Весной 1901 года Чехов вернулся в Ялту из заграничной поездки. В середине марта в Крыму наступили теплые солнечные дни. Чехов много времени проводит в любимом саду: плодовые деревья и кустарники требуют ухода. Третий месяц он ничего не пишет, делая передышку после напряженного 1900 года: работал над рассказами для второго и третьего тома собрания сочинений и пьесой «Три сестры».
В письме к О. Л. Книппер (16 марта 1901 года) он признается: «Хотя бросил литературу, но всё же изредка по старой привычке пописываю кое-что. Пишу теперь рассказ под названием «Архиерей» на сюжет, который сидит у меня в голове уже лет пятнадцать». Ох, уж этот «Архиерей», обещанный главному редактору «Журнала для всех» В. С. Миролюбову еще с 1899 году. «...рассказ я пришлю Вам непременно, только не торопите меня ... к концу года подвалило много работы ... Я пришлю Вам рассказ «Архиерей».
Чехов выполнит своё обещание, правда это случится только в следующем столетии, в 1902 году, и в апрельском номере «Журнала для всех» появится один из лучших, по мнению И. Бунина, рассказов Чехова.
«"Архиерей" написан... изумительно. Только тот, кто сам занимается литературой и сам испытал эти адские мучения, может постигнуть всю красоту этого произведения». (ЛН 68, с. 406) Позже, в своей незаконченной книге «О Чехове» (1953 год), Бунин с горечью заметит: «Его "Архиерей" прошел незамеченным – не то что "Вишневый сад" с большими бумажными цветами, невероятно густо белевшими за театральными окнами». Почему же он прошел незамеченным критикой ни сразу, ни позже, после смерти Чехова?
Чехов опасался цензурных ножниц. Он писал Миролюбову: «...если цензура зачеркнет хоть одно слово, то не печатайте. И так уж для цензуры я много выкинул и сокращал, когда писал». (ПСС п.т.10, с. 206)
Неизвестно, что же «сократил и выкинул» Чехов из своего рассказа. Ни какой крамолы против церкви там не было, но и адептом православной веры он не выступал. Чехов не утверждал и не оспаривал церковные догмы. В центре рассказа человек и его предназначение в жизни, а колокольный звон, певчие, чтение канона или всенощная – всё это только антураж, декорация, на фоне которой разыгрывается человеческая драма, вернее – завершается. Описание всенощной один из любимых литературных приемов писателя. Со всенощной начинается рассказы «Невеста» и «Убийство», повесть «Три года» и «Архиерей».
Для тех, кто не читал этот великолепный рассказ или читал давно – краткий синопсис.
Пробыв за границей восемь лет, по причине нездоровья (стал терять зрение), преосвященный отец Петр, постриженный в монашество еще в молодые годы, вернувшись на родину, жил в Панкратиевском монастыре, совершая службы в храмах и монастырях своей епархии в чине архиерея.
Однажды, завершая всенощное бдение, раздавая веточки вербы прихожанам о. Петру показалось, «будто в толпе подошла к нему родная мать Мария Тимофеевна, которой он не видел уже девять лет, или старуха, похожая на мать...». Вернувшись домой, он узнает, что действительно к нему приехала мать с племянницей восьмилетней Катей и остановилась в женском монастыре. Он очень обрадовался приезду матери, все время думал о ней и ждал встречи. На следующий день к обеду приезжают дорогие гости. Разговор за столом. (Подробнее об этом позже). После обеда прием двух богатых дам, помещицы и архимандрита.
За три дня до вербного воскресения о. Петр почувствовал недомогание, постепенно болезнь усиливалась. Иеромонах о. Сисой, который ходил по всем монастырям и не мог найти себе места, где бы ему понравилось, теперь живет в келье рядом с о. Петром, и когда тот заболевает – лечит его свечным салом и растирает водкой с уксусом. Преосвященный продолжает совершать службы, несмотря на болезнь, и принимать прихожан по их жалобам вместо не встающего с постели старого епархиального архиерея.
В страстной четверг он в последний раз поедет в собор, с большим трудом отстоит всю службу и, приехав домой, сразу ляжет в постель, даже не помолившись. «А утром, часов в восемь, у него началось кровотечение из кишок».
Монастырский доктор определил брюшной тиф. День тянулся долго, «потом наступила и долго-долго проходила ночь, а под утро ... преосвященный приказал долго жить».
Фабула рассказа крайне проста: повествование начинается с субботы и в следующую субботу архиерей умирает. Кроме встречи с матерью, за описываемую по дням неделю, ничего значительного не происходит: прием просителей, приезд двух богатых помещиц и купца миллионера. Но в эту неделю перед читателем проходит вся жизнь Петра, которую он вспоминает с самого детства.
«Отец его был дьякон, дед – священник, прадед – дьякон, и весь род его, быть может, со времен принятия на Руси христианства, принадлежал к духовенству...». У матери его «было девять душ детей и сорок внуков». Получив известие, что к нему приехала мать, о. Петр читает молитвы перед сном и вспоминает родное село Лесополье (какое красивое название!), свое детство и юность. Звали его тогда Павлушей.
«Милое, дорогое, незабвенное детство! Отчего оно, это навеки ушедшее, невозвратное время, отчего оно кажется светлее, праздничнее и богаче, чем было на самом деле?»
Это горестное восклицание героя рассказа, можно отнести и к самому Чехову. С детства он воспитывался отцом в строгом религиозном духе. Обладая неплохим голосом, он пел в церковном хоре таганрогской церкви и часто участвовал в спевках, которые устраивал отец – в то время церковный регент. Но принуждение к религии сыграло отрицательную роль в отношении к вере уже взрослого Чехова. Многие считают его убежденным материалистом и атеистом. Чехов редко публично высказывался на тему веры. В разные периоды жизни его взгляды на религию менялись, были полярными, но он никогда не был догматиком ни религиозным, ни антирелигиозным.
