Кто ты?

QUIS ES TU?
КТО ТЫ?

Ещё один день клонился к концу. Скучный, глупый, никчёмный день. Собственно, префекту можно было и не просыпаться, не вставать с ложа, не омывать лицо душистой водой, не смазывать руки и волосы благовониями. Сегодня всё было так же, как всегда. Снова холодное утро, жаркое солнце днём с удушающим воздухом и смердящая прохлада вечером. Эти иудеи, боги знают почему, предпочитают выбрасывать содержимое ночных сосудов, да и просто домашнюю грязь прямо на улицы. Как было хорошо в Риме! Пилат расположился на мраморной скамье в большом зале дворца Ирода Великого, предоставленного ему, наместнику Рима, нынешним хозяином Иудеи, взбалмошным царём Иродом, сыном великого правителя. Темнота постепенно окутывала его, отступая только перед яркими пятнами светильников, которые тихо и незаметно зажгли рабы. Подперев голову рукой, он предался полудрёме, полувоспоминаниям.


Родившийся в семье придворного предсказателя-астролога, потомка всадников, от неизвестной наложницы с севера, он был единственным сыном у отца, от которого рождались только дочери. Увидев такое чудо, отец решил его отдать в храм Аполлона в Дельфах. Однако, мать, рождённая свободной воинственная дочь варваров, не отдала его, заявив, что в венах сына, несмотря на греческую водицу, течёт и её кровь, кровь воинов. И потребовала от отца ребёнка, - о, благодаря рождению сына она могла требовать! - нанять ему  лучших учителей военного дела. Она была права, его мать. Эта женщина, не знавшая жалости и слабостей, но до безумия любившая его, своего единственного сына. Отец признал его родным и наследником, и отправил подросшего юнца ко двору кесаря. Изысканность и бесстыдство Рима устраивали жадного ко всему новому молодого человека. Гигантский водопровод и термы, поражавшие воображение, заставляли его следить не только за формами своего тела, но и за мнением окружающих. Подозрительного и взбалмошного кесаря мог вывести из себя любой пустяк, а стать объектом насмешек из-за своей нечистоплотности было самым постыдным. Ощущать себя равным скотине, рабу, было для гордого юноши невыносимым. Друзья с веселыми попойками, женщины разных оттенков кожи и характеров, вельможные дамы, сами вельможи сменяли друг друга каждый день. Интриги под крышами помпезных дворцов, тайные убийства и явные самоубийства, признания отцовства и инцесты, обсуждаемые с навязчивыми подробностями и болезненным любопытством в казармах училищ среди юных солдат и в термах среди лукавых и хитрых горожан. Сейчас, вспоминая всё это, жизнь кажется ему прожитой зря. Всю свою жизнь он воевал. Всадническое сословие обязывало его быть военным. Сначала командовали им, потом командовал он. За всю жизнь в походах он осчастливил не одну женщину, будь то свободная или рабыня, своими бастардами. Но лишь одной он предложил разделить супружеское ложе и свой дом. Худенькая и скромная, с кожей цвета зрелых оливок, с копной  чёрных прямых волос и влажными миндалевидными глазами она принесла в его жизнь покой и радость. Своей полуулыбкой она гасила нередкие вспышки ярости своего супруга, а прохладные её ладони всегда приносили облегчение его голове, которая из-за копья, пущенного в него в своё время нубийцем, временами болела так, что он готов был броситься в Тибр, чтобы прекратить мучения, или испить настой цикуты. Той цветущей весной кесарь отпустил его со службы, чтобы он мог поехать и повидаться с женой, с которой он уже не виделся больше года. Они поехали на её родину, к берегам Нила, где провели всю пьянящую весну. Потом он вернулся на службу, и летом узнал, что скоро станет отцом мальчика, его наследника. Египтяне как-то умели предсказывать пол ещё до рождения ребенка. И дочь жреца владела этими знаниями. На время родов он снова попросил кесаря отпустить его домой. Странно, но подозрительный и всюду подозревающий измену – признаться, среди интриг приближённых к его престолу у него были для этого основания – кесарь отнёсся к нему с человеческим пониманием, столь непривычным для римлян вообще и совершенно редким для кесаря в частности. Однако всё прошло не так, как надо. Сначала ребёнок не хотел появляться на свет, и Пилат боялся, что должен будет уехать, не дождавшись его. И вот, в последний день перед его отъездом, роды начались. Он слышал, как страшно кричала его жена на женской половине. Он видел, как бегали мимо слуги с озабоченными лицами, как перешёптывались в тёмном углу рабы, пытаясь угадать свою дальнейшую судьбу. Наконец, к вечеру этого утомительного дня наступило затишье. Задремавший Пилат вдруг осознал мёртвую тишину и давящий сумрак. Никто не зажигал факелов, никто не выкатил рабам бочку вина. Терзаемый беспокойством, он почти бегом кинулся к жене. В жарко натопленной комнате среди кучки непонятных амулетов и группки женщин, отворачивавших от него лица, на высоком ложе лежала его жена. Её чёрные волосы разметались вокруг головы, образуя чёрное облако, смуглые худые руки плетьми лежали вдоль тела, глаза, ещё так недавно смотревшие на него с кроткой любовью – всё говорило о том, что её жизнь ушла от него. Не веря своим глазам, он подбежал и стал трясти и звать её, пытаясь вернуть. Но она его не слышала. Вторая новость едва не убила его: ребёнок тоже был мёртв. Он так не хотел в этот мир, что умер, едва в него попав. Ощущая в себе пустоту, Пилат стоял и смотрел, не видя. Потом, резко развернувшись, он вышел. Никому ничего не сказав, он тотчас же отбыл к кесарю. Его больше ничего не интересовало в этой жизни. Всё, что он любил и ради чего считал нужным жить, покинуло