Улица

Перестройка с Гласностью расцветали и вовсю уже цвели! Угу. В городке Хеб (бывший немецкий Эгер) отделился я-таки от своей сплочённой стадной группы. Прогулялся с четверть часа сам. Зная время отправления, подхожу без опоздания к месту стоянки автобуса нашего. Ой, что тут замизансценилось! Зловещая поза толпы, мрачные физиономии, обращённые в мою сторону. Подбегает ко мне остервенелая вожачка группы нашей, с гримасой негодования и сверлящими меня злющими зенками: где вы были?!... что вы себе позволяете!.. как вы могли!.. вас ищут!.. вас ищут!.. вы безответственный!.. вы за это ответите!.. я буду рапорт писать! (ну, служба у неё такая)... Помощники вожахини, естественно, присоединились к суровому ярому порицанию - кое-кто из них появился позже, запыхавшись (и вправду искали!). Неприятным оказалось и то, что несколько человек из группы, прежде нормально ко мне относившиеся и коих я считал просто туристами, вслед за надсмотрщиками выговаривали мне - весьма нелюбезно, не столько упрекая, сколько угрожая. Отчитали словно мальчишку... нашкодившего. Я, насколько мог, проявлял сдержанное изумление их поведением: в чём дело? ну, прошёлся немного, что ж тут такого!.. И вправду - что?! А вот что: Хеб расположен совсем недалеко (километра три-четыре) от западногерманской границы, и как раз этот тревожный фактор, вероятно, обусловил их повышенную бдительность и неадекватное, мягко говоря, поведение. А я-то думал перед поездкой, что в группе наверняка будет спецнаблюдатель. Я ошибся - их было там много.
В тех краях довелось побывать вновь - без надзирательских рыл.
На автобусе по Чехии, приближаясь к Баварии: предпоследний чешский пункт носит название Страшни, а последний - Разнице. После чего въезжаем в Баварию. И действительно: Страшни Разнице!..
Вздохнуть с облегчением. Всё ещё ощущая в носу и глубже смрад потустороннего туалета.
А как выбросили меня из гастрольного автобуса в Париже! Сентябрь 1994-го, «ельцинская» эра. Казалось бы, дух иной. Да. Приехал друг мой Серёжа-фаготист с оркестром - сначала в Германию, а потом я на встречу с ним и его Ирой-виолончелисткой, а также с Костей и Наташей (скрипачи) в Париж прибыл. Они в Лувре репетировали и потом там же концерт давали, только в каком-то побочном зале, не в самом представительном - где-то внизу «на задворках» находилось помещение. С ними тогда виолончелист-парижанин Марк Дробинский, ученик Ростроповича, солировал. В день концерта при посадке в автобус взглянул на меня шофёр... и когда все расселись, объявил: пока чужой в автобусе, никуда не поедет! Недоумение... переглядывание... растерянность моя и друзей моих... Попытки что-то объяснить шофёру. Эх, что ж я сразу-то не вышел! Думал, сейчас всё выяснится и уладится... Какое там. Шофёрюга всё разъярялся... Удалился я, наконец. Взял такси (далече Лувр от того общежития «Жюнес де Франс» - на замызганной улочке Рю Лафайет, если верно запомнил), и приехал на концерт. Подавленность... А дело-то вот в чём: водитель каждого из трёх выехавших из Москвы автобусов (с кемеровским симфоническим оркестром) был «из органов», причём - без сокрытия, официально. Оркестранты между собой величали их кагебешниками, хотя эпоха настала уже эфэсбешная (а разница есть? ась?). После концерта мне об этом рассказали. Угнетало вот ещё что: кто-то из музыкантов «настучал» опричникам: мол, тут некий друг Сергея из Германии, бывший наш соотечественник, с нами раскатывает... Что?! из Германии?! - рассвирепел водила... И устроил мне эту сцену. (Помню его типичную типовую особистскую службистскую хамскую ха...) Рю Лафайет.
Теперь смотрите: уже не Совок, да? Новая, тык скыть, эра, да? Но за музыкантами всё так же следят специальные люди в оркестре и, что не менее значимо, возят их... те же кадры. Это к вопросу о переменах, которых... не очень-то.
