| «Гюльчетай» |  |
ПОСВЯЩАЕТСЯ ВСЕМ ЛЮДЯМ ДОБРОЙ ВОЛИ, КОТОРЫЕ
ИМЕЮТ И ЛЮБЯТ СВОЕГО ДРУГА, КАКОЙ ЯВЛЯЕТСЯ СОБАКА.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ДОРОГА
Дорога тянулась серым серпантином по хвойному дремучему, с голубизной, лесу. Старенькая «Волга», прозванная «белочкой», укачивала, как зыбка, младенца. Тянуло ко сну. Собака спала покойно на заднем сидении. Глаза мои совсем собрались в « кучу». Автомобиль «Волга» был очень предсказуемым в силу его глубокой старости. По тундровым дорогам катился безотказно, хотя, наверное, ему и не хотелось. Иногда нет-нет да покажет свой нрав: «чихнёт в ноздри» - тормози, «кашлянет» - едь тише, «Зашипело» - колесо спустило: стоять! На этот раз он нам такие «кренделя» не выкидывал, хотя и было заметно, что скрипит, старый, но ползёт.
ГЛАВА ВТОРАЯ
НОЧЛЕГ
Решили остановиться на ночлег. Видим: и сука наша устала, так как только-только откинула своих сосунков. « Разбазарили» всех. Пристроили всех десятерых щенят: кому - за деньги, а кому – и даром.
Стали искать место для парковки. Тут - болото, там – непролазный и не проездной валежник, здесь – кустарник. Короче, всюду «бурелом».
Наконец, мой друг, дымя своей трубкой, промямлил: « Фу! Как надоело. Рыщешь – рыщешь в поиске благодатного места, а его всё нет и нет. Мать… тфу! Сплюнул. Мошка заела, и табак этих, окаянных, не берёт…»
-Да, ладно ты! Потише , в выражениях!
-Завыражаешься тут, коль зажрали…
Смотрю: вытряхнул табак, и ещё раз сплюнул, и начал на лицо натягить майку, и так стал похож на голову некого чудовища. В этом мрачном лесу будто бы появилось морское чудище, как осьминог. Стало жутко. Майка его была какого-то малиново-оранжевого цвета. В дырках для глаз жутким лунным светом блестели очки, которые вызывали ещё большую страхолюдность. Благо дырки оказались на месте, где находятся глаза. Комары с мошками ещё больше рассвирепели и втыкают свои острые стрелы то в одно место тела, то в другое. И так кружат, будто стая ворон или татаро-монгольское иго – тьма тьмущая. Не избавиться от них… Их жало гораздо больнее, чем укус пчелы или осы.
- Ну и страшный ты, прямо-таки осьминог настоящий, только с оружием мази от комаров да табака, - буркнула я.
-Да! Куда деться от этого гнуса?
- Нигде ты не найдёшь от него спасения в тайге, да и нужен он для природы. Кругом болотные места тут,- как бы невзначай буркнул друг, ещё глубже и глубже затягивая в себя дым.
Комары с мошками ещё больше свирепели.
- Где бы найти и выработать или, Бог его знает, разработать, или уж создать такой вид насекомых, чтобы они уничтожили этих кровососов. Даже птиц на них не хватает.
- Может, и создали уже, но мы с тобой не знаем. Слышала я, что есть такой вид саранчи. Вот её сейчас в Карельском лесу и не хватает.
-Короче! Комары ни комары, мошки ни мошки, останавливаемся здесь. Всё равно лучшего места нет. Да и в тайне здесь от людских глаз и автомобильных фар далеко. Мы их видим, они нас – нет.
Мы решили раскинуть свой шатёр надёжности на ночлег в девственном лесу.
