Кто ты?

прикрыла руками щёки. – По их законам, значит, тридцать девять. Всё равно, это очень много. Ты ничего не знаешь, - после паузы сказала она. – Выйди на улицу. Они хотят, чтобы он умер.
- Кто хочет?
- Все, люди. Они кричат, ругаются, дерутся, но все хотят, чтобы он умер.
- Но почему?
- Он называл себя Иудейским царём и обещал хорошую жизнь. Но Иудея всё ещё под властью Рима, Ирод на троне, а жизнь лучше не становится. Они обмануты. Они хотят распять его.
- Распять? Распинают рабов и разбойников. Это слишком жестоко для простого обманщика.
- Но слишком мало для посягнувшего на их бога.
- Откуда ты это знаешь?
- Моя служанка иудейка. Она говорит, что всё это внушают шпионы Каиафы.
- И не без успеха. Если так пойдёт дальше…
- Не убивай его! – теперь Клавдия была больше похожа на обычную женщину – слабую, молящую, нуждавшуюся в защитнике.
- Почему ты его так защищаешь? – Пилат резко повернулся к ней. Свободный римлянин, он ничего не имел против любовников или любовниц жены, или и тех и других вместе. Но тут его что-то задело. Сама мысль о том, что его жена и Иисус могли быть любовниками, была ему неприятна. И это удивило его. – Ты с ним?..
- О нет, - Клавдия села на скамью, нервно сжимая и разжимая руки. – Как ты мог подумать? Он сын Бога, он не для этого послан на землю. Он самый чистый и невинный человек. Сплетни о его женитьбе на Марии Магдале, несчастной дочери богатого купца-священника, проданной в Египет и дослужившейся до главной посвящённой жрицы храма Исиды – это просто выдумки Каиафы, чтобы его опорочить. Я сама слышала, как он давал такое поручение одному из своих шпионов. Эта выдумка была так талантливо преподнесена, что даже некоторые ученики Иисуса в неё поверили.
- Ученики? У него есть ученики?
- Да. Он был с ними в ночь Пейсах, когда его арестовали.
- И что же они не заступились за него?
- Заступились. Симон Пётр, Кифа, как они его называют, даже отсёк стражнику ухо его же мечом. Но Иисус сказал, чтобы они не вмешивались.
- Не знал этого. Впрочем, я не успел прочитать ещё все отчёты, - Он повернулся к столу.
- Не убивай его! – воскликнула она. – Знал бы ты, на что его обрекаешь, - Она помолчала, затем тихо добавила: - Я это знаю. Несколько ночей мне это снилось. Это были нечеловеческие муки. Я чувствовала их. Я видела, как он страдает. Я была им. То, на что ты его обрекаешь, это больше, чем смерть.
Она помолчала.
- Когда я услышала про него в первый раз, я молилась за него. И знаешь, ты можешь мне не верить, но он сам однажды коснулся меня рукой во сне, и моя болезнь прекратилась. Мои кровотечения остановились. Уже несколько недель я здорова. Даже более того… - она быстро взглянула на него. - Умоляю тебя, не убивай того, кто одним явлением в мой сон смог вылечить меня, когда толпы лекарей со своими снадобьями бились над этим долгие недели!
Пилат повернулся к ней. Её молящий взгляд, простёртые руки и серебристые слёзы, катившиеся по смуглым щекам, заставили что-то шевельнуться в его душе. Возможно, Иисус был прав, и смерти нет? Что жизнь – это не только смерть, ненависть, алчность - а любовь? Иначе, почему Пилату захотелось обнять нелюбимую жену, крепко прижать к себе, гладить по волосам и говорить, что всё будет хорошо, вернуть улыбку на эти трепетные губы?
- Я сделаю все, что смогу, - сказал он и отвернулся. Прежде, чем осуществить пробежавшую мысль, он должен был её осознать. И закончить с делом Иисуса.