Автобусные эксцессы. Целая эпопея. Вот ещё случай: лето 1986 года. Мне (пока ещё) 19 лет. Прилетел я в мой город, поступив в консерваторию - далеко-далеко, более чем за три тысячи километров. В душе радость, почти эйфория, необыкновенно приятное волнение - сейчас приеду домой, встречусь с родителями, уже знающими о моём начинающемся студенчестве и оттого счастливыми - телеграмму-то я отправил! В аэропорту дождался «десятки» - маршрут номер 10, поднялся в автобус со своим обширным багажом. Сел у окна. Едем. Гляжу на проплывающий знакомый пейзаж, приближающий меня к заветной цели, с нетерпением и сладостным трепетом предвкушая моё появление дома, волшебность встречи с гордыми за меня родителями - в ореоле моей удачи после выдержанных экзаменов. Смотрю в окно и улыбаюсь от нахлынувших чудесных ощущений... «Глянь, он ещё улыбается, сволочь!» - громко и яростно надо мной. Вздрогнул, обернулся на крик. Мужчина с искривлённой от ненависти физиономией. «Расселся, скотина! Тут люди с детьми, а он сидит и отвернулся, падло, будто не видит!» Рядом с мужчиной и вправду стоял мальчик лет семи-восьми и тоже сердито взирал на меня. Ошарашенный, я не знал, что сказать. Застигнут, что называется, врасплох (плох, плох!). Мужчина тем временем призывал в свидетели других пассажиров. Кто-то поддержал: «Как тебе не стыдно! Уступи место мужчине с ребёнком! Ишь, какой наглый пацан!»... Тут уж я встал со своего места и пролепетал: «Извините, но я вас не видел!» (я действительно никого не замечал) «Да не пизди ты - не видел! Давай вылазь побыстрей! А то по морде получишь!» - всё пуще распаляясь, проорал обличитель. Смущённо я отодвинул немного мешающие проходу чемоданы и посторонился. Мужчина с мальчишкой немедля уселись на отвоёванные места, то и дело гневно взглядывая на меня. Никакой радости в помине. Волшебная пелена испарилась. Чувство неловкости у меня постепенно перерастало в недоумение и обиду. Место рядом со мной было всё-таки свободно, чемоданы стояли в проходе и не слишком мешали. В конце концов, можно было попросить меня уступить место по-человечески... Только тут я осмотрелся и... заметил два свободных места в задних рядах сидений! А это было уже потрясением. Нет, я ничего им не сказал. Всё и так было ясно.
Встреча дома всё же была радостной, но... весь тот день и ещё на другой мне пришлось много раз волевым усилием что-то такое подавлять внутри. И подавлять вздох. А осадок так называемый остался надолго. Надолго...
Да что тот автобус! Похлеще случалось. Постоянно. С детства до бегства. До отъезда, извините.
Мальчишки-сверстники. С раннего детства познал их коварство и предательство. Отношения с ними всегда были очень ненадёжными, чреватыми внезапной и радикальной, без промежуточных стадий, переменой. Кажущееся расположение мгновенно оборачивалось враждой и ненавистью. Играет (играется) с тобой вместе, выказывая дружелюбие и принимая твоё благодарное к нему влечение, а в следующий момент - чуть что не так! - обзовёт непотребно (чаще всего – фашистом или фрицем), ударит кулаком (палкой, клюшкой), метнёт песку тебе в глаза, созовёт других ему подобных - целую ватагу, и - давай гонять, травить, мучить. Уходишь от них, отделанный весьма, в слезах - швырнут камень тебе вслед, разобьют затылок. Кровища-а!.. Они хохочут. А тебе больно и - гораздо более чем больно - обидно...
