ЧЕХОВ – 1897. КРАСНЫЙ МАРТ
21 марта 1897 года Чехов выехал из Мелихова в Москву для встречи с издателем А. С. Сувориным, приехавшим из Петербурга. Он остановился в гостинице «Большая Московская», Суворин – в «Славянском Базаре». Еще до отъезда в Москву писатель чувствовал себя плохо. В письме соседу по Мелихову владельцу имения Васькино В. Н. Семенковичу он пишет: «Я сам нездоров: плюю кровью». И всё-таки он поехал в Москву.
22 марта Чехов с Сувориным присутствуют на съезде сценических деятелей, а вечером едут в ресторан «Эрмитаж» и заказывают обед, которым не пришлось воспользоваться из-за открывшегося у Чехова легочного кровотечения. Такое сильное кровотечение у него впервые – Чехов просит принести ему льда. Напуганный происшедшим Суворин увозит его к себе в номер и вызывает врачей; среди них давно знакомый Чехову доктор Н. Оболонский, в 1889 году лечивший брата Николая. Положение писателя серьезное – он потерял много крови, и хотя кровотечение остановлено, нужна госпитализация. Чехов не хочет ехать в больницу, и пролежав в номере у Суворина почти двое суток, уходит в свой номер: у него назначено несколько встреч и он не может оставаться у Суворина. Утром 25 марта у него опять открывается кровотечение. Он вызывает доктора Оболонского. Оболонский понимает, что дальше медлить нельзя и, получив от профессора Остроумова разрешение на госпитализацию, отвозит Чехова в его клинику на Девичьем поле.
Суворин записывает в дневнике: «Он испугался этого припадка и говорил мне, что это очень тяжелое состояние. "Для успокоения больных, мы говорим во время кашля, что он – желудочный, а во время кровотечения, что оно – геморроидальное. Но желудочного кашля не бывает, а кровотечение непременно из легких. У меня из правого легкого кровь идет, как у брата и другой моей родственницы, которая тоже умерла от чахотки"».
Кровь в мокроте Чехов стал замечать еще в 1884 году, в год окончания медицинского факультета Московского университета. Его сестра Мария Павловна предполагала, что палочка Коха поселилась в организме брата, когда он был еще десятилетним мальчиком. Жарким летним днем он искупался в холодной реке, сильно простудился и пролежал с высокой температурой несколько дней. В последующие годы туберкулез развивался медленно, и долгое время Чехов скрывал кровохарканье от родных, не принимая его всерьёз.
Что же привело к резкому обострению болезни? Причина не единична. Здесь и многомесячная поездка на Сахалин в 1890 году, и не менее трудное возвращение домой морским путем через Индийский океан, и провал «Чайки» в октябре 1896 года, и большая загруженность общественной работой, и конечно, напряженный литературный труд.
Что же скрывается за сухим термином «общественная работа»? Как врач Чехов, не занимая никаких врачебных должностей, продолжал принимать больных крестьян села Мелихово и ближайших деревень, помогал в строительстве школ в Талеже и Новоселках, внося свои личные сбережения, избирался попечителем училищ Серпуховского уезда, участвовал в переписи населения, входил в санитарно-медицинскую комиссию. Чехов не мог жить, занимаясь только литературным трудом: он не был кабинетным писателем. То, что он наблюдал в жизни, служило материалом к его будущим рассказам и повестям. Имея богатое воображение, он никогда не фантазировал, ему не надо было ничего придумывать, жизнь сама давала сюжеты для рассказов.
Чехов начинал свой литературный путь в юмористических журналах с публикации коротких сценок и надписей к рисункам. Сценическое видение сюжета помогло в дальнейшем перейти к написанию водевилей («Предложение», «Юбилей» «Медведь» и др.). Водевили как легкий сценический жанр пользовались у зрителя большим успехом. От одноактных водевилей он перешел к полномасштабным драматическим пьесам. Первые чеховские пьесы «Иванов» и «Леший» были поставлены в частных московских театрах Ф. Корша и М. Абрамовой. Эти постановки получили отрицательные отклики в прессе. Особенно досталось «Лешему». Но Чехов не бросит писать для театра, осваивая законы сцены и находясь в поиске новых форм драматического действа.
Чехов начал писать пьесу в августе 1895 года, а в ноябре сообщал в письмах своим корреспондентам, что пьесу закончил. Сначала он предполагал отдать «Чайку» в московский Малый театр. Он читал ее в Мелихове, читал в Москве у актрисы Яворской, где собралась (по воспоминаниям Щепкиной-Куперник) «профессорско-литературная компания», давал на прочтение Немировичу-Данченко и Суворину. Первый вариант пьесы не сохранился. Чехов продолжил работать над пьесой и в 1896 году, учитывая некоторые замечания критиков. После долгих мытарств в цензурном и Театрально-литературном комитетах пьеса только в сентябре 1896 года разрешена к постановке в Александринском театре. 4 октября режиссер Карпов окончательно утверждает роли и посылает телеграмму Чехову. До премьеры остается менее двух недель. Чехов приезжает в Петербург, присутствует на репетиции – он в шоке: актеры не знают ролей, не понимают пьесы, за исключением роли Нины Заречной в исполнении В. Комиссаржевской. Чехов волнуется, предчувствуя провал спектакля.
17 октября – премьера. Спектакль состоялся в бенефис актрисы Левкеевой, исполнительницы комедийных ролей: публика пришла «на Левкееву», посмеяться. Не выручила и Комиссаржевская. Реакция зала была такова, что актриса не смогла исполнять роль так, как на генеральной репетиции, когда сидящие в зале плакали.
