голодную зиму, когда ты своих похоронил, по мешку зерна насыпал в амбаре, нес к нему. Отсыплет четвертую часть: «Бери свой пай! Помни, кто спас тебя! Кто твой хозяин». Любил форс покойник. Царствие ему небесное.
Егор слил остаток бутылки себе в стакан, выпил одним глотком. Все казалось, восстановилось в жизни Игната, стало в спокойное русло. Он тихо жил, строил свой сарай, совсем немного осталось, найти шифер, покрыть крышу, пусть не новый. Беда со стройматериалами в деревне, хотя и эта проблема вскоре стала решаемой: на рыбстанции перекрывали протекший склад и Игнат договорился с плотниками, они аккуратно снимут старые листы и за магарыч привезут ему.
* * *
Игнат шел из сельмага мимо дома Зверевых. Дом загорожен высоким забором из добротных струганных досок.
- Не забывал свое хозяйство Захар, руководя общественным, - подумал «Монгол», глядя на темно-зеленые доски забора.
Калитка раскрылась, на улицу вышла молодая женщина. За нею, как за наседкой, бежали двое совершенно одинаковых мальчугана лет трех, одетых по-городскому: в короткие штанишки и синие матроски.
- Невестка Зверева, - догадался Игнат.
Егор ему сообщил, что сын Захара Пашка после окончания института вернулся в родное село работать агрономом. Вышел и сам Пашка. «Бог мой!» Игнат даже остановился. «Захар! Молодой, двадцатилетний! Какое сходство! Еще бы хромоту Захара, прыгающую походку. Одно лицо! Действительно чудеса природы.»
-«Не может дерево худое приносить плоды добрые» (Еванг. от Матфея 7 : 18) – вспомнил Игнат слова Васьки «Попа», прочитанные им вслух из Библии.
Сердце, как и тем холодным осенним вечером тревожно сжалось. «Он выжил, потому что ел хлеб Маняши! Он живет, потому что съел хлеб его дочери. И у Игната Суханов не будет таких карапузов – внучат от его Маняши, в синих матросках, как у Захара Зверева, потому что Павел съел ее хлеб»! Игнат стоял, смотрел в спину уходящим счастливым молодым, идущих под руку, о чем-то весело болтавших. Они счастливы, потому, что несчастный он!
- Око за око, зуб за зуб, - прошептал «Монгол».
Глава 8
Совсем рассвело. Ветер стих. На востоке зажглась ярко-багряная заря. Всего несколько минут оставалось до восхода солнца.
- Словно кровавый, - вздрогнув от пришедшего в голову сравнения, глядя на зарево, подумал Игнат.
Он встал, тяжелой больной походкой, громко стуча старыми шахтерскими ботинками, пошел в дом. Сел за стол. Достал опасную бритву, зеркало, помазок с мыльницей вместо ванночки для пены. Неторопливо навел бритву на кожаном ремне, осторожно начал бриться. В душе покой. Никакого волнения, словно он как обычно собирается на работу к восьми.
Мысли о мести, после того, как он первый раз увидел сына Захара Зверева, как навязчивая, больная идея, захватили все его сознание. Он просыпался и ложился, думая только об этом.
- Око за око, зуб за зуб, - шептал он, забываясь больным сном.
Здоровье резко ухудшилось. К приступам удушья и кашля снова прибавилась резкая, как от острого железа, боль в легких. Черные страшные круги мелькали перед глазами. Только мысли о мести заставляли его каждый день пересиливать боль, вставать, идти на работу. Он поехал в районную больницу к врачу. Его долго слушали двое совсем еще молодых врача, куда-то уходили с рентгеновскими снимками легких Игната, возвращались в кабинет. Потом его повели к пожилому доктору в белом накрахмаленном халате. Перед ним на столе пухлая история его болезни, которую ему выдали в их поселковой больнице на Домбассе.
- Игнат Михайлович, присядьте, пожалуйста, - спокойным голосом заговорил пожилой доктор. – Что вам сказать…
- Правду, - бесцеремонно перебил его «Монгол».
Доктор взглянул ему в глаза.
- Вы хотите знать правду?
- Да. Правду.
- Что ж, - поколебавшись, продолжал доктор. – Пожалуйста. Дело в том, что болезнь ваша еще очень мало изучена, и у современной медицины на районном уровне очень мало оборудования для борьбы с этим недугом, ставшим чумой XX века, как ее называют. Хотя судя по снимкам, явных ухудшений нет. Метастаза не увеличивается.
- Доктор, - снова перебил его Игнат, - скажите, сколько мне еще… Я могу, - Игнат не смог произнести страшные слова «осталось жить». Доктор понял это и еще раз внимательно посмотрел на «Монгола», подперев подбородок левой рукой:
- Игнат Михайлович, я не могу точно вам этого сказать. И, наверное, никто не сможет. Живут с вашей болезнью и по десять лет. Год вы уже болеете. Может быть еще девять лет…
- А может и девять дней?