Ещё везло тем, кто обитал в деревне или её подобии, как и родственники наши - в частном секторе «за линией» (за железной дорогой; и надо было ещё пару километров идти среди пустырей и вдоль заводов), в стороне от кишащего агрессивной живностью многоэтажного мира. Формально - часть города, уклад же - типично деревенский: и особняки с дворами, и хозяйство своё, с коровушками да курами, и... нравы помягче, ибо все друг у друга на виду, да и немного-то народу там. И воспитание, быть может... Ну да, конечно, ещё и характер роль играет. И спортивность, например... Физическая кондиция. Сильного уважают - закон джунглей. Только вот неприятно, когда кто-то тебе говорит, чуть не с упрёком, что он-де такого не видал и не испытал - «значит, этого и не было». Неприятно. Не то слово.
Особенна страшна - безвыходность. Безысходность. Когда деться некуда. Некуда уйти или сбежать. Негде спрятаться. А также - невозможность надежды на человеческое, справедливое, доброе. Невозможность ожидать от ТЕХ, кто ТАМ - вокруг, кругом, везде, повсюду - пощады. Так, наверное, чувствуют себя приговорённые к... рабству. Таким приговорённым почувствовал я себя осенью 1988-го, когда меня, нездорового, признанного ранее негодным к воинской службе, «загребли» в армию. Знаете, почему? Потому что семья наша готовилась к выезду в Германию. Вот и задержали. И надолго! Но об этом сейчас не надо, или как вы думаете? И о том, что вернулся из армии ещё менее здоровым - тоже, видимо, не надо... или как вы полагаете?
...Примерно месяц побыл я дома после «абитуры». В конце августа 1986-го полетел - транзитом - в консерваторию. В московском аэропорту Быково предстояло провести ночь, сидя в кресле... или принять предложение одной бабуси - «ночлежку за пятёрку». Принял. Взяла она двоих. Тот, второй, довольно мрачный и надменный, с портфелем. Инспектор какого-то фискального ведомства, не помню какого. В частном тесном домишке оказалась маленькая свободная комната, а кровать лишняя лишь одна. Мрачный инспектор занял её - без разговоров... Мне постелили на полу. Впрочем, я был младше по возрасту (да и по чину, по чину-то!)... Когда укладывались, пришли бабуся и муж её - по виду не такой уж старик, седой, но моложавый, правда - без руки. Отрезана по плечо. С каждого по пять, - повторила она. Я извлёк бумажник. Инспектор кашлянул в мою сторону: уплати за меня, потом рассчитаемся. Я отдал бабке червонец. Ночь выдалась беспокойной, унылой. Точнее, ночлег выдался таким. Беспрерывно похрапывал инспектор. Здесь нужно последовать традиции, например: за окном завывал ветер, шуршали ветви, скрипели ставни... Да, пожалуй и завывал, и шуршали, и скрипели... Мне не спалось. Впереди простиралась неизвестность студенческой жизни, предваряемой долгими сельхозработами (как затем ощутилось, очень даже тягостными и, разумеется, несправедливыми, когда нас самым бессовестным - каким же ещё! - образом поэксплуатировали пять недель за жалкие в буквальном смысле гроши на изнурительных работах)... Утром напоили нас чаем. Потом инспектор и я шли рядом. Он угрюмо чего-то говорил о своих с-сурьёзных делах. Вошли в здание аэропорта, он взглянул на меня отстранённо-свысока: ну, бывай! Я чуть помялся, но напомнить о долге постеснялся... да и ясно стало - не отдаст... и вообще он такой важный, насупленный, неприступный... (Объяснять, полагаю, не надо, что такое пять рублей для студента с его 30-рублёвой стипендией, а то и без таковой, да и для большинства бодрых жизнерадостных трудящихся с их 120-150-рублёвой «зарплатой») Через пару часов я летел над огромной той страной...
Рассеянный обычно взгляд примагнитился нарядной, восхитительно оформленной, наполненной дивными предметами витриной магазина. Огляделся. Да, это воистину другой мир! Фээргэ. И я именно здесь!.. Хм... А может, и не совсем. Но физически я действительно всамделишно всецело тут. Позвольте, однако, задать вам вопрос: с чего это, с какой стати мысли и мыслишки постоянно устремляются туда, где оставлено, в моём случае - четверть века, в случае моих родителей - полвека... О, как мне их всё-таки жаль!
Ещё не вечер. Песня на