В журнале «Театрал» помещена корреспонденция С. В. Танеева «Петербургские письма. Александринский театр. "Чайка"». «Представление "Чайки" шло буквально под аккомпанемент шиканья, свистков, хохота, криков "довольно" (...) Это было какое-то издевательство над автором и артистами... словно зрительный зал переполнен был на добрую половину злейшими врагами г. Чехова».
Чехов ушел из театра, просидев «два-три акта» в гримерной Левкеевой.
Проходив по городу до двух часов ночи, он возвращается на квартиру обеспокоенного Суворина, а на следующий день уезжает в Москву, сообщая в записке: «Я уехал в Мелихово. (...) Печатание пьес приостановите. (В издательстве Суворина готовился сборник чеховских пьес). Вчерашнего вечера я никогда не забуду...».
Провал «Чайки» был сильным психологическим ударом для Чехова. Внешне он старался сохранять спокойствие, но был настолько расстроен, что даже забыл вещи в поезде, подъезжая к Лопасне. Отец Чехова Павел Егорович записывает в дневнике: «Забытые вещи в вагоне возвращены в Лопасню целыми».
Стресс, испытанный Чеховым не прошел даром – это обострило течение болезни.
Петербургская пресса злорадствовала по поводу провала пьесы. Друзья Чехова и почитатели его таланта писали сочувственные письма. Рана, нанесенная неудачной постановкой, была настолько сильна, что Чехов, говорил Суворину, что если он проживет «еще 700 лет, то и тогда не отдаст на театр ни одной пьесы».
Спустя почти два месяца со дня неудачной премьеры, немного успокоившись и анализируя, что же произошло в Петербурге 17 октября, Чехов пишет Суворину, который настаивает на издании пьес Чехова: «...душа моя точно луженая, я не чувствую к своим пьесам ничего, кроме отвращения, и через силу читаю корректуру. (...) Я теперь покоен, настроение у меня обычное, но всё же я не могу забыть того что было, как не мог бы забыть, если бы, например, меня ударили».
Чувство собственного достоинства было оскорблено. Со временем боль притупилась, но глубокий рубец от нанесенной раны остался на сердце навсегда.
Что же предшествовало, мартовскому дню, кроме провала «Чайки», когда Чехов впервые оказался в больнице в качестве пациента?
В январе 1897 года проходила всероссийская перепись населения. Чехов обучает переписчиков и сам включается в работу по переписи. В письме Суворину он сообщает: «У нас перепись. (...) С утра хожу по избам, с непривычки стукаюсь головой о притолоки, и как нарочно голова трещит адски; и мигрень, и инфлюэнца». В это же время он работает над повестью «Мужики». Пять лет жизни в Мелихове, с нечастыми отлучками в Москву и Петербург, были достаточным временем, чтобы хорошо узнать жизнь мелиховских крестьян. Чеховские «Мужики» это не документальный слепок, это художественная повесть, без прикрас показывающая положение русского крестьянина, его темную, невежественную жизнь в условиях якобы данной свободы: отмены крепостного права. Заканчивается перепись, и в феврале Чехов принимает самое активное участие в строительстве школы в Новоселках. Выделенных управой денежных средств не хватает, и Чехов вносит свою тысячу рублей, ищет благотворителей и получает двести рублей от Суворина, занимается поисками участка для заготовки лесоматериалов, работает в санитарной комиссии. Такая нагрузка не по силам и здоровому человеку. А у Чехова не первый год, каждую весну кровохаркание.
Вялотекущая болезнь без ярко выраженных симптомов не слишком его беспокоила в прежние годы. Он не делал ни то что попытки лечиться, но даже ни разу не показывался врачам, чтобы знать, что же происходит в его организме. Как врач он, вероятно, догадывался о серьезности своей болезни, но не хотел сам себе подписывать приговор, помня пословицу – «не буди лихо, пока оно тихо».
Теперь, в клинике Остроумова диагноз болезни окончательно определен – туберкулез.
Профессор Остроумов преподавал в Московском университете в то время, когда там учился Чехов, но никогда не знал о его болезни. Во время поступления Чехова в клинику, Остроумов, страдающий тяжелой болезнью – саркома груди – собирался на Кавказ, и лечение Чехова было поручено ординатору М. Н. Маслову и ассистенту клиники А. А. Ансерову.
Суворин навещает Чехова дважды и, видя, что угроза жизни миновала, уезжает в Петербург. Кровотечение было приостановлено, но кровохарканье продолжалось. Чехову запретили много разговаривать, и посетителей в палату пускали только с согласия больного и на непродолжительное время.
26 марта Суворин уже в Петербурге делает следующую запись: «Я дважды был вчера у Чехова, в клинике. Как там ни чисто, а все-таки это больница и там больные. (...) Больной смеется и шутит по своему обыкновению, отхаркивая кровь в большой стакан. Но когда я сказал, что смотрел как шел лед по Москве-реке, он изменился в лице и сказал: "разве река тронулась?" Я пожалел, что упомянул об этом. Ему, вероятно, пришло в голову, не имеет ли связь эта вскрывшаяся река и его кровохарканье? Несколько дней тому он говорил мне: Когда мужика лечишь от чахотки, он говорит: "Не поможет. С вешней водой уйду"».
Из дневниковой записи Суворина можно сделать вывод, что для Чехова диагноз болезни был неожиданностью, и он испугался. Но может ли испуганный человек смеяться и шутить? Чехов вёл себя мужественно. Врачи запретили ему вставать и разговаривать. Он лежал на спине и на груди держал пузырь со льдом, но по его просьбе пускали всех, кто пришел навестить его, а таких оказалось не мало. По этому поводу Чехов шутил, что и не узнал бы, как много у него друзей, не попади в больницу. Сестра Мария Павловна приходила к брату каждый день, приезжал, гостивший с семьей неподалеку от Мелихова в имение Васькино
|