Московского университета и живущего недалеко от Ниццы. Компанию за табльдотом составляли приехавшая из Москвы знакомая художница Хотяинцева, поклонники Чехова супружеская пара молодых зоологов из Киева, соиздатель «Русских ведомостей» В. Соболевский с супругой и известный художник В. Якоби, который ненароком развлекал всех, доводя до боли от смеха в животах: у него все были мерзавцы и негодяи. Чехов пишет Суворину: «Якоби (...) Григоровича называет мерзавцем и мошенником, Айвазовского – сукиным сыном, Стасова – идиотом и т.д.».
Планы Чехова постоянно меняются: он, то хочет поехать на зиму в Париж, то намечает поездку с М.Ковалевским в Алжир и Тунис. Ковалевский уезжает в Париж читать лекции, а потом заболевает и поездка срывается.
Заканчивался 1897 год, а Чехов не написал в этом году ни одного рассказа. Атмосфера курортного города с отдыхающими или просто бездельничающими людьми не способствуют желанию садиться за письменный стол. Он пишет сестре Марии Павловне: «Была у меня с визитом генеральша Шанявская, золотопромышленница. Завтра иду отдавать ей визит. Лучше бы вместо нее пришел ко мне с визитом мешок с золотом». Юмор не покидает Чехова, даже когда он чувствует себя не совсем здоровым. В письмах к родным он или вообще умалчивает о своем здоровье или очень краток: «живется недурно, всё благополучно». Только немногим говорит правду. В ноябре он пишет своему товарищу по университету Н. Коробову: «Кровохарканья бывают понемногу, но подолгу, в общем же здоровье совсем не дурно и умирать я не собираюсь». Чехову приходилось вести образ жизни связанный с ограничениями. После трех часов ему не рекомендовалось выходить на улицу, не пить ничего спиртного, не есть горячего, быстро не ходить. Всё это раздражало его и ему казалось, что за обедом русские говорят глупости и пошлости. Об этом он доверительно сообщал Анне Ивановне Сувориной, с которой у него были дружеские отношения. «Домой я пишу, что я совершенно здоров, и иначе нет смысла, так как я чувствую себя прекрасно – и если дома узнают, что у меня всё еще идет кровь, то возопиют».
Через месяц Чехов осваивается с курортной обстановкой, приспосабливается к ней и начинает понемногу писать. Он жалуется в письме к сестре: «Много сюжетов, которые киснут в мозгу, хочется писать, но писать не дома – сущая каторга, точно на чужой швейной машине шьешь».
Чехов, который за много лет отданных литературе, привык не ждать вдохновения, а трудится постоянно, непрерывно, не может писать вдалеке от дома – и «бумага здесь другая, и стол чужой». И раньше в заграничных путешествиях Чехов, часто переезжая из одного города в другой, кроме писем ничего не писал. Только во втором путешествие по Европе в 1894 году он работал над повестью «Три года», о чем сообщал в письмах М. П. Чеховой и редактору журнала «Русская мысль» В. А. Гольцеву. Зарубежные наблюдения не канут в лету и отразятся в рассказах Чехова, но рассказы эти будут написаны уже в России.
В Ницце, на просьбу соредактора международного журнала «Cosmopolis» Ф. Д. Батюшкова написать интернациональный рассказ из местной жизни, Чехов ответил так: «Я умею писать только по воспоминаниям и никогда не писал непосредственно с натуры. Мне нужно, чтобы память моя процедила сюжет и чтобы на ней, как на фильтре, осталось только то, что важно или типично». Чехов неоднократно был в Европе, но не написал ни одного рассказа из европейской жизни. В Ницце он закончил рассказ для «Cоsmopolis»а «У знакомых», но материалом для него послужили российские реалии.
Писательское молчание прервалось в октябре. Первый рассказ для «Русских ведомостей» Чехов написал за неделю – «В родном углу»; потом следуют еще три рассказа – «Печенег», «На подводе» и «У знакомых». Корректуру рассказа «У знакомых» Чехов правил, вернувшись на родину.
Из-за рубежа жизнь российской глубинки виделась еще более печальной и безотрадной, чем тогда, когда Чехов жил в Мелихове. Потому и рассказы, написанные в Ницце, вызывают угнетающее впечатление.
В многоцветье красок описания русской природы в начале рассказа «На подводе» – прекрасное апрельское солнце... прозрачные леса... небо чудное, бездонное ... – жизнь деревенской учительницы – жизнь без будущего – изображена в черных и серых красках. Природа прекрасна, но жизнь человеческая несообразна с ней, не гармонична, как бы говорит Чехов.
Если перевести на музыкальный язык, эти четыре рассказа звучат в одинаковой тональности – в миноре. В них нет ни щедринской сатиры, ни гоголевского сарказма, они наполнены грустью и чувством сострадания к своим героям, обыкновенным людям. По мнению критиков и публицистов того времени – это лишние ненужные люди. В чеховском понимании ненужных людей не бывает. Несмотря на свой атеизм, он верил в высшее предназначение человека, и вера помогала ему бороться с болезнью и продолжать писать. Писательская немота была преодолена. Четыре прекрасных рассказа завершили такой тяжелый для Чехова 1897 год. Красный март остался позади.
В 1898 году чеховская «Чайка» триумфально возродилась на сцене Московского Художественно-общедоступного театра (так до 1901 года назывался МХАТ) и полет ее продолжился в наши дни по всему миру. А в чеховский юбилей 25-летия творческой деятельности, зал стоя аплодировал после окончания спектакля «Вишневый сад» и долго не отпускал со сцены смущенного и неловко раскланивающегося автора.