Тридцать девять плетей Иисус вынес, несмотря на то, что стражник очень старался причинить ему боль. Несмотря на шапку из тёрна, который ему водрузил на голову один из грязных торговцев, когда его вели к столбу, с криком: «Это твой венец, царь Иудейский!». Несмотря на плевки, камни, крики и яростную ненависть, сопровождавшую его во время экзекуции. Пилат видел всё это с балкона. Он утешал себя тем, что это лучше, чем смерть. Что этого хватит, чтобы унять толпу. Непонятное волнение, овладевшее им, когда он решил заняться всерьёз делом Иисуса, усиливалось при виде иссечённой спины, окровавленной головы и почерневших о крови рук. Ни слова не сорвалось с губ Иисуса, ни проклятия. Только мучительные стоны сопровождали звуки ударов. Стоны, которые рвали душу ему, Пилату Понтийскому, закалённому в боях и в жестокости. Но которые, видно, не трогали соплеменников наказываемого.
Когда последний удар опустился на  окровавленную спину, толпа на секунду смолкла. Пилат ясно ощутил её набиравшую мощь ярость. Потом она заголосила снова. Крики: «Смерть! Распни его!» раздавались всё громче и яростнее, заглушая редкие вскрики, всхлипы и слёзные мольбы. Метко брошенный камень выбил Иисусу правый глаз. Крик его боли на мгновение заглушил радостный вопль толпы. Стражник с сожалением отвязал его от столба.
- Была бы моя воля, ты бы сдох здесь, - прошипел он в залитое кровью лицо Иисуса.
- Не ты волен распоряжаться судьбой, - хрипло и еле слышно произнёс Иисус, прикладывая к месту, где раньше был его глаз, пыльный конец красной робы, в которую его обрядили стражники после бичевания, называя её багряницей царя. – Только Бог волен посылать испытание и счастье, жизнь и смерть. Придёт время, и ты раскаешься в своих словах. Тогда Бог возрадуется и простит тебя, как сейчас я  тебя прощаю. Ты не знаешь, что говоришь и что творишь.
Стражник махнул рукой и копьём подтолкнул Иисуса в спину.
Пилат отвернулся от этого зрелища. Он не слышал, что сказал Иисус, но видел, с каким пренебрежением сплюнул стражник ему на ноги, и как сильно ткнулось ему в спину копьё, когда стражник выводил его с площадки. Его расчёт успокоить толпу показом мучений не оправдался: он прекрасно слышал проклятия и крики с призывами смерти. Шпионы Каиафы на совесть отрабатывают свои деньги.
Дверь отворилась. Начальник стражи стукнул копьём.
- К тебе первосвященник Каиафа, префект.
Пилат потёр лоб. Он проиграл. Он уже ничего не может сделать. Толпа только пригубила кровь. Теперь она хочет выпить её всю до дна. Одиннадцать лет он подавляет бунты в этой богами проклятой стране. Если он не осудит этого человека, Каиафа поднимет новый. Опять прольётся кровь. Тиберий пришлёт войска, и его, префекта, отстранят от должности, и ещё хуже – заточат в каком-нибудь подземелье Колизея или вынудят выпить яд. Хотя он сам недавно этого хотел, но то была мимолётная мысль. Сейчас Каиафа потребует смертный приговор, и Пилат его утвердит. Прав Иисус, не Пилат владеет его судьбой. Пилат только солдат в этой божественной войне человеческих армий. Скорее бы закончился этот день! Голова его болела всё сильнее. Виски ломило от духоты. Глаза болели от непривычного грязно-жёлтого солнца. Сумрак надвигался на него или у него в глазах темнеет?
- Ладно. Покончим с этим. Введи Каиафу.
Начальник стражи стукнул копьём и вышел.
