Единственная швейковская пуля, долетевшая до Ратуши, поразила Николая в ногу. Перевязывали и одевали атамана местные дамы - ценительницы амуниции. Одежду принесла Бургомистерша и привела на оборону своих маркитанток, заявив, что заведение обслуживает любых победителей. Дважды за ночь мятежная рота пыталась сдаться боем, но её отгоняли.
«Чёртово Карлово варево, коль скоро на Запад сбежать не получается, - придётся драться за социализм», - думал Четвёртый.
- За тобой Лубянка должна десант прислать, чтоб в плен со своими тайнами не попал, - острил в его адрес Чумаченко.
- Мы - окруженцы, по сталинским меркам могут и расстрелять, - пошутил сквозь боль Кромов.
- Что за страна, где из философов и поэтов делают мотострелков, - вздохнул Обух. - Мы - солдаты третьей мировой, - твердил.
Рассвело, и Кромов навскидку подстрелил командира противника. Тот был словаком и хотел удрать в родную республику, надеясь, что теперь она обретёт независимость.
Над вражескими позициями всплыл белый флаг. Рота побросала оружие и вышла сдаваться. У них было с десяток раненых. Кромов потерял доброволку-маркитантку. С неё эта войнушка началась, ей и закончилась.
«Танки, - услышали они. - Наши танки. Натовские гудят по-другому».
Майор из дивизии двигался по трассе, и, сворачивая на все дороги, ведущие налево, вышел к мнимому Карлсбаду. Кромов, прихрамывая, построил взвод и передал боевым частям городок, названия которого так и не узнал. Какие-то «ёвицы» тот звался.
- Жаль, что не пошли на Мюнхен, - вздохнул Обух.
- Конечно, жаль, - искренне согласился Четвёртый.
«Прогулки с раскрепощёнными интернационалистками по Москве приводят в тюрьму в Праге, - вывел парадокс Николай, лёжа на нарах. - Надеюсь, что - Панкрац, и в этой камере со стильной обстановкой каземата Фучик писал свой «Репортаж с петлёй на шее». В голове вертелись стихи от Чешкаверки: «Наши песенки не допели мы - из Лефортова прохрипим».
- Что врать-то будем? - спросил Чумаченко, когда пришли броники их дивизии.
- Ничего, - пыжился Кромов. - Мы - герои, а они, что ни лгут, то правду несут. Их не допрашивают, а расспрашивают.
- Дали контрреволюции в морду, - выпятился Обух.
- Покрыли себя неувядаемой славой? - хмыкнул Четвёртый.
«Оборона толково организована», - признал майор, но всех разоружил.
Когда вожаков арестовывали, Кромов молчал от недоумения, от возмущения онемел Обух. Чумаченко молчал, потому что тот двинул ему локтем. Четвёртый хотел гордо расколоться, что собирался рвануть на Запад, но одумался.
- Опередили реваншистов, эфэргэшников, - усмехнулся особист. - Говорят, стычки были?
- В войсках было настроение наступать дальше, - философски заметил Кромов. Его обвинили в присвоении воинского звания, но он самозванствовал в мнимом чине.
- До Рейна мы в этот раз не дошли, - рассудил свои действия Обух. - Но пойдём к южным морям, скорее всего, через Афганистан. Третью мировую войну пора выигрывать.
У офицера глаза полезли на лоб, и он принялся пытать Чумаченко, с кем у того назначена встреча в Мюнхене. Но книгу в руки допрашиваемому не давал, расценив её вещественным доказательством.
- Сидоров, вы аполитичны, - определил особист Четвёртого.
- Нет, я люблю обычные ужасы войны, - ответил тот. - И верю, что наша победа Родине близка.
Но загнулось круто. Николая увезли в наручниках. По его душу ждали человека из Москвы. В камеру сунули наседку. Капитан был натурально пьян, но должен был говорить, а не слушать. А Николай вспомнил рассказ отца про артиллерийского капитана в сарае-гауптвахте под Кёнигсбергом, расхохотался, сообразив, кто такой капитан-арестант из 44-го года.
Московская чекистка оказалась бабой. Первый раунд Кромов выиграл у неё легко: «Был приказ - прибыть в Карлсбад. Выполнили. Танкисты подтвердят, как высадили у дорожного указателя».
«Полководец, ети», - всплеснула женщина ладошками. - Захватили городок, и бесчинствовать, - фыркнула. - Пиво-водку лакали, девок драли», - хихикнула.
Оказалось, он выиграл сам у себя. У следователя было другое. Сосед по камере пробормотал, что в Москве антисоветчики вышли на Красную площадь и требовали остановить войска. Народ демонстрантов бил.
- Чуть-чуть, говоришь, недоволен властью, - сказала следователь. - Так не бывает. Или ты с нами, или враг.
- Я ничего на эту тему, - опешил Николай.
- Странная биография, - недоумевала опердама. - Ты уже сидел, бежал, попал под всесоюзный розыск? «Первая ходка», как у вас говорят.
- Я и сейчас таких понятий не знаю, - ответил Кромов.
- Твои родители реабилитированы? - спросила.
- Насколько я знаю, нет.
- За что же тебя арестовали в 53-ем? - пошло по второму кругу.
- А сейчас за что?
«Диссидент хренов, - пригрозили чекистка. - Я из тебя сидента сделаю».
