1
Пришла толстуха с вонючим вёдром и вылила треть воды на пол. Я еле успела прицепиться к потолку, а она, согнувшись, выставила свои две половинки и давай растирать тряпкой воду.
Дородные половинки ходуном ходят. Смотрю на них сверху и со страхом думаю о том, скольких моих подружек загубила эта фурия. Видать, шеф вздрючил, даже под стол полезла. Думает толстожопая, что она одна тут человек.
2
На этом толстуха не успокоилась. Подтянула трусы, не поднимая платья, и взгромоздилась на стол (ох, тяжела задница!), стала протирать сверху мокрой тряпкой шкаф. От вони я едва не шлёпнулась в обморок, что означало бы для меня сыграть в ящик на ещё не просохшем полу. Пыли много: под тряпкой образовалась чёрная кашица. Фурия, собрав её, вынуждена слезть и отнести свою стряпню в ведро, а я немножко передохнула. Может, думаю, назад не вернётся.
Толстуха шумно прополоскала тряпку в ведре, отжала её, усиливая омерзительный запах. Прижала локти к бокам, опять подтянула трусы (либо муж растянул резинку, либо любовник) и полезла на стол.
Блин, сколько такое может продолжаться? Вонища снова одурманила голову, да ещё мысль наклюнулась: вдруг она вздумает и потолок протереть? Что-то слишком усердствует, даже на пятки приподнимается. Дорожит работёнкой своей. Здорово толстую шею намылили, а потом ещё и ещё... Вот и взмыла туда, о чём раньше не помышляла. Космонавтиха. Говна мешок. Протрёт пол шваброй, да и ладно. Теперь же химиотерапию развела. Как только я держусь, сама не представляю. Верно, к ним начальство нагрянет, высокое-превысокое, вот эти фурии и встали на цыпочки, заварили кашу, развели парашу.
3
Если бы меня раздражала только толстуха с вонючей тряпкой! На стене под потолком блестел глазок видеокамеры, фиолетовый и лукавый; до меня рукой подать. Но я-то знаю: меня ему слабо рассмотреть, а вот как эта фурия воды на линолеум налила и трусы подтягивала, он видел. И не с испугом, как я, - с насмешкой. Сиськи-то вон как колыхнулись. Лифчика, полагаю, нет, не хочет свои бананы в тюрьму засовывать. Я её в этом одобряю: женщина женщину всегда поймёт. Тот, кто станет просматривать запись, заржёт кобелём, именно кобелём. Блин, а мне ведь сейчас не до смеху. Я от страха скукожилась, ещё меньше стала, хотя меня видеокамера и в микроскоп не увидит. А вот эту... Ой, она закончила вытирать шкаф и посмотрела в мою сторону. Неужели засекла? Махнёт тряпкой - и прощай жизнь. Нет, она, может, и подумала о потолке, но задействовать тряпку побоялась. За воздух не схватишься, стоя на столе, а больше не за что. Толстуха с удовлетворением оглядела всё ещё мокрую крышку и слезла на пол.
Я круто решила при первой возможности переселиться на глазок видеонаблюдения. Уж там-то я буду спокойной, как пульс покойника.
4
Блин, да она не собирается выносить вонючую муть, опять полощет в ведре тряпку, где уйма утопленниц. По ширине русская баба, а гляделки еврейкины. Нутром чует, что ещё я есть, но не знает, как меня прищучить. Отжала тряпку в ведре (руки толстые, пальцы жирные), снова подтянула локтями трусы и раскорячилась, выставила свою крупнокалиберную пушку, вытирая почти сухой тряпкой пол. Линолеум снова влажно заблестел, и мне, дурёхе, казалось, что я вижу плачущие глаза подружек, хотя - где там! - фурия почти всех повывела.
Будь фотоаппарат, я сняла б её наглые ляжки, так и прущие из-под халата. Какое тело нажевала, а хлипкие тельца моих дальних и ближних родственниц мочит без зазрения совести!
От тошнотворных испарений вновь стал нарастать страх... Я держалась из последних силёнок. Вес мой - тьфу, что стоит сорваться и упасть на вонючую тряпку? Я уже думала не про толстуху, а о белом бугорке на потолке да маленькой выемке возле, за которую я, затаив дыхание, держалась. Отломится бугорок, и моя жизнь вместе с ним. Крупнокалиберная пушка - рукой подать.
