Трава поблескивала капельками утренней росы в живительном свете раннего, выгоревше-оранжевого солнечного шара. Тихий ветерок свободно проносился по широкому, незахламленному двору и, залетая на крыльцо, непринужденно трепал длинные, седые волосы старого человека, расположившегося в кресле и спокойно дремавшего. Подле него, внизу, подогнув под себя ноги, сидела маленькая, белокурая девочка, удобно облокотившись на кресло. Ее глаза быстро бегали, стараясь вобрать в себя каждую деталь - от проскользнувшей мимо мухи, до маленькой травки, по которой медленно скатывалась капелька росы. Каждый день она могла так сидеть, ощущая сладкий утренний воздух и слыша раздающееся над ухом тяжелое, но такое родное и умиротворенное дыхание. И подобно крошечной, любопытной мышке, целыми часами с одинаковым любопытством наблюдать за движением жизни, совершавшемся в лоне природы...
Старик почувствовал, как чьи-то маленькие, теплые ручки, упорно и уже порядком долго тянут его за палец. С усилием приподняв один глаз, больше из желания отделаться от навязчивого, как ему казалось, навеянного сном представления, чем узреть что-либо реальное. Но и правда - крошечные, слабые пальчики отчаянно дергали его громоздкую руку. Он улыбнулся и только хотел что-то сказать, как оглушительный звук заставил его проглотить слова от неожиданности. Только сейчас он увидел, что небо почернело, идет дождь, а вдалеке сверкают молнии. Он поглядел на испуганное, чуть не плачущее лицо ребенка и постарался улыбнуться.
- Чего же испугалась, крольчонок? Громкого звука и вспышек ярких или не видела никогда? - ободряющим, нарочито игривым тоном, прохрипел старик. Ребенок все так же крепко сжимал влажными от страха ладошками его руку и непонимающе, но уже не так испуганно, смотрел в умные, спокойные глаза старика, - чего же бояться, раз так устроено и законно - все для нас! Есть и должно бы быть любое, что в природе свершается равно одно другому, как дуновение ветерка бешеному урагану или огонек слабый пламеню великому - нет в этом страшного, все для нас, - он поднял руку и погладил ребенка по голове, - надо в дом. Вон ветер какой поднялся, не простыла бы как.
Он поднялся с усилием. Они зашли в дом. Старик захлопнул за собой дверь и повернул задвижку, комната погрузилась в темноту. Долго шарив рукой по стене в поисках выключателя, он, наконец, нащупал его, но света не прибавилось.
- Видно с проводами ветер сотворил что-то.
В темноте раздались громкие всхлипывания. Старик дернулся, словно от боли, не умея за всю свою жизнь научиться спокойно переносить детского плача. Ему захотелось разрыдаться самому.
- Горе мое, что же с тобой - скажи мне, старому. Ты не успокоишься никак, неужели это все от грома проклятого громыханья?
Ребенок подбежал к нему, видимо ориентируясь на голос и прижался к ноге.
- Я боюсь дедушка, боюсь темноты.
Поняв в чем дело, старик тихо улыбнулся себе и, подойдя к камину, разжег его.
- От чего же темноты боишься? Ведь нет такого закона в природе, чтобы от количества света мгновенно происходило изменение в вещах. Страх этот лежит в нас от ограниченности, что не можем видеть, когда нет света - это закон естественный и дальше него не стоит ни желать ни опасаться. Неизвестность - раболепная иллюзия нашего разума, им созданная и им же перед ней трепещущего.
Девочка мало что понимала из слов старика, но всегда инстинктивно чувствовала исходящую мудрость от этого человека. Не было ни разу так, чтобы она была не спокойна, после его слов, если приходила в смятение.
Старик безмолвно замер с явственной задумчивостью на лице. От сильного умственного напряжения две особенно выделившихся продолговатых морщины, расчертили его выпуклый лоб. Вдруг он поднял глаза к верху и произнес.
- То же страх смерти, так?!