Это было место высоких и буйных елей, сосен и пихт. Они шумели, словно шептались между собой, качаясь на ветру. Особенно мелодичным было «подвывание» сосен, словно они были на небесах. Скрипели, будто уставшая скрипка. Они о чём-то шептались друг с другом. Казалось, сам Бог соснам и Ангелы елям говорят, что надо петь, а песней бороться с ветром, который талантливо дирижировал оркестром бора и ельника. Слышалось всюду:« Фсю - ву - тю - мю - сю!» Эта музыка деревьев менялась в зависимости от направления ветра. Жаль, не было магнитофона. Сколько музыкальных тонов?.. Здесь были все ноты и весь алфавит звуков. Где-то треснет дерево - и дробь барабана облетит всю лесную округу. К этой мелодии добавлялось шарканье автомобилей, которые бежали и бежали с севера на юг и с юга на север. Словно гитара, бренчали осина и берёза. Заслушаешься. Какое обилие мелодий и звуков – голова кругом? И хочется танцевать и танцевать: воздух до того чист и прохладен, как только что вычищенная и вымытая сцена, где я танцевала много лет подряд, пока не вышла из строя, как беговая лошадь. Танцору остановиться трудно даже после сломанной ноги…
Где-то, как умелый барабанщик, треснет дерево, а если ещё внимательнее прислушаться, непременно услышишь туканье дятла. Он-то, словно носом-молотком заколачивает гвоздь при строительстве своего дупла. Хвоя меж собой переговаривалась, и я слушала этот трепетный говор. И немела…
- Ну! Что застыла, как изваяние,- окликнул меня мой друг. Распоряжайся!.. Где место для костра определим? Как разожжём его и как потушим? Есть ли водичка-небыличка, светлая « Маричка». Тут, куда ни глянь - всюду красота безумная: даже коряга напоминает детство. Так и кажется, что сейчас Кощей Бессмертный вынырнет с Бабой- Ягой из темноты – жуть охватывает. Её костяная нога не страшна. А вот посох, который Кощей держит – его бояться надо. А ну погонит нас?.. Смеюсь, шучу. Не лес, а сказка! А бор он всегда сказка. Всё здесь из далёкого детства. Всё здесь из сказок, которые мне когда-то рассказывала бабушка. Она, как никто, рассказчик была умелый. До сих пор я с собой в огромном «рюкзаке» несу их без устали по всей жизни: и про Шурале, и про Чёрного Ворона, и про Лиссавету Огненную, и царя, разрушителя града Божьего, и про Волка – Цесаревича, и, наконец, про Ивана Умного.
-Слабо! Нет! Нельзя это не любить. Мало восхищаться всем этим совершенством. Любить и беречь надо.
- Вот и я за то же!
- Да уж! Да уж! - прервал меня попутчик снова, прикуривая.
Что это у тебя одни частицы да междометия. Конечно, моему попутчику трудно давались слова, дюже был не общителен, иной раз добавит: «Переведи!» Приходилось пояснять, что к чему и зачем применено то или другое слово.
- Я немею от безумной красоты леса. Бог мой, теряю рассудок - слов нет. Одни мысли и впечатления. Разве мало сказано одними междометиями…
-Ты такая же прелесть, как эта красотища вокруг. Сама ты, как ёлка пушистая, и притягиваешь к себе до безумия, подошёл и поцеловал меня, что я не знала как ему на это ответить и что сказать? Оба обмякли. Забыли где мы и что мы…
-Да! Ладно! Будет лирики, – и я его резко оттолкнула от себя, чтобы дело не пошло дальше, чем наше путешествие и случайная встреча, из которой каждому нужна была своя выгода. Мне доехать до старого, умирающего отца, ему - бесплатно до Питера, кажется, к каким-то родственникам. Так что не случайно, всё вроде бы было продумано.
- Короче, сюда складываем шмотки, и разжигаем костёр, - добавила я, отплёвываясь от гнуса.
Тут поблизости сооружаем конуру для собаки по кличке Непродажная Шкура.
- На этой площадке бесплатная стоянка для нашей «тачки»,- промямлил мой знакомый по вынужденному путешествию.
Поскольку нам правдами и неправдами надо было сохранить Непродажную Шкуру здоровой и невредимой, так как она нам была пистолетом, саблей, ножом, топором, одним словом, оружием.
Её клыки не одну из дворовых - Швабру с Веником -, которые собираются целыми сворами у мусорных контейнеров возле подъездов и которые устраивают целые баталии, смертные бои за овладение тем или иным съестным, порвали. А что говорить о диких зверях? Каждая свора охраняла свои баки. Не знаю, может быть, эта свора и нет-нет да человеческим промышляла из этих самых мусорных ящиков. Нет-нет да передадут по телеканалу нашего города:«Там нашли руку в контейнере, подальше – голову человеческую, искромсанное тело. Собачьи «дворяне» грызлись на смерть за эти мусорные цинковые «гробы-ящики» - это точно. Что они там находили? Всё находили, что мешало человеку.
