Война* приближалася, иногда вроде как и разрывы глухие были слышны, но спали мы спокойно, самолетов-то ишшо не было, как в последнюю*… Ну, можить, на фронте и были, но мы их не видели и не слышали. Пошла я снова на фабрику работать, и вот раз так-то бягим домой... а пасмурно было, холодно! И вот глядим, поляки едуть в хурманках своих. Едуть, плачуть… и с детьми, и старые. Ну-ка, подумай только, легкое ль это дело бросить свою родину, хату и уехать от немца в чужую страну? Кому ж они нужны тутова? Правда, расставляли их по хатам, но это ж им еще и прокормиться надо было, обуться-одеться, а тут мы и сами голодные, разуты-раздеты. Да если б еще дома сидеть, так и ладно, а то, бывало, пока добягишь до фабрики, так аж посинеешь вся. Отвядёть мамка на кухню… она как раз там работала, усадить за печку, посидишь, отогреешься чуток, тогда и пойдешь работать. И проходила я на фабрику до января, но когда совсем уж сильные морозы началися, мамка и говорить:
- Давай-ка белье стирать на раненых. Кырза стираить и говорить, что дело выгодное.
Вот и начали мы… И правда, хорошо нам платили, но крепко ж много стирки было! Пойдешь туда и как навяжуть тебе узел! Двадцать штанов, двадцать носков, двадцать простыней. Особенно трудно отстирывалося белье из операционной, но его, правда, давали всем по очереди. Хорошо мы тогда зарабатывали, да и Динка уже кое-что помогала, и братец мог печку растопить, воды наносить, а всё равно… Стирать-то ишшо ничаво, можно было, а вот полоскать! У нас же на Ряснике обшество ключ содержало, доски там были положены, загорожен он был шшытами, и вот другой раз зимой цельный день в этом ключе полоскаешься. Хорошо, как тепло, солнечно, а то не успеешь бельё это из воды выхватить как на морозе рочагом* становилося, вот руки у мамки и стали болеть от этого полосканья. И сушить было трудно. Бывало, как навешаешь это бельё по всей хате, а потом всю ночь только и топишь печку, и дежуришь возле нее, то мамка, то я, Динка. Насушим, а потом – гладить. О-о, и сейчас этот утюг!.. Грели-то его углями, так сколько ж раз так от него угоришь, что еле-еле от стола отвалишься. А гладить надо было обязательно, не глаженое не принимали, и приемшык был такой мучитель! Сейчас припрешь ему ношу, разворачиваить, смотрить... а потом швы-ырюх рубаху назад! Нашвыряить кучу цельную, а ты потом и перестирывай. Ну такой негодяй был, такой!.. И пришлось эту стирку бросить.
А как-то приходить к нам подруга и говорить:
- Давай-ка, Мань, булками торговать, вон как ребяты этим промышляють!
А надо было за ними выходить с санками часа в три ночи, чтобы успеть купить в карачевской пекарне… Ну да, Карачев-то в двух километрах от Рясников, вот и надо было выходить пораньше, чтоб успеть к шести утра подвезти эти булки к солдатским баракам. Так с Динкой* мы и начали. Купим их, привезём на санках к баракам, просуним через проволоку солдату, он нам – деньги… Душа веселилася!
Ну, а раз так-то приезжаем, а проволоки и нетути! Кинулися к нам солдаты да как начали булки наши расхватывать! Кто сунить деньги, кто - нет! И порасхватали наши булки моментом! Плачем:
- И что ж вы это только делаете!
А один и кричить:
- Ривалюция, девки, ривалюция!
Отошли мы в сторонку, начали считать оставшиеся. Двенадцать булок уташшыли! Стоим, гадаем: и что это делается?.. какая такая ривалюция? А тут как раз мальчишки наши подбегають, спрашиваю у одного:
- Семен, и что это за ривалюция такая?
А он:
- Да это царя прогнали. Нет у нас больше царя*.
И тут как раз светать стало… Стало светать и мы увидели, что часовых нигде нетути и ворота, что вели к баракам, открыты. Побежали к ним, а там солдаты вольно ходють и на нас внимания не обрашшаить. Пошли мы и к бараку, где офицеры всегда сходилися, музыка играла, а оттудова ка-ак выбегаить офицер да за барак, а за ним - солдаты. Догнали и стали с плеч погоны срывать. Испугалися мы, Динка завыла:
- Домой пошли-и!
Ну, развернулися мы, чтоб к дому бежать, а навстречу главный начальник на тройке с бубенцами мчится. А был он такой злой! Солдат порол розгами, да и мы всегда боялися как бы и нас... Но тут вдруг и к нему подскочили солдаты, сташшыли с кареты и тоже стали погоны срывать. Еще страшнеича нам стало.
