дверцы (видимо, в эту минуту мой «кавалер» убирает со стола «следы преступления»), затем в коридоре хлопает дверь, и до меня начинают долетать невнятные голоса. Один из них, резкий и визгливый, явно принадлежит соседке, другой - робкий и блеющий - моему несостоявшемуся любовнику. Слова различаются с трудом (их почти полностью перекрывает льющаяся из магнитофона музыка, которую этот болван так и не догадался выключить), единственно, что мне удается разобрать, это несколько раз громко повторенное имя жены Малянова и еще, кажется, слово «совещание». Голоса звучат все громче, все настойчивей, начинают приближаться, слышатся звуки, похожие на борьбу, громкий женский крик: «Нет, вы меня не останавливайте!» и быстрое, решительное шарканье подошв по паркету. По всей вероятности, соседке все же удалось проникнуть в комнату. В дверном проеме несколько раз мелькает цветастый край ее платья или халата, на какое-то время загораживающий мне всю видимость.
- О, да вы, я вижу, неплохо устроились. Интимный свет, музыка, - судя по всему, она находится сейчас совсем близко, в каком-то шаге от меня.
- А я, Полина Сергеевна, люблю иногда перед сном красивую музыку послушать, - голос Малянова, от волнения сделавшийся еще более тонким, выдает его с головой. - Вы, я вижу, не одобряете этой моей слабости…
- Нет, как раз эту слабость я вполне одобряю. А вот что касается другой вашей слабости...! - в ее интонации появляются угрожающие нотки.
- На что это вы намекаете, Полина Сергеевна? Я же объяснял вам, что у меня сегодня было совещание. Поэтому я и задержался…
- Совещание, говорите? А почему тогда от вас… простите за нескромный вопрос… вином попахивает?
- Потому что это было не совсем деловое совещание. Клиенты, с которыми сотрудничает наш завод, пригласили нас в ресторан… Там мы, естественно, немного выпили…
- Ну-ну, а потом?
- А что потом? Потом я пошел домой…
- Сами? Без провожатых?
- Каких еще провожатых? Я вас не понимаю, Полина Сергеевна!
- Да все вы прекрасно понимаете, Виктор Федорович! - голос соседки поднимается чуть не до крика. - Я говорю о той молодой особе, которая минут двадцать тому назад проникла в ваш дом!.. А? Что вы на это скажете?
- Вы… вы что-то путаете… Никакая молодая особа в мой дом не проникала…
- Ах, не проникала! А если я скажу вам, что видела это собственными глазами?! Что, вы и после этого будете отпираться?!
- Но… но вы не могли этого видеть! Это невозможно!
- Что ж в этом невозможного? Вы, наверно, забыли, Виктор Федорович, что в дверях иногда глазки имеются.
- Значит… значит, вы подглядывали за мной! Как это подло, Полина Сергеевна!
- Подло, Виктор Федорович, в отсутствие жены любовниц к себе водить!
- Нет у меня никаких любовниц! Вы все это придумали! - маляновские выкрики теперь все больше походят на скулеж побитой собаки. В какой-то момент мне даже становится его жалко. - И вообще, по какому праву вы учиняете мне допрос?
- По какому праву? А то вы не знаете! По праву близкой подруги вашей жены! Да-да! Тамарочка сама меня попросила, чтоб за время ее отсутствия я глаз с вас не спускала! Как чувствовала, бедняжка!.. У-у, все вы такие! Стоит жене лишь на минутку отлучиться, тут же приводите в дом кого ни попадя!
- Да с чего вы это взяли?
- Да с того самого!.. Ну-ка признавайтесь, куда вы ее спрятали? В ванной? В спальне?.. Или, может быть, на балконе?..
И тут происходит то, что, видимо, должно было произойти. Произнеся последние слова, эта дура - скорей всего, просто машинально - толкает балконную дверь. Дверь, конечно, тут же открывается, и…
Самое смешное, что я понимаю это не сразу. Первые две-три секунды, ослепленная светом, резко хлынувшим из комнаты, я только беспомощно щурюсь, пытаясь разглядеть нависшую надо мной темную фигуру, которая с не меньшим, по-видимому, интересом в этот самый момент разглядывает меня. Но вот мои глаза понемногу осваиваются, и я вижу прямо перед собой внушительного вида даму лет пятидесяти (или что-то около того) с побелевшим от изумления крупным широким лицом, кажущимся еще белее от толстого слоя пудры и косметики, которые делают ее похожей на персонаж итальянской «комедии масок». Это сходство усиливается еще и обилием навешанных на нее побрякушек - огромные, с кулак величиной серьги в виде двух серебряных медальонов, такое же серебряное монисто из медальончиков, но поменьше, шесть или семь перстней крупной вязки и что-то вроде диадемы, ужасно наляпистой и безвкусной, украшающей высокую, наподобие пизанской башни, прическу, - а также ярко-красным, отороченным розовым мехом, халатом и такими же красными, украшенными мехом, тапочками. И это размалеванное чудище - ну надо же! - взирает на меня почти с ужасом, как будто я чертик, выскочивший из коробки, или, на худой конец, трубочист, только что покинувший трубу.
Малянов в этот момент выглядит не менее уморительно. Его физиономия от неожиданности становится еще белее, чем у соседки, словно на него высыпали целый мешок муки, а в округлившихся глазах выражение такого безграничного отчаяния, которое бывает, наверно, только у самоубийц за мгновение до того, как они решились свести счеты с жизнью. Он застывает на месте, не в силах пошевельнуться, бросая тоскливые взгляды то на меня, то на подругу жены.