его. Ему стали безразличны войны, в которых он обязан был участвовать, женщины и друзья, пытавшиеся его отвлечь, дворцовые интриги и ужасы правления кесаря. Ему стало безразличным назначение префектом на задворки Римской империи, в Иудею, благодаря помощи своего «заклятого друга» Сеяна, любимого фаворита кесаря Тиберия. Надеясь на воинский талант Понтия Пилата, кесарь Тиберий рассчитывал привести, наконец, к повиновению и покорности неспокойный народ. Обеспокоенный  ещё слухами о пришествии царя Иудейского, которые заставили её правителя, царя Ирода, одного из сыновей Ирода Великого, поубивать в своё время всех младенцев в Вифлееме, где этот новоявленный царь должен был, вроде бы, родиться, кесарь хотел знать всё об этом человеке, вне зависимости от того, хочет он стать царём Иудеи или всего Рима. Признаться, слухи об избиениях выглядели совершенно неправдоподобно – Ирод имел власть, санкционированную Римом. И никакие фанатичные притязания не могли её поколебать, пока властитель угоден империи и кесарю.  Потому устраивать побоище, да ещё детей, у него не было причин. Однако фанатики в Иудее были готовы на всё, чтобы добиться своего. Рим же думал иначе – решением проблем он считал силу и покорность. Ибо, если одна провинция проявит неповиновение, почуяв слабину, тут же взбунтуются и другие покорённые народы, которым римляне давно уже навязывают свои порядки и обычаи. Не видя больше разницы между Римом и Иерусалимом, Понтий Пилат с безразличием принял новое назначение, и стал пятым префектом, то есть, фактически хозяином Иудеи наравне  с её царём Иродом. Потянулась череда  серых дней, в которые изредка вливались стычки с местными первосвященниками, пытавшимися отвоевать у римского суда преступников для своего собственного, бунты непокорного народа, считавшего богоизбранным себя, а римских оккупантов-язычников нечистой низшей расой. Незнакомые обычаи, незнакомые язык и лица больше не возбуждали его любопытства и жажду познаний. Понтий Пилат больше не жил. Он существовал. И никак не мог дождаться своего конца, когда его голова, наконец, взорвётся от боли, и всё поглотит тьма. Он с безразличием убрал знаки орлов и щиты с символами императорской власти, которые при своем прибытии повелел установить в губернаторском дворце как знак подчинения провинции Риму. Его легаты, возмущённые и охваченные гневом на подобное унижение, проходя через Иудею, не решались войти в Иерусалим с армейскими штандартами, чтобы не возбуждать и без того роптавший народ, смевший на подобное в его понимании святотатство жаловаться самому кесарю. Безобидные статуи кесаря тоже пришлись не по нраву иудеям, считавшими их идолами, а идолы в их понимании грех перед их богом. Павшие ниц, они пять дней и ночей стояли под окнами резиденции Пилата. Как безразлично Пилат поставил статуи, так же и с безразличием он их и убрал, получив повеление самого кесаря Тиберия. Решив сделать хоть что-то полезное для города и не в силах больше выносить его вонь, он однажды решил построить водопровод из Соломоновых прудов, для чего ему понадобились деньги. Решение кесарь одобрил, но с выдачей денег тянул. Пилат воспользовался Храмовой сокровищницей, что вызвало такой бунт среди не только священников, но и простых горожан, что Пилат решил эту деятельность свернуть. В Риме храмовые деньги тоже шли на нужды храма и его служителей. Но там ни один храм не отказывался помочь городу. Это было чревато гневом кесаря. Никто не знал, во что этот гнев выльется. А тут первосвященники, даже не выслушав префекта, завопили своё про то, что это величайший грех пускать на мирские цели священные шекели. Разозлённый Пилат тогда здорово отделал их с помощью своих воинов. И теперь, только несколько недель назад до него стали доходить сведения о некоем чародее, которого некоторые иудеи называли Мешиах – Помазанник, Спаситель, а некоторые – царём Иудеи, обещанным им пророками древности. Он не знал, тот ли это бунтовщик, про которого говорил Тиберий в Риме, или все-таки нет. Говорили, будто бы он прикосновением рук исцеляет недужных, благочестивым словом и простыми речами ставит в тупик умудрённых священников, называет Закон, установленный ещё Моисеем, костным и застывшим, чем возбуждает глухой ропот и негодование у фарисеев, считавших, что только они в праве толковать его, призывает любить одного бога и друг друга и после смерти обещает рай для всех, кто только поверит в него. Волнения, связанные с ним, на некоторое время отвлекли Пилата от скорбных мыслей. Но не надолго. Сколько их было, этих пророков, прорицателей, колдунов и волшебников? Тот же Симон Маг, таскавшийся по городам вместе с проституткой, которую называл воплощением божественной мудрости. Сколько ещё будет? Одно заставило задуматься грозного префекта. По словам этого Иисуса, после смерти человека ожидает вовсе не мрачный Харон, перевозящий через Стикс несчастную душу, обречённую вечно томиться во мраке, а золотые ворота рая, где её будет приветствовать Бог-творец, обрадованный воссоединением со своим творением. Если этот пророк Иисус прав, значит и Пилат, и его жена после смерти встретятся и будут счастливы всю вечность.  Единобожие не трогало его. Это дело жрецов и священников. Однако надежда на рай вместе с женой заставила его сожалеть о том, что он не может сам поговорить с этим человеком. Хотя новая жена, Клавдия Прокула, на которой он женился ещё в Риме по настоянию кесаря, однажды проявившего к нему участие и пытавшегося его отвлечь от мыслей о смерти жены и ребёнка, а может и по сводничеству его друга-врага