Кромов психанул. «Женщины млели, - сказал размеренно, - когда их хором насиловали ваши самцы и просили ещё. А это генерал-гебист заложницами их сделал, да с детишками, чтобы покорничали. Отец и друзья-фронтовики надели Золотые звёзды и ордена, сели на танки, подняли две серьёзные роты, атаковали тюрьму. Потом штурманули тайное логово ГБ. Жалели, что бериевцы кончились, а патронов ещё полно». Николай проскочил в запале место, где следовало остановиться: «Офицеры чокнулись коньячком в генеральском кабинете, а хозяина определили на закуску червям. Кузенам повезло, папаша не попал в расстрельный список, что открывало ругательство «Берия».
- Каким кузенам?
- Дво-ю-род-ным, мать у того вы-род-ка в невестах ходила, но женился он на её сестре, моей тётке.
«Всё, что парень говорит, правда, - ахнула следователь. - Жаль, что время не то, слепилось бы красиво». И выложила по программе фотографии. Николай знал двоих вприглядку. Назывались фамилии, странные, словно актеров, героев книг, или давно мёртвых людей, но они, якобы, были живы, Николай с ними общался.
- Рассказывай, как ты на демонстрацию на Красной площади ходил.
- Я в тот день брал Карловы Вары.
- Но фото-то твоё.
- Апрель и Комсомольский проспект у Крымского моста.
- Проспект ведёт к Кремлю.
- Все дороги в стране туда ведут.
- Весной в Москве, - сказали на пресс-конференции в Париже, - была разгромлена студенческая организация Николая Кромова. Вот фотографии, на которых видно, как их хватают агенты, переодетые солдатами. Девушка - дочь друга Дубчека. Кромов сейчас - в мордовских лагерях. Его соратник, имя которого выяснить не удалось, пропал бесследно.
Николай понял, что его и Володьку извлекли из компании, часть которой, вернее, знакомые их знакомых, в Москве бузили против того, что он, Кромов, делал в этой дурацкой Швейкцарии. «Трепасто, втираясь в среду, не уловил, что свальный роман с Чешкаверкой» - подпольная организация, - хохотал над другом и собой.
- Вы из героя-интернационалиста антисоветчика лепите, - выговорил вдруг следователю её генерал.
- С тобой разобрались, - тускло сказала она неперспективному арестанту.
…Секретарь ЦК сталинского розлива поднимался в кабинет на лифте, спускался по широкой лестнице, принимая челобитные. Это было время общения с народом. Внешне он не выглядел идиотом, да и внутри ещё теплилось.
- Линия партии ясна, - отчеканил Идеолог. - На Красную площадь вышла кучка отщепенцев. Народ их проучил. Кто был в штатском, те - тоже часть народа, - резюмировал. - Мы не позволим, - повысил голос до зловещего шёпота, - в угоду карьерным поползновениям искать идеологическое брожение в рядах нашей армии. Я бы назвал три составляющих политической ошибки, - продолжил, поймав воздух. - Первое. Фактическая сторона дела пуста, а реальные факты замалчиваются.
Он мог не продолжать. Прозвучало страшное - «политическая ошибка».
- Наши солдаты и офицеры преданы делу партии так же, как их жёны и подруги. Но последних мы контролировать твёрдо не можем. Особенно блядей, - рубанул с перепуга подержанный генерал, разрядив обстановку.
Идеолог ключевое слово запамятовал. «Низовая партийная работа», - решил.
- Воинских преступлений не было? - вопрошал.
- Налицо чрезмерное выполнение долга, - поддакнул кто-то.
- Чрезмерное и долга - это хорошо, - втёрся другой.
- Советские солдаты освободили от ревизионистов город и двое суток удерживали его, - грозно сказал Идеолог. - Установили контакт с воинами братской ГДР, пленил пытавшуюся уйти за границу мятежную воинскую часть братской армии, послушно сидевшей в казармах. Этих ребят мы в обиду не дадим, - сказал. - Но прессу - давить, - срефренил.
Иван Кромов звонил в Москву, тем, кто его помнил, но многие сразу забыли. «Николай же доброволец!» - кричал генерал в трубку.
Мичманок же нашёл Константинова, которого они с Кромовым не убили в Далике в 53-ем. Адмирал уже не помнил - не успели или не захотели. Тот подготовил славную справку.
«Только я другой Константинов, - улыбнулся, протягивая документ. - Меня несло течением мимо понтона. А на борту стоял ты с морпехами. Кажется, что слышал твоё: «Отставить». Это, вряд ли. Но видел, как ты опустил автомат и показал рукой: «Уплывай, мол, на хер!»
«А с тем, что?» - не удержался Мичманок.
Константинов-два скрестил и развёл в стороны растопыренные ладони, опечатав тему
Участвовал и Большой генерал. «Запал мне в душу этот полковник, - сказал, подмахивая бумаги, - пора ему Героя дать».
Мичманок не стал толковать, что речь идёт о сыне.
Помог и Тепасто-старший. Володьку-то давно вытащил, отправив в академку, но и дружка не забыл, тем паче, что Татка взяла отца в кольцо истерик.
Произошло движение слов и бумаг, каждому становилось понятно: «какого чёрта!». Это и произнёс армейский начальник после накачки на Старой площади. Тогда говорили «в Кремле». В те годы мало кто знал, где расположен «Кремль».
- С тобой разобрались, - сказали Кромову в части. - Видим, что не дезертир.
- И не было в Чехословакии никаких боёв, - стоял на своём особист.
- Конечно, не было, - охотно согласился Николай.
Чешские ревизионисты почти погубили хорошего парня, но освободительный поход вернул его в лоно.
****
Прага-68Продолжение сюжета: глава «Возвращение в СССР»
Смотри также «историческую справку»: «Памяти СССР. Портреты вождей. Брежнев»
***
О чем сие говорит?
так Вы знаете чешски ?