5
Прошлась тряпкой по плинтусам и остановилась. Как пузатый Наполеон Москву, осмотрела поле битвы. Это подвиг её, Бородино, где она добилась победы. Неприятель рассеян и истреблён подчистую. Поправила чёрный локон, прилипший к мокрому лбу. Завязала потуже поясок байкового халата. Обычно прошвырнётся шваброй туда-сюда, и готово. Потому и держалось во мне равновесие духа. Вольготно жилось. Гибли самые старые, которым и так помирать пора. Тогда толстуха даже нравилась, казалась мягкой такой печечкой для мужика. На моих глазах печка отвердела, моргалы утопли в своей непроглядности. Скурвилась бабища с макушки до пят. Скорее, скурвили её: шеф нагоняй устроил. Почему? Да узнаю я, лишь бы выжить, перенести эту тлень, эти жуткие испарения.
Теперь она возле двери… Может, вынесет наконец-то ведро. Куда там! Не зря говорят, что толстожопые неуклюжие. Не так-то просто им развернуться. Намочила тряпку в ведре, скрутила в канат и шагнула к плинтусам. Блин, где просвет, где финиш?
6
Вообще плинтусы, может, и надо бы ещё разок протереть. Сверху мне хорошо видно, сколько там потемневших пылинок осталось. Если пылинка почернела, то никакая реанимация не поможет. Это чернозём на попрание людям. Она лишь раз живёт, после чего никакая обсушка не поможет. Могильщик подружек, дебёлая тёлка,
сделав с тряпкой ходку по периметру, встала опять возле дверей и вновь осмотрелась.
Чего пялишься? Чисто всё, хоть шаром покати; и долгожителей, и малолеток повывела. Ох, и не люблю подхалимаж, а ты самая настоящая подхалимка. И перед кем? В углу на деревянном древке не наше знамя, вот перед ним ты, толстожопка, и выслуживаешься, ему даёшь лоск, ради него столько пылинок похерила.
Я опасалась втайне, что фурия каким-нибудь образом проникнет в святая святых - мои мысли, тогда мне несдобровать. Однако у неё толстая кожа и напомаженные губы. Я для неё не существую (и ныне, и присно, и вовеки веков). Сколько мудохалась враскорячку - помаду на губах сохранила. Не случайно, думаю. Взяла ведро. Ну, с Богом иди. Ушла, а тряпку на полу оставила.
7
Только я вздохнула свободно, тихо-тихо так, может, беззвучно вовсе, и мне самой показалось, что вздохнула. Секунда прошла, да ещё одна - и толстожопка опять на пороге с ведром. Как я не шлёпнулась в тот момент, сама не понимаю. Я ведь тщедушная, да ещё на потолке, на волоске тонкой руки, можно сказать.
А тут по второму кругу... Неужто шишка заявится? К ней на костюм попадёшь - сразу заметут. Впрочем, я попадать не собиралась: мне лишь бы перманентную войну пересидеть, а там найду способ видеонаблюдение оседлать. Туда никакая фурия не дотянется, да и того глазка фиолетового боятся, стараются не зыреть в его сторону. Мне это на руку. Я хоть и женщина, но не желаю, чтоб на меня пялились. Хочу самой на себя посмотреть, понять, что в моей выжженной душе осталась, как я буду тут одна, без подружек, особенно в темноте, которая покажется мне глубоким колодцем, и я не смогу заснуть. Толстухе пофиг мои потолочные страхи, у неё свои, половые. Одно хорошо: на сей раз вода чистая и ведро не воняло.
8
Она прополоскала тряпку в ведре, выкрутила и бросила на пол. По лицу заметно: чертовски устала. Полой халата вытерла пот, а он выступил снова. Следов помады на губах уже не осталось. И когда успела убрать? Али он в мгновение ока слизнул? Блин, да я глазам своим не поверила! Толстуха, где стояла, там и села возле тряпки на пол и стала на карачках протирать линолеум в тот момент, когда я опасалась, что она воспарит к потолку, прекратив мои мелкие радости и глубокие мучения.
