У Алены большие умные глаза, усиленные наклеенными ресницами до состояния кукольных. Она умеет поселять в них недоумение, ломать над ними бровь и умело дозировать интеллект на своем живописном лице. А между тем Алена – умная женщина. Даже очень. И очень даже образованная.
Думать она умеет самозабвенно. Вот как сейчас: застопорила голову на полпути к окну, и взгляд остановила где-то там же. И мыслью углубилась так далеко, что бесконтрольный лик ее вдруг сразу поумнел.
– О чем задумалась, Алена?
– Да так… О жизни, – смутилась на секунду, засветилась яркими зубами. Как будто рубильник щелкнул – выключил глубокую мысль, вернул Алену в обычный образ, завел спонтанный монолог:
– Знаешь, когда-то давным-давно, в начале девяностых, когда училась я в универе и проживала в общежитии, со мной приключилась маленькая, но отчего-то памятная история.
У моей соседки по комнате образовалась очередная личная жизнь, и сентябрьским субботним вечером она мне популярно объяснила, что хорошо бы подышать мне свежим воздухом: «Ну, сходи куда-нибудь, поброди где-нибудь – в общем, сама придумай». Ничего я не придумала, но, разумеется, пошла.
Гуляла-гуляла, перегуляла все окрестные улицы и парки. Усталость с голодом пригвоздили меня к скамейке возле стадиона «Динамо» – тогда лежал там милый тихий сквер. Сижу в студенческом своем плаще, подмерзаю понемногу, грустнею лицом. Позвонить бы, узнать у подруги, как там с личной жизнью, может, наладилась уже… Только куда звонить? Телефонов не то что мобильных – никаких в общежитии не было. Один старинный раскуроченный аппарат на всю студенческую братию, и тот под неусыпным вахтерским оком.
Сижу, в общем, глазами хлопаю. Минут через пятнадцать подходит темный молодой человек в светлом плаще – араб не араб, но что-то в этом роде. Смуглый-пресмуглый, высоты изрядной, красоты утонченной, волосы черные волнами на плечи ложатся – как грива у породистого скакуна. Да еще глаза лиловым светом отливают. В общем, арабский скакун и есть – тонкий и породистый в каждом своем сантиметре. Но отчего-то понятно, что тоже студент.
Садится рядом, бумажным свертком шелестит, в нем – сыр творожный, вроде клинкового. Это я потом увидела. А сначала руки его стала рассматривать, которыми он ту бумагу разворачивал. А они у него тоже породистые, с наимузыкальнейшими пальцами, как раз для инструмента созданными. Прекрасные, в общем, руки. И он этими чуткими пальцами сыр разворачивает и кусок небольшой отламывает. Себе, значит, отламывает, а мне остальной протягивает – ломай, мол, и тоже ешь. Ни слова при этом не говорит. И я ломаю, и ем с удовольствием, и вслед за сыром проглатываю некоторое образовавшееся недоумение. Потому что есть хочется больше, чем удивляться.
Сидим, жуем, жизнь вечернюю наблюдаем. И тут, ни с того ни с сего, он говорит с очаровательным акцентом: «Покажи левую руку». Я вопросов не задаю, возражать не думаю – протягиваю левую ладонь. Посмотрел он секунд несколько, подержал мою в цыпках кисть в своей прекрасной смуглой руке и говорит: «Девушка не должна столько думать о жизни».
Вернул мою руку, забрал свой сыр и был таков.
А я осталась на скамейке с этими его словами. Крепко они мне в голову засели и частенько поныне вспоминаются, потому что жизнь регулярно подкидывает поводы… И вот когда она, злодейка, загоняет в угол и начинает топить в мыслях и думах, я вспоминаю ту сухую длинную ладонь… и думать перестаю. Я этому долго училась. – Алена блеснула нарядным глазом, и даже, кажется, подмигнула им. Победоносно. – А кроме того от глубоких мыслей рождаются мелкие морщины. Оно мне надо? Конечно, нет.
А ведь она еще и красивая, наша Алена.
И даже очень.
Ноябрь 2013
