Не утратившие еще ночной прохлады гладкие доски веранды приятно холодили босые ступни.
Легкий ветерок, тот, что всегда сопутствует новорожденной розовато-оранжевой заре, ласково поглаживал Пилар по смуглым, немного обветренным щекам и норовил сунуть свои шаловливые пальцы ей за пазуху. Тогда женщина на мгновенье отрывалась от работы, и бросив искоса взгляд на копошащегося у ее ног малыша и как будто устыдившись чего-то, быстро поправляла распахнувшийся глубокий ворот простой бумажной блузки.
Затем ее руки снова возвращались к нетяжелой, но монотонной работе, которой так изобилует женская жизнь. Выхватив из стоящей у ее левого колена плетеной корзины несколько больших стручков фасоли, она без устали лущила их своими крепкими пальцами, сбрасывая пестрые бобы в расположенное между ног пластиковое ведро. Пустые створки отправлялись направо в большую картонную коробку.
Тут же справа возился со своими машинками малыш Паблито, увлеченно издавая многообразные звуки, приличествующие оживленному уличному движению, и ничтоже сумнящеся взявшего на себя также и функции локального божества, с легкостью направляющего машины в лобовое столкновение, либо же отводя свою невесть за что карающую невидимых водителей длань в самый непредсказуемый момент.
Пилар, бросив на малыша полный нежности взгляд, коротко взглянула на свои руки, которые и без ее присмотра продолжали свою работу. И перевела взор на расстилающееся внизу море.
Старый деревянный причал, доски которого были видны всего в какой-то паре сотен метров впереди и книзу по склону холма, все еще прятался в тени, несмотря на то что вся восточная часть моря уже окрасилась в золотистый цвет.
Причал, конечно же, был пуст. Рыбаки ушли в море еще затемно.
Ушел и ее Джил.
Вспомнив мужа, Пилар многозначительно улыбнулась, изогнув одну пушистую бровь. И вновь бросила косой взгляд на Паблито. Как будто двухлетний ребенок мог подслушать что-то в ее мимолетных мыслях. Тех, что, как говорят, не подстать добропорядочной католичке и матери семейства. А также и понять, что происходит между его родителями очень рано утром, пока он еще спит. Происходит, между прочим, не так уж и редко, несмотря на их двадцатилетний брак…
Сухие стручки щелкали в пальцах. Пестрые, словно маленькие перепелиные яйца, фасолины сыпались в ведро, звонко стукаясь друг о друга своими округлыми боками.
«Просто кастаньеты, ни дать – ни взять!» , - подумала Пилар.
Потом ее мысли снова вернулись к мужу. Она думала о том, какой он неугомонный, и, несмотря на свои сорок три, невзирая на постоянную тяжкую работу в море, так и норовит прихватить ее за бедра и…
Пилар вздохнула.
«А ведь я ему все еще нравлюсь», - с удовлетворением и женской гордостью подумала она, разминая в пальцах очередной стручок.
И я его все так же люблю… Как полюбила шестнадцатилетней девчонкой, вот так и люблю до сих пор. Люблю настолько, что даже позволила появится на свет вот этому маленькому сокровищу (она взглянула на малыша). При всем при том, что их старшенькому, Хосе, недавно стукнуло восемнадцать.
Отец сегодня отправился в море без него, без Хосе. Взял только старика Рикардо. Говорит, ничего, справятся пока и вдвоем. А Хосе уехал на подготовительные курсы. В университет. Ее Джил говорит: «Что же, зря я, что ли, всю жизнь горбачусь, тяну рыбацкую лямку?».
Правильно! Пусть Хосе станет доктором, лечит людей. Будет уважаемым и богатым человеком. Да и им поможет, когда придет старость.
Вот только далеко, очень далеко ехать! Аж в самую Барселону!
Пилар глубоко вздохнула. Бросила в ведро звонко простучавшие фасолины и, сцепив пальцы за спиной в замок, потянулась всем своим по-молодому упругим телом, не знавшим в жизни ни лености, ни покоя.
