Двадцать четыре часа показались Эдгару неимоверно изнуряющие. Холодно попрощавшись со всеми, Эдгар уехал в аэропорт. В ожидании вылета, не прекращал жать на кнопку запрогромированного номера жены.
По приезду в имение, пронесся по холлу, перепрыгивая через несколько ступеней, взбежал на свой этаж, пробежал длинный коридор и, распахивая двери, добрался до гардеробной. Жены нигде не было, как и некоторых ее вещей. Совсем немногих, но даже на первый, скользящий по сторонам взгляд, было ясно - уезжала не на день.
- Где Вел? – спросил он у горничной Катерины, вызвав ее к себе.
- Она мне не докладывалась.
- Понятно! – Эд принялся искать Николя. – Дед! Не приезжала?
- С приездом, внук! Не приезжала, но звонила вчера вечером. У нее все хорошо, сказала, вернется, как освободится.
- Ясно, что ничего не ясно! – Опустив плечи, поплелся к себе, зашел в кабинет и присел напротив ее портрета: - Я привез тебе подарок. Вот, купил по дороге в аэропорт. Случайно увидел в витрине. – Эд достал ларец, точную копию их, так неожиданно возникшей коллекции.
Голубой аквамарин, местами отдавал синевой, немного зеленью, резные углы, так же кованы золотом и никакого замочка, для открытия крышки. Одно отличие – в центре сидел маленький ангелочек, с мячиком в руках. Отодвинув ларчик в сторону, открыл комп. Внизу вспыхнул красный квадрат. Он обрадовано нажал: «Милый, любимый, мудрый мой Эд! Единственный мужчина в моей жизни и мой муж! Я безумно тебя люблю. Так сильно, что иногда, кажется, еще один шаг, один взгляд и я сойду с ума или возненавижу тебя за это. Дорогой! Я растворяюсь в тебе и своей любви, теряя себя. Я забыла обо всем на свете! Мне очень важно побыть одной. Совсем немного. Не мучай себя и меня. Я позвоню, а затем приеду сама, когда пойму что готова к этому.
Люблю, люблю и еще тысячу раз – люблю тебя! Целую, твоя и только твоя. Гелио. »
Он гневно опустил крышку ноута и ушел в спальню. На подушке лежало письмо, ее рукой выведено: «Прочти, пожалуйста!»
Развернул - побежали строчки, вонзаясь сначала в глаза, разрастаясь в мозгу и падая тяжелым грузом на сердце: «Знаю, злишься. Не надо! Иногда любовь заходит в тупик. Я найду выход. Я просто обязана его найти, ради нашего будущего. И буду с тобой. Всегда! Я.» Эд приложил к губам лист бумаги и ощутил слабый аромат. Нервно выскочил из комнаты, распечатав электронное послание, сложил пополам и убрал в тот же конверт. Прикрыв глаза, всунул конверт в карман. Взял саквояж, прошел в гардеробную, собираясь разложить вещи. К ногам упала ее блузка, подхватил и повесил на плечики. Напрочь забыв о своих намерениях, разложить свои вещи, выскочил на балкон и, достав конверт – перечитал оба письма.
