
О вкусах и предпочтениях киношного начальства можно было судить по подборке цитат, вынесенных на агитационные щиты, что украшали двор киностудии. По такому, скажем, изречению:
«И веет ветра вешнего дыханье,
Мудрец - кто пьет с возлюбленной вино, Разбив о камень чашу покаянья. …
Омар Хайям»
Сам двор представлял собой мини-парк, с газонами, клумбами, фонтанчиками и массой декоративной растительности. Как видно, начальство не жалело средств, стремясь создать здесь атмосферу этакого райского уголка в восточном вкусе.
И еще тут было на удивление тихо и малолюдно. Ни какой тебе суеты и беготни, ни малейшего намека на бедлам, что царил на описанной Ильфом-Петровым киностудии города Черноморска. Таджикская «фабрика грез» была полной противоположностью «ильфо-петровской».
На проходной вахтер объяснил Максу с Лехой, как найти помрежа Кудимову.
Алла встретила их в наряде не менее ярком и экстравагантном, чем ее давешнее «выездное» одеяние – желтом с красно-черными вставками платье. (Желтый, очевидно, был любимым цветом помрежа).
- Мальчики, привет, - поздоровалась Алла, и, обращаясь к Трофимову. - Как молодая жена? Все в порядке? … Ну и чудненько. Будем работать.
Она провела приятелей в аппаратную, к звукорежиссеру Игорю Моисеевичу, оказавшемуся завзятым ворчуном и насмешником. Сразу же стал язвить:
- А-а, юные таланты. Милости просим. – Ткнул пальцем в Лехину гитару. – Умеешь? А чего умеешь? «Интернационал» можешь?.. Нет? «Марсельезу»?.. Тоже нет. Ну, «Катюшу», хотя бы… Слабо?
Говорок его сильно отдавал «местечковым» акцентом. К тому же, «эр» звукорежиссер не выговаривал совершенно. Трофимова так и подмывало сказать: «Могу «Семь сорок» сыграть. Специально для вас». Сдержался. Лишь улыбался виновато.
За Леху вступилась Алла:
- Игорь Моисеевич, что вы пристаете к парню. Он играет, как умеет. И что умеет.
- Ладно, поглядим. – проворчал звукорежиссер. – Я оставлю вас на час. Пока интервью делайте…
Он поручил помрежа с Максом своему ассистенту, и удалился.
Алла не долго мучила студента. Прослушали вместе старую запись, кое-что поправили. Алла добавила пару вопросов об «альма-матер» Макса. Закончили как раз к возвращению Игоря Моисеевича.
Звукорежиссер предложил Трофимову спеть любой куплет.
Выслушал, поморщился.
- Да, не Бернес. И даже не Кобзон… Ладно, попробуем слепить из того, что имеем.
Леху усадили перед микрофоном, надели наушники.
-Начали, - отдал команду Моисеевич.
Леха запел.
- Стоп!- Оборвал его «звукореж».- Чего ты бубнишь себе под нос. Пой нормально.
Леха, с перепуга, стал орать так, что звякнули стекла.
- Стоп! Ты чего? Зачем вопишь, как зарезанный!? Давай снова…
Леха начал с начала. Моисеевичу опять не понравилось. Повторили. Потом еще…
Леха рассвирепел, и выдал так, что привереда «звукореж» остался доволен.
- Другое дело… Только вот последний куплет…
Моисеевич повернулся