Молчание длится минуту, а то и больше. Лишь магнитофон как ни в чем не бывало продолжает наигрывать очередную душещипательную мелодию.
Первой не выдерживает соседка.
- Кто это? - голос глухой, словно из могилы. - Я к вам обращаюсь, Виктор Федорович. Ответьте мне, кто это?
- Я… я вам сейчас все объясню.
- Ничего объяснять не надо. Все и так понятно. Просто скажите, КТО это?
- Полина Сергеевна, вы не то подумали…
- То, что я подумала, Виктор Федорович, останется при мне… - она выдерживает небольшую паузу, а потом вдруг патетически заламывает руки, словно артистка, декламирующая со сцены. - Эх, вы! А я ведь вам так верила! Считала вас порядочным мужчиной!..
И тут меня, что называется, осеняет. Я вдруг с особой отчетливостью понимаю: все, что эта женщина говорила до этого, обычный блеф. Ни в какой глазок она не глядела, а если и глядела, то ничего там не заметила, и меня она видит первый раз в жизни, и - что самое главное - в этот дом она явилась не потому, что переживает за подругу и уж, конечно, не за тем, чтобы обличить неверного мужа в измене. Нет, она совсем по другой причине сюда пришла. Потому и вырядилась как кукла. Потому и наштукатурилась, и завивку себе в парикмахерской сделала. Господи, неужели этот жирный боров так до сих пор ничего и не понял?! А впрочем, это его проблемы. Главное, что Я поняла!
Я решительно поднимаюсь с корточек и вхожу в комнату. С этой минуты внутри меня словно что-то сдвинулось. Я вдруг перестаю чувствовать себя напроказившей школьницей, которую взрослые дяди и тети застали за чем-то нехорошим, уже не таясь, смотрю прямо в ее разукрашенную физиономию, и, когда наши взгляды снова встречаются, в глазах соседки уже нет прежнего брезгливого выражения, а появляется что-то другое - пугливое, настороженное. Видимо, она тоже догадалась. Догадалась о том, что я уже все знаю.
Только Малянов все еще как бы не у дел. Пытаясь оправдаться перед этой образиной, он плетет какую-то ахинею о том, что я, дескать, всего-навсего его секретарша, что, как раз сегодня решив взять кой-какую работу на дом, попросил меня ему помочь, что мы настолько увлеклись этой самой работой, что не заметили времени, и когда она, то есть соседка, вдруг позвонила, то он сперва немного растерялся, но потом решил тут же открыть, а я почему-то воспротивилась…
И тут внезапно я начинаю громко хохотать. Прямо в его бледную испуганную физиономию… Честно говоря, сама не ожидала от себя такой наглости. Наверно, сказалось напряжение последних часов. В комнате мгновенно наступает тишина. Даже магнитофон перестает играть: наверно, закончился диск или, может быть, в нем что-то сломалось…
Это длится минуту или две, а потом приступ хохота проходит так же неожиданно, как начался. Однако и Малянов, и соседка продолжают смотреть на меня во все глаза, как на сумасшедшую.
И тогда я решаю воспользоваться ситуацией.
- Послушай, Витя (я специально называю начальника по имени, чтобы сразу дать понять этой дуре, что все, что он тут только что плел, самое обычное вранье), уже очень поздно, поэтому я, пожалуй, пойду. Думаю, вы и без меня прекрасно во всем разберетесь, - все это я проговариваю на одном дыхании, после чего, бросив еще один победный взгляд в их сторону, твердым шагом, с гордо поднятой головой решительно направляюсь к выходу из комнаты. Они оба, по-видимому, настолько ошеломлены моим поведением, что продолжают стоять на месте, как приклеенные, только во взгляде Малянова, кажется, появляется что-то похожее на сожаление.
Но красиво уйти все-таки не получилось. Уже у самых дверей - вот же блин! - я нечаянно наступаю на край халата, который, оказывается, все еще болтается на мне и про который, честно говоря, совсем забыла, чуть не растянувшись во весь рост прямо на пороге. Проклятье! На чем свет стоит ругая себя за неуклюжесть, стягиваю с плеч проклятый халат, быстро накидываю его на ручку двери и, пока эти двое еще не успели опомниться, бросаюсь со всех ног в коридор.
Но, похоже, мой конфуз их все-таки немного отрезвил.
- Надежда Викторовна, куда же вы? - блеющий голос Малянова настигает меня в тот момент, когда я, с трудом отыскав свои туфли, которые предусмотрительный хозяин засунул подальше под тумбочку, уже заканчиваю обуваться. И тут же следом злобное шипение соседки:
- Ну и сучка!
Но я твердо решила больше ни на что не реагировать. Моя главная задача сейчас как можно скорей покинуть эту чертову квартиру. Не удостаивая эту мымру даже взгляда, решительно нажимаю на ручку… Дверь, слава Богу, не заперта. Ура! Я на свободе!..
Первым делом бросаюсь к лифту, но, тут же передумав (пока я буду его ждать, Малянов с соседкой окончательно придут в себя и - еще чего доброго - бросятся в погоню), стремглав лечу вниз по ступенькам. Сердце в груди бухает как бубен… Первый пролет… Второй… Третий… Нет, кажется, никто за мной не гонится.
Стараясь сдержать дыхание, перехожу на спокойный шаг. От быстрого бега на лбу выступила испарина.