Немного затекла спина. Ну, ничего! Это сейчас пройдет.
Расцепив руки, она потянулась к сыну и потрепала его по белобрысой макушке. Мальчонка, не переставая возить машинкой по полу, другой ручонкой уперся в большую материнскую руку. Мол, убери ее! Видишь, я занят серьезным делом, а ты тут со своими нежностями!
Пилар усмехнулась и руку убрала.
И подумала: «Ох, уж эти мужчины!».
Потом, как только руки вернулись к привычному занятию (корзина-то слева все еще полнехонька!), мысли ее, все утро поглощенные родными мужчинами, по-прежнему не изменяя выбранному предмету, приняли несколько иное направление.
«Вот же дуры, эти образованные дамы!», - размышляла Пилар.
И дураки те из ученых мужей, что пишут для них свои романы!
Мол, ах, какие мы, женщины непредсказуемые, ах, какие мы загадочные существа! Чушь это все!
То есть, ну да, имеются у нас такие приемчики, такие хитрости, чтобы мужчину заинтересовать, завлечь. Как они свою рыбу на наживку ловят, так и мы их ловим, насаживая на крючки то скромно потупленный взгляд, то кроткую улыбку, а то и белизну якобы случайно оголенного плечика и…
И загадочность!
Эх, помню, Летисия Гонзалес, когда моего Джила обхаживала, такого туману на себя напускала! Что там твоим декабрьским рассветам с их морскими туманами! Ну, такая, накажи ее Господь, загадочная была! Деться некуда! А на самом деле? Тьфу! Пустышка!...
И Пилар, громко фыркнув, с размаху бросила в ведро горсть бобов, да так сильно, что они чуть не повыскакивали обратно. А малыш Паблито удивленно-испуганно уставился на мать.
- Ничего, ничего, ихито! Все в порядке! Мама шутит, - и погладила мальчика по макушке. Мгновенно успокоившись, ребенок вернулся к своим занятиям.
«Чего это я раздухарилась? Лет-то сколько прошло…», - удивленно подумала Пилар.
О чем это бишь я?
Ах, да! Загадочность!
Вот уж кто загадочный, так это мужчины!
Куда они постоянно стремятся?
Что зовет их за порог родного дома? Ведь я же вижу, что здесь им хорошо! Так, почему же они все время стремятся уйти?
Что видят и что слышат они там, где аквамариновая гладь истончается и едва заметно сливается с голубизной неба?
Вот, был сначала отец. Самый первый мужчина в жизни Пилар, которого она любила всеми фибрами своей детской души. Сильный, надежный, веселый, добрый. Родной до слез.
Когда ей было три года, он был для нее Богом. Вот кому нужно было молиться, кому собирать и дарить первые весенние цветы, и кого, обвивая своими тонкими ручонками, не переставая, целовать в обветренные соленые щеки.
Вот кто, единственный, был нужен, чтобы в ее маленькой жизни все было хорошо! Чтобы светило солнце, цвели цветы и щебетали птицы. Пилар совершенно не понимала, для чего ей каждое воскресенье отправляться в долгое путешествие с родителями и братьями в соседний городок в церковь, выстаивать долгую службу, если Бог – вот Он! Прямо здесь, с нею. Загорелый, сильный, с крепкими большими руками, пропахший терпким потом, рыбой и дешевым трубочным табаком…
Когда ей исполнилось одиннадцать, едва нарождающаяся и неосознаваемая женственность добавила новых оттенков в ее любовь к отцу, заставляя Пилар трепетать от неведомого страха и какого-то сладкого предвкушения. И ревновать к матери, к тем моментам, когда из-за закрытой двери родительской спальни раздавался ее грудной, странно изменившийся смех. Еще совершенно не представляя того, что же там происходит, юная Пилар могла поклясться чем угодно, что именно этим мать привязывает ее обожаемого Бога к себе. В такие минуты Он переставал безраздельно принадлежать ей, Пилар. И она начинала тихо ненавидеть свою мать, в которой до этого не чаяла души…
В четырнадцать, рано созревшая, как и все девушки юга, Пилар, движимая скорее любопытством, нежели страстью, лишилась девственности, позволив одному из своих сверстников явно больше, чем тому полагалось. Решившись на этот шаг по какому-то наитию, она обрела нечто гораздо более значимое, нежели простой сексуальный опыт.