Бягим домой, на улицах солдат полно, а у нас в хате соседки сидять и какой-то солдат им что-то говорить. Помню, бабка Рыжиха ишшо и запричитала:
- Господи! Видать, последний конец света пришел, раз царя-батюшку прогнали. Он ведь - Бог земной! Как же можно поднимать руку на Бога?
А солдат:
- Зато войне конец и все мы равные. И тюрем больше не будет.
Пооткроють их, значить, и даже всех преступников повыпустють. Тут и Кырза завыла:
- Да что ж теперича будить, если и конокрадов выпустють? Придёцца на дворе вместе с лошадкой ночевать.
И всё же, что войне конец, все были рады: домой возвярнутся родненькие!
Но всё ж событие это крепко всех озадачило. Мужики ходили и ходили друг к другу, толковали, но никто не знал: а что дальше будить? Ну а нам, детям, всё интересно стало. Говорил же солдат, что тюрьму откроють и всех повыпустють, вот и пошли мы в город узнать: а так ли это? Правда, мы и раньше туда бегали. Ведь к тюрьме много народу приходило перед Пасхой и приносили с собой кто яиц, кто мяса, а богатые даже по целому окороку свиному привозили. Да и нам мать так-то дасть хоть яиц с десяток, вот и снесём, а там уже надзиратель стоить, принимаить. Навалють всего!.. Ну, а тогда пошли мы посмотреть на эту тюрьму, а ее и вправду распустили. Раньше-то, как идешь мимо, так всё-ё арестант какой рукой помашить из-за решетки, а теперь - ни-ко-го. И даже тюремшыков. Ну, раз никого нетути, так что ж смотреть-то? Развернулися да домой бяжать по заречью. Помню, еще и в солдатские бараки заскочили, забралися на нары... Бараки-то эти уже пустые стояли, вот мы и потом бегали к ним. Прибягим, залезем на нары, да и найдем там или корку сухую, или табаку горсть, клочки какие.
Но должно через год* бараки эти снова стали солдатами наполняться. Но им еще вольно жилося, даже с войны стали убегать. Придёть такой-то, с недельку посидить дома, сумку хлеба, картошки набьёть да в лес. Ишшы его там!.. Помню, покос как раз начался, так соседка Мамониха всё-ё из лесу сено возила. А кто ж его там косил-то? Вот бабы и стали поговаривать, что это, мол, Ванька ее там, в лесу, живёть. Да и о других толковали: тот-то пришел, тот-то... И никто их не хватал, в тюрьму не прятал, в Сибирь не ссылал, как при Сталине*, после второй* войны. Да и кому хватать-то было? Раньше хоть становой с ними расправлялся. Как вырвется какой из-под проволоки в деревню, так тот его и схватить, и ушлють на фронт, а какого - и розгами… О становом тебе? Да крепко ж нехорош был, крепко ж лютый! Так и придирался, так и придирался ко всем! И даже ряжеными на Святки запретил рядиться. Раньше-то, нарядюцца бабы и мужики кто барином, кто собакой, кто ведьмой и ходють по улицам, а этот становой и запретил. Раз мамка цыганкой нарядилася, и пошли они с соседками по дворам. Сидим мы, ждем ее. И ночь уже, и темно совсем, а нашей мамки нетути и нетути. И оказалося, становой их забрал! Как начали они там выть:
- Отпустите ж вы нас! Дети ж одни дома сидять, ждуть!
Причитали, причитали!.. Так он, наконец:
- Ну ладно. На сегодня отпущу. Но чтоб в другой раз этого не было. Чтоб не смели ходить! Под ряженым может и солдат укрыться.
Ох, и сукин сын был! Так с плеткой и ходил, без неё – ни шагу. Вот и решили солдаты с ним разделаться, как раз под Рождество это было. Подкараулили, сташшыли с седла, привязали к лошадиному хвосту, под него сноп соломы сунули, подожгли… Ка-ак пустилася эта лошадь, как понесла!.. С тех пор и не стало у нас станового.
*Война - первая империалистическая. 1914 год.
*Великая Отечественнаявойна. 1941-1945.
*РОчагом – замерзало от мороза и не гнулось.
*Отречение Николая второго от власти в марте 1917года.
*Ревыолюуия - Переворот 1917 года.
Фото: Такими могли быть мои предки-крестьяне.
| Помогли сайту Реклама Праздники |
При цитировании ссылка на сайт обязательна. Exsodius 2008 - 2024
18+