Нет, крупнокалиберная пушка целилась в меня, однако не стреляла. Она направлялась к бело-синему знамени, вылизывая вылизанное прежде, не опасаясь протереть пол до дыр. Перед знаменем на коленях перекрестилась наскоро и стала вытирать древко, обернув его тряпкой и двигая правую руку вверх-вниз, от полотнища до линолеума. Что она из кожи лезет, толстожопка, мешок с говном? Я боюсь этого флага, как чёрт ладана, а то и больше. И подружки от него драпают, улепётывают, смываются, прячутся, шарахаются, улетают, разбегаются кто куда… Потому что остаться на знамени значит концы отдать.
Придут лапищи, схватят древко. Ему-то что, а ты пищи-не пищи - никто не услышит. Ты пропадай. То же самое и на полотнище: стряхнут под ноги и раздавят втихаря миролюбивые бородачи.
Напрасно преклонилась, напрасно драишь, толстожопка, - нет там никого. Блин, что это я? Да если не будет ананировать древко, то тогда примется за потолок. Впрочем, она хитра, лиса-чернобурка. Понимает: бородачи пристально взирают на землю и рассеянно - вверх. Потолок - случайная радость, нежданная передышка, её седьмое небо. Не пойдёт она за стремянкой, не полезет искать иголку в стогу сена - меня, еле живую от пережитой нервотрёпки.
9
Думаю: будет ли эта подлиза полотнище вылизывать, и склоняюсь к тому, что нет. Материя вовсе не то, что дерево, которое можно дрочить. Нет. Лапнешь разок-другой, потом не отмоешь ни порошком, ни нано-технологией. Не отскребёшь ногтём. А бородачи к этому внимательные, ух и зоркие бородачи! Не только пятнышко заметят, но и тотчас определят, некошерное что-то ела или переспала недавно с мужиком, а руки не помыла. Состав преступления укажут. Хотя толстуха не из полохливых, но и рисковостью её Бог не наградил. Осторожная в квадрате хитрости.
Вот, к примеру, смоляная чёлочка. Мне неплохо видно, как она слиплась на лбу и превратилась в три жгутика, и опять же жгутики смоляные, ещё более смоляные, чем сама чёлочка, будто три девочки из школы выпорхнули, пощебетали и разошлись в разные стороны. А она уже дважды не школьница, а может, и трижды, а волоска ни одного седого или серого - антрацит, на котором я когда-то жила, посветлей: на нём налёт есть.
Всё потому, что ничего близко к сердцу не принимает, барьер в каком-то клапане либо баррикада целая. Стеной стоят на пути треволнений. А я сколько раз за последний час концы откинула? Вот он откуда, пушок тополиный, на мою мягкую головушку!
10
Мне не удалось предугадать поведение подхалимки; боюсь, и дальше пойдёт наперекосяк. Она вытащила из левого кармана, нашитого спереди на халат, смертельно белую щёточку. Завернула цветастую полу, вытерла об изнанку сначала одну руку, потом другую, приложила ладонь к звезде и стала тереть её щёткой с лицевой стороны. Снова пришлось становиться на цыпочки. Икры ног то выглядывали, то снова прятались под халатом. Шуруй - так всегда междурядья обрабатывают, только там приплод есть, а здесь вхолостую.
Нет, эта фурия не может зря стараться, добавляя поту на лоб, - несколько глупых пылинок упали на пол, резиновые шлёпанцы тут же придавили их. Вскрик был молниеносный, скажу я; только толстухе хоть в глаза ссы. Либо ей бурый медведь на ухо наступил, либо оно не так, как у меня, устроено. Если б крик продлился хотя минуту, я заткнула бы уши руками и, конечно же, полетев вверх тормашками туда, где крокодилились синие шлёпанцы, шлёпнулась бы.
Блин, мне жалко вас, подруги, хотя я больше боюсь за себя. У вас были мгновенья полёта, за которые вы заплатили жизнями. У меня таких мгновений может не быть.
11
Я верное время знаю не случайно. Часы - вот они, напротив меня, круглые, как личико солнца, у которого только три луча: два упитанных