Первые двое суток в пустых комнатах их части дома, стали для Эда Адом. Эдгар. Старший сын Жана, взрослый мужчина, проживший почти девяносто лет, на первый взгляд выглядел как тридцатилетний, выхоленный мужчина, уделяющий себе намного больше внимания, чем принято в обществе. Но это только на первый взгляд, пока не встречался с его глазами, полными мудрости и внимания, пока он не начинал говорить. Каждое его слово, произнесенное уверенным, тихим и мягким голосом, долетало до собеседника и укоренялось в сознании. Помимо этого, Эдгар умел слушать, замечал любые мелочи и никогда не осуждал глупость. Он считал таких людей обделенными, но, делая выводы, держал на расстоянии. Встреча с Валери перевернула его самооценку, и он полностью, без любого остатка, отдал себя ей, погрузившись в ее желания, окунувшись в ее жизнь с головой, слившись с ней, раз и навсегда. Эта двадцатишестилетняя, рыжеволосая девушка, с глазами цвета моря, как солнечный луч озарила его жизнь новым светом. И, хрупкая девушка, но немного резкая в общении, обладая сильным, даже волевым характером, могла скрутить его волю так, что Эдгар терял голову, забывал обо всем на свете. Так было в первый год их жизни, когда она, жертвуя собственной жизнью, ради него, отдала себя на растерзание темным, так произошло и сейчас, когда жена, по непонятным ему причинам, игнорировала его. Эд забыл все и всех. Его глаза, цвета гречишного меда, тускнели до матовости гуаши, черные, блестящие волосы, волной спадающие к затылку, приобретали вид грязной соломы и торчали во все стороны, его упругое, в меру накаченное тело сутулилось, горбилось. Кремовый цвет лица серел, выдавая прожитые годы, с каждым часом раздумий покрываясь морщинами. Легкая походка, превращалась в шаркающие шаги старика…. Он сбрасывал любой звонок, боясь пропустить ее. Спешил к городскому телефону, торопясь первым поднять трубку, затем перенес аппарат в спальню, определил прямо на кровать. Ел в одиночестве, сидя у аппарата, избегая любых разговоров, как с дедом, так и с персоналом. На третьи сутки глаза начали улавливать окружающие предметы – заметил диск, ее фильм на подаренную ей песню. Включил и, дав волю слезам, просмотрел до конца. Достав Виски, поставил повторно, пил прямо из горла. Уснул под энный просмотр, прямо на диване, в обнимку с пустой бутылкой. Проспал почти сутки, а проснувшись, привел себя в порядок: побрился, сделал всего один глоток эликсира, как толчок мозгу, надел свежие вещи, прихватил не разобранный саквояж, взял моторку и поплыл на тот берег, в их летний домик, поговорить с ИВ. Посетил все: ресторан, агентство жены по проведению праздников, переговорил с администратором, вытягивая нужные ему сведения и, не оставляя подозрения, поехал в город. Ее нигде не было, уже много времени. Убедившись, что дела шли хорошо кругом, включая редакцию, свою юридическую фирму и клинику брата, выпил кофе в ресторане, несмотря на позднее время, наведался в их городской дом и квартиру родителей, даже не думая о сне, поехал назад. Бросил машину у ворот, не простившись даже с ИВ, спустился к причалу и под утро вернулся в поместье. Устало упал на диван и вот тут, устало отключился.
Утро перевернуло его представления о жизни, первым лучом солнца, упавшим на его лицо и раскрасив все оранжевым цветом. Поднялся, оборвал провода телефона, к кровати с этого момента не подходил, переселился в кабинет, на неудобный, маленький кожаный диван. Не спал, а так давал мозгу отдохнуть от лавины мыслей, лезущих отовсюду. На каждую из них отвечал себе одно и то же: «То, что мы хотим и что можем – большая разница!»
Большую часть дня проводил в конюшне, ночами терзал рояль. Две недели не меняя распорядок дня даже по мелочам, прожигал жизнь, уже не ожидая ее, ни в каком проявлении.
Вернулась семья, ликующий Дэн, не зная, что происходит с братом, влетел к нему:
- Ексиль – моксиль! Ты поменял имидж. – провел рукой по заросшему подбородку. Эд отстранился, отошел к окну, не желая встретиться взглядом:
- И что, многие носят! У тебя все, мне надо работать.
- Тебе не идет. Пьешь? – заметив сутулость плеч и то, как брат сдал и похудел, Дэн начал догадываться о его состоянии.
- Всего две недели. – упрямо стоя лицом к окну, бросил Эд.
- Куришь?
- Только когда пью. Дэн! Не надоедай, мне не до твоих подковырок!
- Побрейся! Тебе не идет. Выглядишь пятидесятилетним, злым мужланом.
- Анахоретом! И мне нравиться.
- Отшельник, блин! Ты, мазохист чертов! И Вел… - Дэн не договорил, брат практически заткнул его своим взглядом, покинул свою комнату и хлопнув дверью, исчез в неизвестном направлении.
Это был последний разговор Эдгара с кем - либо из семьи. Он категорически всех сторонился. Дэн и хотел бы встряхнуть его, но был остановлен отцом, с веским доводом: «Дай им самим разобраться!»