С детства знание церковных обрядов и служб и в дальнейшем знакомство со священниками дали богатую пищу наблюдательному чеховскому уму. Поэтому образ архиерея складывался из реальных прототипов. Одним из них послужил епископ Михаил Таврический – в миру Михаил Грибановский. Чехов был с ним знаком, но переписки не вел. «Черты биографии преосвященного Петра, несомненно, заимствованы у епископа Михаила, да и общий облик с ним совпадает».(Б.К. Зайцев. Чехов. С.292-293)
В юности Павлуша ходил вместе с крестным ходом, когда носили чудотворную икону по деревням «и казалось тогда, что радость дрожит в воздухе, и он ... ходил за иконой без шапки, босиком, с наивной верой, с наивной улыбкой, счастливый бесконечно». Потом он окончил семинарию, академию, стал учителем греческого языка, постригся в монахи. «Когда ему было тридцать два года, его сделали ректором семинарии, посвятили в архимандриты, и тогда жизнь была такой легкой, приятной, казалась длинной-длинной, конца не было видно. Тогда же стал болеть, едва не ослеп и по совету докторов...» уехал за границу. Живя за границей, преосвященный служил в новой церкви «у теплого моря», жил в пятикомнатной квартире с высокими потолками, с кабинетом и библиотекой, «много читал, часто писал». Благоустроенная жизнь не служила душевному успокоению, он тосковал по родине, по родным, вспоминая прошлое.
Через восемь лет «его вызвали в Россию ... и все прошлое ушло куда-то далеко, в туман, как будто снилось...» Теперь, через восемь лет, далеко не благостные воспоминания являются преосвященному. «Вяло вспоминалась семинария», наряду с кротким и добродушным лесопольским священником отцом Семионом припомнился и другой – отец Демьян, «который напивался до зеленого змия, и у него даже прозвище было: Демьян-Змеевидец», учитель Матвей Николаевич – «неглупый человек, но тоже пьяница». Наивная, слепая вера, таившаяся когда-то в душе юного Павлуши, пропала в суровом на вид архиерее. За обрядами богослужения, где он чувствовал себя по-настоящему свободным и счастливым, он перестал видеть людей. Прихожане в церкви казались ему безликой массой. Это очень важный момент в рассказе – разрыв связи пастыря со своей паствой. Когда он принимал просителей вместо заболевшего епархиального архиерея, то часто они раздражали его. «...его поражала пустота, мелкость всего того, о чем просили, о чем плакали; его сердили неразвитость, робость». Он не мог «привыкнуть и к страху, какой он, сам того не желая, возбуждал в людях, несмотря на свой тихий, скромный нрав». Он «отвык от русской жизни ... она была нелегка для него». «Теперь он понимал епархиального архиерея, который, ... казалось, весь ушел в мелочи, все позабыл и не думал о боге». Здесь Чехов, наверное, опасался цензуры, описывая церковную бюрократию, когда «благочинные во всей епархии ставили священникам, молодым и старым, отметки по поведению ..., а бумаги, входящие и исходящие, считались десятками тысяч».
Преосвященному Петру не с кем было душевно, искренне поговорить. Сообщение келейника о приезде матери сильно обрадовало его, и он с нетерпением ждал встречи.
В вербное воскресение старуха мать с племянницей Катей приезжает в монастырь. По-чеховски кратко, но образно написана сцена встречи с матерью, которую он не видел девять лет.
«...В окна со двора все время смотрело весеннее солнышко и весело светилось на белой скатерти, в рыжих волосах Кати. Сквозь двойные рамы слышно было, как шумели в саду грачи и пели скворцы». За обедом мать рассказывает о вчерашней всенощной, как все плакали и как она, глядя на своего сына, который мало изменился за девять лет («только вот разве похудели, и бородка длиннее стала») тоже заплакала. Мать обращается к сыну на вы. Разговаривая с ним ласково, она стеснялась, робела «и как будто чувствовала себя больше дьяконицей, чем матерью». Она рассказывает сыну о жизни в деревне: у его сестры Вареньки четверо детей, старшая Катенька, с которой она приехала, зять отец Иван захворал и недавно помер, а сын старшего брата Никанора Николаша «не захотел по духовной части, пошел в университет в доктора». В семье начинает разрушаться традиция духовенства.
Отец Петр никак не реагирует на сообщение матери о горе его сестры.
Стена между матерью и сыном – двойная стена: сын не слышит и не вникает в то, о чем она говорит, а мать в сыне не видит прежнего милого и простого Павлушу; перед ней священнослужитель высокого сана, и она робеет перед ним, как робела бы и перед другим иереем. Он пытается сломать эту стену, пробует говорить с матерью по-простому, Нежно и искренне, гладит ее по плечу и по руке.
«– Я, маменька, скучал по вас за границей, сильно скучал ... Сидишь, бывало, вечером у открытого окна, один-одинешенек, заиграет музыка и вдруг охватит тоска по родине, и, кажется, все бы отдал, только бы домой, вас повидать... Мать улыбнулась, просияла, но тотчас же сделала серьезное лицо и проговорила:
– Благодарим вас».
Архиерей смотрит на мать, не понимая, «откуда у нее это почтительное, робкое выражение лица и голоса» и не узнает ее. Ему становится досадно и грустно. Не налаживаются доверительные отношения, которые должны быть между матерью и сыном.
А через несколько дней, приехав домой с обедни, почувствовав