Но стоило показаться Непродажной Шкуре во дворе: всех дворовых собак сдувало, как ветром. И метались они из стороны в сторону, как сопля в полёте. И не только исчезали дворняги, но и двуногие человеческие обличия. Это в основном были люди, лишившиеся по разным причинам своего жилья, спившийся люд, сборщики мусора, работники по сбору бутылок, народ, освободившийся из мест заключения, которых никто и нигде не ждал и которым некуда было идти, гастарбайтары, и другие, и другие. Здесь у мусорных ящиков можно было встретить даже вполне приличных людей, как, например, художников, которые создавали своими даровитыми руками всякие диковинные вещи и потом выставляли их на обозрение человечеству. Я знала одну ткачиху настенных полотен. Она была известным художником, которая создавала на радость людям ковры, паласы, панно. Кого только здесь не увидишь – всех, как ветром, сдувало при появлении Непродажной Шкуры.
Как это она умела делать, одной ей известно. При всём при этом ни одной твари её клыки не порвали. Все люди во дворе её называли не иначе, как гризли, а если быть совсем точной, «грызли». Мощная была сука – настоящий медведь.
- Здесь и переночуем, - нарушил мои мысли мой спутник.
Тут в мрачном таинственном лесу было тихо. Но где-то и хрустнет ветка. Может быть, белка скачет с ветки на ветку. А может, и лось топчет свои угодья. Перешёптываются между собой ели и сосны. Багровел своими гроздьями брусничник. Сборы ягоды-брусники мы оставили на потом.
Выкинули из машины еду, палатку и стали обустраивать свой маленький семейный дом среди картины живой природы. Непродажную Шкуру привязали за гибкую берёзу, чтобы мягче было её шее при лае и чтобы не рванула куда-либо. Тут же из лапок ели сложили конуру на случай опасности. Шкура только как полмесяца щенков своих откинула. Тосковала по ним долго. Скулила часто. Искала своих щенят. Мать была отменная.
Происхождения она была неведомого. Никто не знал, как она появилась щенком во дворе. Зачастила на наш коврик у двери. Жалко её стало. Скулит в холодную северную зиму, в тепло просится. Вся семья пожалела, и приютили мы её. И ни разу в последующем об этом не пожалели. Росла ни по дням, а по часам, как в сказке. Вымахала до 90 сантиметров в холке и 90 сантиметров в длину. Красы неописуемой оказалась: гривастая, пушистая, золотистого окраса. Глаза, чёрные, как угли, взглянет – дрожь охватывает. Лапы её с руку мужика, в обхвате 35-40 сантиметров. Медведь. Есть сущий медведь!
Так же внезапно она вдруг стала щенной. Видимо, от такого же, как сама, кобеля. Этот момент не уследили. В один из дней она пропала. Где только мы её не искали. Через неделю объявилась у двери на коврике. Как сбежала неожиданно, так же внезапно и вернулась.
Болтался во дворе один кобель среди мусорных контейнеров, громадный, гривастый, пегий по окрасу. Всё время дворничиху Парфушу сопровождал, которая тащила за собой коляску с бутылками и у которой была вечно шаткая походка и постоянные синие, желтовато-коричневые, с чернильным оттенком, разводы на лице. Не недоглядели мы свою Шкуру. Да и подмахнула она тому пегому псу, видимо.
Где уж Парфинье за своим усмотреть? Кобель он и в Америке кобель. А мы вот долго стыдили свою суку. Только толку с этого мало. Дело было сделано. Надо было готовиться к приёму щенков - её урожая. Что тут скажешь? Понесла, так понесла. Не вести же её на аборт. Никто из ветеринарных врачей ещё этого не делал в мире. Её главное качество было в том, что пожитки хорошо сторожила, заметим, без оружия.
Долго мы сокрушались. Вся семья была в трансе. А случилось это перед самым отпуском, которого ждёт, не дождётся каждый северянин, в надежде своей, хоть краешком своей души притронуться к
|