****
«… Особенно глаза – чуть раскосые, светло-зеленые, прозрачные, в оправе темных ресниц… - заполнял он воспоминание о жене, цитатами из книги. – На белом, как лепесток магнолии, лбу – ах, эта белая кожа…. Словом, она являла взору очаровательное зрелище…» - И тут же переключался на повторяемую Вел цитату, когда у нее возникали трудности: «Я подумаю обо всем этом завтра…. Завтра я найду способ…. Ведь завтра уже будет новый день». – Избегая произносить ее имя, словно оно было его приговором, признаком слабости. В подчинении любви к ней, выдвигал вперед сложившуюся за многие годы, пока он шел к ней, ассоциацию – Скарлетт:
- Вот и тебя унесло ветром… « …Я никогда не принадлежал к числу тех, кто терпеливо собирает обломки, склеивает их…» - произнес он еще одну цитату и тут же добавил, маршируя по кругу гостиной. - Ах, как же ты была права! Я не Рет Батлер! Склею, ведь склею, едва ты поманишь пальчиком!
****
Плачь рояля, безжалостно надрывал сердце. Отбросив данное себе слово - не вмешиваться, Вилен поднялась, надела халатик на тонкую рубашечку и, плюнув на приличия, пошла на звук. Заканчивался беспросветный июль и, как она не старалась - спать под слезы Эда больше не было сил. А он играл, вкладывая в клавиши всю свою боль. Музыка надрывно кричала, но была полна неразделенной любви. Большой колонный зал был темен, лишь отблески луны, через высокие окна, бросали тени на предметы. Ступив на мраморный пол, босою ногой, Ви содрогнулась от холода, подумав: «молчание дочери морозом отражается и на доме». Эдгар не услышал ее, продолжал играть, нечто новое, еще нечеткое, эхом разносившееся по залу и тонувшее перед закрытыми дверями всех спален. Слышали ли остальные, не волновало, в данный момент, ни Эдгара, ни Вилену. Раз никто не жаловался, значит, не тревожатся от этого, единственного проявления боли его души. Сделав с десяток шагов, женщина увидела, в ночном полумраке рояль, напоминающий умирающую птицу, из последних сил поднявшую одно крыло. Виен присела рядом и молчаливо ждала последнего аккорда. Эд замер, не убирая рук с рояля, с опущенной безвольно головой. Виен положила руку на его щеку, повернула лицо к себе. Глаза Эда болезненно горели, губы потрескались.
- Милый! Дорогой мой сын. Не убивай себя.
- Но я ей не нужен.
- Мы все так можем сказать. Вел никому не звонит. Но мы же знаем, что это не так!
- Вилена! Не успокаивай меня. Ты же знаешь, что я прав. Иначе, зачем она так со мной? Второй раз. Закрыв квинтэссенцию своего поступка холодным «Люблю»?
- Потому, что она любит, сильно, до боли, до крика! Но она такая, какая есть. Она не может потерять себя. А уехала – растерялась, не зная, как лучше.
- А мне, мне то, что делать?
- Ехать! Отоспись, убери с лица слабость и езжай за ней.
- Не могу, не знаю куда, и вот… – Эд протянул ей зачитанное письмо.
- Ты хочешь, что бы я прочла?
- Да! Хочу, что бы прочла только ты.
Виен развернула листочки, повернулась к окну, подставила под холодный свет с небес, пробежала их:
- Вот видишь! Она же черным по белому призналась тебе. Любит! Поезжай к ней. Верни ее самой себе. Именно этого она ждет. – Эд мотал головой. – Глупый! Нам всегда нужен поступок. Ты же не нарушил ее просьбу, ждал. Но у тебя есть свое мнение, свои желания, которые ты не должен ущемлять и Любовь! Твоя собственная любовь к ней, не повторяющая ее и не покоряющаяся ей! Чистая, преданная!
- Но куда мне ехать, я проверил все,…, нет ее нигде!
- Если ты впустишь назад, в свое сердце ее имя и произнесешь его, то вспомнишь ваши разговоры. Эд, подумай, где она могла себя реализовать, или чего очень хотела.
- Единственное, что она хотела, но как-то откладывалось – это поступить…
- Вот видишь, ты начал думать. Милый мой, дорогой, я знаю о ней меньше, чем ты.
- Как