- Да, может и так. Это зависит и от вас самого. Вот и обострение ваше… Явных признаков ухудшения нет, но есть обострение. Чем оно вызвано? Может быть стрессами, переживаниями. Думайте о хорошем. Больше положительных эмоций. Больше будьте на воздухе, - доктор начал успокаивающий разговор, который он произносил своим больным сотни раз. Может быть, даже зная, что жить человеку осталось несколько дней. Но сказать об этом в лицо больному, наверное, не сможет, ни один врач.
* * *
Игнат приехал домой с последним автобусом. В тот же вечер он зарядил два патрона, засыпал вместо дроби рубленых гвоздей. «Монгол» помнил рассказанные кем-то истории, что это страшное оружие. Особенно если человек одет в телогрейку: кусочки гвоздей разрывают тело, вата забивает легкие и уже нет никакого спасения раненому человеку. Дробь из гвоздей страшнее пуль в разы! Зачем он сделал это? Приготовленные патроны зеленый и красный стояли на столе перед ним, словно светофор, один подталкивает, другой останавливает.
- Око за око, зуб за зуб, - в тысячный раз прошептал «Монгол». В ту ночь после больницы он не смог заснуть. Но тогда от страшной боли, пронизывающей легкие раскаленным железом. Лекарства, выписанные врачом, не помогли совсем. Лечь в больницу он отказался. Хотя доктор его убеждал.
- Зачем? Вы же сказали явных ухудшений нет. Может, поволновался, - добавил он, уже уходя из кабинета. – Письма от сына нет давно… В армии он, в Средней Азии… Осенью придет. После института служит… - помолчав, добавил Игнат, опасаясь, что доктор насильно оставит его в больнице.
Почему он не послушал совет врача? Не лег в больницу?
Вчера он ходил на кладбище. Посидел на искусно сделанной лавочке в ограде посередине меж дорогих холмиков земли. Проходя мимо церкви «Монгол» хотел зайти, на улице никого не было видно. В цветочных клумбах яркими разноцветными огнями горели розы, георгины, астры, посаженные в тот весенний день, когда приехал Игнат в Сторожевое, молодым священником и женщинами. Но он прошел мимо, не остановился, не зашел. Что остановило его? Неверие в справедливый Божий суд? Или может, гордая монгольская кровь предков, предпочитавших смерть в седле смерти на домашнем одре?
* * *
Он встретил Павла на пруду три дня назад. Зверев младший сидел на излюбленном «своем» месте, на пеньке срубленного дерева. Погода ухудшалась, надвигалась гроза, клев прекратился. Разговорились.
- Ты не помнишь меня, Павлик? – спросил Игнат. – Кольку, сына моего. Маняшу – царствие ей небесное?
- Нет, дядь Игнат… - смутившись, ответил Павел. – Отец, помню, рассказывал, что у вас жена и дочь умерли в сорок седьмом от голода. А я нет. Так, эпизоды… Мне и пяти лет не было.
Легкие Игната сдавили спазмы. Он начал кашлять, выплевывая кровавые капельки. Дрожащими руками начал крутить самокрутку. Павел, увидев это, протянул пачку «Примы».
- Закури, дядь Игнат. Они помягче твоего самосада. Да и бросил бы ты курить…
- Спасибо, - прохрипел Игнат, прикуривая дрожащей рукой сигарету от зажженной спички. – Ничего, пройдет, - добавил он и пошел по тропинке вдоль берега на дрожащих непослушных ногах.
* * *
«Монгол» вынул из сундука завернутую в тряпку двустволку. Зарядил оба патрона. Постоял посреди комнаты. Выходя, обернулся у дверей, взглянул на висевшие в углу над столом старые иконы. На секунду остановился.
- Око за око, зуб за зуб!
И уже решительно твердым шагом вышел из дома. Пошел по тропинке, ведущей к прудам. Игнат наблюдал за Павлом Зверевым, знал места, где он любил рыбачить. Конечно, делал он это с разрешения директора спецхоза или начальника охраны. Но ему, Игнату Суханову об этом не говорил сегодня никто. Хотя все руководство спецхоза, да и сами сторожа, пользуясь своим положением, разрешали пару часов посидеть с удочкой. Так было всегда. Август – время хорошего клева, когда рыба уже набрала вес и нагоняет жир на зиму.
Игнат шел в зарослях ивняка уверенным твердым шагом. Даже дыхание стало ровным, словно кто-то вел его к поставленной цели, совершить возмездие. Совершить свой суд.
Павел сидел в синей новой телогрейке на своем излюбленном пеньке среди высоких развесистых ив. У ног в садке плескались несколько пойманных карпов по полкилограмма, не меньше каждый, среди них даже один красавец «зеркальный», заметил «Монгол». Увлеченный рыбалкой Зверев не сразу увидел Игната. Когда услышал тяжелое дыхание, повернул голову:
- Ты, дядь Игнат? Здорово! Как твое самочувствие. Я по разрешению, мне сам разрешил на два часа, - взглянул на часы, - еще пятнадцать минут осталось.
- Я знаю, Павлик. Я все знаю. Но зачем уходить. Оставайся здесь… Навсегда…
«Монгол» резко сорвал ружье с плеча и приставив стволы в спину Зверева, нажал сразу оба курка…