Теперь ее обожание к отцу претерпело очередную метаморфозу. Ее кумир парадоксальным образом в одно и тоже время был низведен до уровня человека, внезапно обретшего вполне приземленные качества, и возвышен на абсолютно недосягаемую высоту, находиться на которой рядом с ним было позволительно только матери.
В последующие два года, вплоть до того момента, покуда ей не повстречался Джил, да собственно говоря, и самого Джила, как всех своих предшествующих ему избранников, она придирчиво сравнивала с отцом. Эта неосознанная реакция очень многое успела испортить в ее молодой жизни, пока она не научилась находить в мужчинах их собственные уникальные качества, разительно отличавшие их от отца, но тем не менее, приходившихся по вкусу самой Пилар.
Постепенно Джил все более и глубже проникал в сердце Пилар, незаметно занимая многие из тех ближайших и отдаленных уголков, в которых обитал образ отца. Вытеснение происходило почти безболезненно, ненавязчиво, и так естественно, что вскоре две эти личности вполне органично смогли сосуществовать в душе девушки.
Но все же главным мужчиной ее жизни теперь стал муж. Ее Джил.
К отцу же она продолжала испытывать нежную любовь, которая только усиливалась год от года. Особенно, когда силы постепенно стали оставлять его, и Пилар все больше принимала на себя обязанности матери. И в один прекрасный момент она осознала, что отца она любит, как своего ребенка.
Теперь на долгие годы на пьедестале ее сердца воцарился Джил.
С ним она пережила любовь во всех ее оттенках, начиная от сумасшедшей влюбленности, - пусть и самой короткой, но самой трепетной и сладкой фазы их отношений, - и до глубочайшего чувства любовной привязанности, когда мужчина и женщина, проведшие рядом не один год, прорастают друг в друга всеми фибрами своих душ, и начинают представлять собою единое целое.
Легко предугадывая каждое, еще непроизнесенное слово, предвосхищая любой последующий поступок, они живут в таком теснейшем симбиозе, что с определенного времени перестают замечать присутствие своего любовника. И лишь очень остро воспринимают его уход, когда возникает оглушающая пустота, которую ничем не заполнить…
Пилар подняла взор от ведра, уже почти наполовину заполненного фасолью. И очень своевременно! Малыш Паблито, заигравшись, пятился на четвереньках, словно сухопутная креветка, задом наперед. И теперь его попка, облаченная в веселенькие трусишки, угрожающе нависла над краем веранды. Там было невысоко, всего каких-нибудь метр-полтора. Но такому крохе и этого может хватить, чтобы как следует расквасить себе нос.
Переворачивая в отчаянном рывке ведро с фасолью, Пилар бросилась к ребенку и, подхватив под мышками, водворила его на законное место.
Шумно выдохнув и уняв колотящееся сердце, она собрала раскатившиеся по полу бобы и вернулась к прерванному занятию. Какое-то время она бездумно лущила сухие стручки. Но вскоре ее мысли снова потекли плавным умиротворенным потоком.
Работа.
Работа, работа.
Все время – работа. Сколько она себя помнит, Пилар все время работала. Работали ее отец и мать, братья и сестры. Работала она. И конечно же, очень много работал ее Джил…
Пилар подняла руку и откинула за ухо мешающую длинную прядь темно-русых волос.
Да, Джил никогда не был лентяем! В самом начале, когда они только поженились, он выходил в море простым помощником на лодке ее отца. Потом, подкопив деньжат и заняв что-то у отца, а что-то в банке, они купили свою