Вид Иосифа Каиафы, когда он вошёл, было трудно описать. С одной стороны, он был рад, что его шпионы так растревожили народ, что Пилату придётся пойти ему навстречу. Он победил. Но с другой стороны, сомнения стали посещать его. Что если Иешуа и есть тот Мешиах,  тот Мессия, о котором предсказывали пророки? Что, если он пришёл в этот мир покарать грешников? А свои грехи Иосиф Каиафа прекрасно знал, хоть и пытался оправдаться перед собой и перед Пилатом. Что до Иешуа… Так сносить выпавшее на его долю может только богоизбранный человек, которому бог даёт веру, силы и твёрдость духа. Иосиф Каиафа не знал чему верить. В это неспокойное время, когда так сильна вера в чудо, что придёт кто-то, взмахнёт рукой и наступит рай на земле, не будет римлян, не будет бремени налогов. Будет только Иудея как раньше, во времена пророков. Он слышал про многих, которые объявляли себя Божьими сынами, творили чудеса перед глупой и восторженной толпой и которых потом распинали, с которых сдирали кожу, травили львами. Их было много для одного его, первосвященника Храма Давида, Иосифа Каиафы. Кто же ты, Иешуа, сын Мариам, как презрительно именовали тебя священники? Сын ли ты падшей женщины, которую обманутый муж не смог или не захотел прогнать или побить камнями или Божий сын, явленный непорочной деве и объявленный ангелом её мужу? Иностранец ли, не знающий обычаев иудеев, египетский чародей, смущающий народ на улицах великого Ершалаима или боговдохновлённое избавление для иудейского народа, иудей, так вольно трактующий законы, данные Моше на горе Синай? Почему, омытый в Иордане пророком Иехананом Хаматвилом, он позже тобою же спрошен был в темнице Ирода, не ты ли обещанный сын Божий, царь и наследник трона Давида? Наказание ты за грехи иудейского народа или милость Адонаи к детям своим? Может, обещанный пророк – это Иешуа бар-Рабба, который силою своей сики хочет свергнуть власть Рима? А может, этот, который отказывался творить чудеса, чтобы доказать своё божественное происхождение со словами «не искушайте господа вашего», всё-таки, настоящий? Но нет. Всё должно закончиться. Сегодня, в пятницу, четырнадцатого числа жаркого весеннего месяца нисана. Дня, в который так странно светит тусклое солнце и удушающая духота сводит с ума.  Иешуа должен быть казнён на виду у всех позорной и мучительной казнью раба и вора – на кресте, чтобы ни у кого больше не возникало желания потрясать основы иудейской религии, называть себя Богом и глумиться над обычаями иудеев.
- Надеюсь, объяснять ничего не надо? – спросил Иосиф Каиафа, подходя к Пилату.
- Нет, не надо. Я утверждаю приговор, вынесенный Сангедрином.
- Так подпиши его.
- Погоди. Я хочу быть уверен до конца.
- Чего же тебе ещё надо?
- Чтобы это сказал твой народ.
- Тебе этого мало? – Иосиф Каиафа указал рукой на балкон, за которым, как растревоженный улей, шумел Иерусалим.
- Я должен быть убеждён, - твёрдо сказал Пилат.
Он вышел на балкон. Солдат под руки вывел Иисуса и поставил его рядом. Его кротость и умиротворение, несмотря на то, что он еле стоял на ногах, привели в восхищение Пилата и он громко сказал:
- Вот это человек! Не все воины способны выдержать подобное.
Иосиф Каиафа за его спиной пожал плечами и презрительно улыбнулся. Пилат нахмурился. Бесновавшаяся толпа на мгновение притихла. Потом раздался чей-то крик: «Пилат! Распни его! Распни!», который подхватил рёв возбуждённых людей.
Пилат поднял руку. Толпа снова притихла.
- Я не знаю, в чём вы обвиняете этого человека, чтобы он был достоин распятия. По римским законам он понёс уже наказание.
- По нашим законам он должен умереть! Никто не вправе объявлять себя Богом и смеяться над нашей верой! А он исцелял в шаббат, хотя Бог дал этот день для отдыха и повелел не работать, а  посвятить Ему! Он обманул наши надежды! Он не исполнил своего призвания! – кричали люди. – Распни его! Распни!
Пилат велел вывести Иисуса вперёд. Стражники вывели его, больше похожего на свою тень, чем на человека.
- Вы видите его? Он уже понёс наказание. Хотите, я всё же отпущу его?
- Нет! Распни его! Распни! Распни!
Пилат посмотрел на Иисуса. Даже ему, закалённому в боях, стало жаль этого человека. Неужели эти люди ничего не видят?
- Что же вы хотите, чтобы я сделал с тем, кого вы называете царём Иудейским?
- Распни его! У нас нет царя, кроме кесаря! Распни! Распни!
- Раньше вы не считали кесаря своим царём, - пробормотал Пилат, опустив голову.
- Чего же тебе ещё надо? – тихо спросил Иосиф Каиафа,