1.13. Улица Тридцати трёх врагов народа

так взяли.
- Мои могут занять город за два часа, - сказала Хваткая Барби, которой надоела политика.
- Народ обязан проголосовать, - осадил её муж.
Слон вышел на сцену: «Здесь собрались представители оппозиции последней диктатуре красного пояса, те, у которых выработалось здоровое и созидательное презренье к этой стране, извините, к этой власти. Наши кандидаты: Солонов - губернатор, Базанов - мэр, Сигулдис - облсовет, Ульянов - Дума». Николай наконец-то понял, как они в детстве сочинили прозвище для Лёмо: Ульянов - Ленин - Лёмин - Лёмо.
- Возражений нет, тогда - банкет! - срифмовал Слон.
Певец на сцене хрипел под Высоцкого: «Им всем дана цена, навроде пунктика, кому - от Ель-ци-на, кому - от …». Николай внимал провинциальным фуршетчикам.
- Не строй из себя жертву репрессий. Вы отходы жизнедеятельности сталинской банды, - кричал в ухо один старик - другому.
- Разберись, поди, кто противнее - власть или её рожи в телевизоре? - донеслось.
- Англичане считали виски лекарством и не спились как народ, - шёл спор.
- Так будем пьянствовать, ура!
«Полюса кочуют по планете, но мировой полюс идиотизма - всегда в России», - подумал Николай.
На улице остервенело митинговали противники. Милиция тащила в воронок особо буйного протестанта.
«Встретимся на стройках капитализма!», - орал анархист.
- Ну, прямо, как я когда-то! - восхитился Слон. - Баллотироваться-то всё ж подумаешь? - спросил.
- Нет! - отрезал Кромов.
- Это я в тебя стрелял, - признался Слон.
- Ты же не хотел попасть, - равнодушно отозвался Кромов.
- Хотел, но думал, что ты и есть Трепастик.
Николай ночевал в пустующей генеральской квартире. Старики томились в столице, в замоскворецком переулке.
Снились кошмары: мрачные - политические, и ласковые - о женщинах. «Стал запоминать сны - скоро старость!», - огорчился. Но засыпал вновь, заставляя себя досмотреть и те, и другие. К утру узнал, что России скоро каюк, а у него и было-то всего две женщины - Мотька из оврага и Анка-демократка из перестроечного борделя. «Но есть жена, которой, может быть, не существовало никогда», - подумал скорбно. «Не зря я удержался на этом свете», - подумал блаженно.
«Такая судьбинная жизнь, такая жизненная судьба», - острил Степан Орлец.
«Мы, Кромовы, сохранили себя», - любил говорить дед Егор.
Он возвращался в Москву мимо хрущоб «Августовского проспекта». «За что боролись?», - недоумевал, в который раз. - Пришли вторые, третьи, грядут очередные, и все топтыжат Россию. Страна на распутье, предпутинье какое-то», - играл словами.
А Хваткая Барби зачем-то скупила всех плюшевых мишек в Кармазе?
                                                                                                     ****