Паук

таком бешеном вихре страсти, что он не только не мог сопротивляться ей, а наоборот, вместе с головой погрузился в такой омут, из которого вынырнуть, казалось не было никакой возможности...
Дикая ревность, ссоры, упреки, рукоприкладство и недолгие замирения - все перемешалось в змеиный клубок без конца и начала... Словно кто-то навел порчу и любуется, потирая в злорадстве руки, на полученный результат...
Время, конечно, лечит все, и только оно может быть арбитром в твоей жизни, но через это взбаламученное пространство и оно, не могло точно ответить: Получил ли ты, какое-то удовольствие или удовлетворение от этого чувства, кроме головной и сердечной боли? И оно настолько вытянуло и опустошило всю кровь и жилы, что казалось, там, внутри не осталось ничего, кроме созерцательного мертвого покоя...
Нет, он и после, еще находил силы на необузданные порывы и бесконтрольное буйство, когда казалось еще чуть-чуть и сердце разорвется на мелкие куски, - и неистовые в кажущейся правоте мысли разнесут душу на тысячу осколков, - и когда жаждешь смерти, как избавления от всех этих земных глупостей, а она никак не приходит, принося понимание:
Сколько же может вынести человек? Когда, кажется уже перешел все мыслимые и немыслимые пределы возможного? И только, какая-то потусторонняя высшая тайна, удерживает тебя от гибельного шага - собственноручно покончить с пребыванием на этой земле, - и заставляет шагать дальше, отодвигая и приближая понятие Судьбы.
И приходишь к выводу, что все связанное с влечением мужчины к женщине - инстинкт, похоть, любовь ли! - все упирается в качество этого чувства и больше напоминает болезнь - душевную лихорадку - вовлекающую в эту прекрасную и гибельную тайну еще и тело... И слава
Богу! Если ты, очистившись от этой скверны, и пройдя все страсти -мордасти поймешь и успокоишься на полученном результате...
Вот тебе и весна! Мокрые шайки снега косо падали на лохматые сугробы, на прохожих, облепляя тающим узорочьем спину под ветер и грудь, лицо - навстречу, и потом, сбиваясь на невидимые капельки дождя, пятнали свинцовой дробью дорогу, превращая ее в грязную кашу - размазню, затягивая ноги по самые щиколотки, и они, разъезжаясь на этой ненадежной основе, быстро уставали, держа в напряжении все тело...
А снег с дождем, не прекращаясь, обнимал и целовал глаза, щеки, губы, мягко кружась, в насыщенном влагой сером воздухе, медленно падая на обледенелый наст, края тропинки...
И я подумал: Все правильно в Природе, и если на старость лет, тренированная память наоборот приобрела необычную глубину и прочность, ярко и свежо, высвечивая даже мелочи из детства и юности, то тело никуда не годилось, быстро теряя привычную легкость и надежность...
И, кто мог знать, что март навалит такие сугробы, которых и близко не было за целую зиму. Не верилось, что растают... Прилетевшие грачи растерянно, вышагивая по сплошному снегу даже каркали, как-то неуверенно, резко сияя, на скользком насте, перламутровым опереньем...
Но в первых числах апреля, за какую-то неделю, сугробы вдруг съежились, растерялись, - покрываясь темными оспинами шершаво-острой пемзы и мгновенно сошли на нет - без ручьев и луж. В секунду, проглотив их, земля оставила в низинах только черную сырость, а на бугорках - зачатки остро зеленеющей игольчатой травки...
Вот оно - начало Возрождения!
А меня валяет, словно весна не прибавила, а отобрала силы, но я не поддаюсь и стараюсь влиться в эту, еще чуть слышную, так быстро набирающую мощь революции, завораживающую тело и душу Вселенскую радость жизни.
Птичий оркестр, разбросав по теплому воздуху - соло, дуэты, трио и квартеты, нежно тревожат слух, сливаясь вместе, в единую героическую симфонию возрождающейся природы.
И я, вслушиваясь и вглядываясь - насилуя себя - стараюсь поддержать этот торжествующий гимн матери Природы, чтобы не оторваться от нее и не почувствовать себя лишним, как среди надоевших и давно понятных мне людей.
И, слушая это звучание, уже не боюсь и понимаю, что в отличии от зимы, встрепенувшаяся душа не расколется на острые хрупкие брызги, а увязнет в мягком липком аромате набухающих почек и завязи цветов, и напитавшись от них, воскреснет еще на какое-то время, о котором знает только господь Бог.
Сосед скалывает во дворе оставшиеся наплывы грязного льда, как бы стараясь уничтожить конец задержавшейся зимы... И еще день, второй и ее, как не бывало.
И только в моей памяти, вместе с ней, осядет еще один год, который я и не думал прожить, но не тут-то было, - жизнь все еще тянет и тянет эту тонко натянутую струну, и мало того, еще наигрывает на ней веселую мелодию, заставляя остро взбрыкивать уставшее, пропитанное отравленной кровью сердце, подвигая его на давно известные и уже не удивляющие подвиги...
И что время? Оно свистит и свистит стремительной пулей мимо: Май, июнь и вот уже июль...
День, залитый сияющей глазурью белого солнца, перебирая листву упругими пальцами ветра, наполняет ласковым шорохом и наплывающим верховым шумом, глубокую синеву неба...
В различных оттенках зеленого; от густо-изумрудного до прозрачно-салатового, подсвеченные горячими лучами, приглаженные упругими порывами тополя, никак не могут успокоиться, ознобливо вздрагивая, - напоминая о начале вечернего часа, - часа наплывающей тишины идущего на закат дня...
А сердце наоборот, - вдруг резко зачастило, жарко задыхаясь в тесной клетке ребер, сбивая дыхание, внося во все тело неприятную разлаженность...
И я, краем глаза, еле воспринимая глубину умирающего заката, невольно фиксирую жирный обрывки низких туч, скользящие навстречу низовому ветру и думаю: Нет, дождя не должно быть!
Тогда ^откуда эти перебои сердца, которое всегда предупреждали меня о перемене погоды...
И вдруг бесшумная и все ослепляющая молния перерезала наискосок черную даль, и я съежился, ожидая грозного громового удара, но нет - она так же бесшумно, еще раз, перекрестила улицу и все опять погрузилось в нежные серебряные сумерки, сгущающиеся прямо на глазах в темную плотную массу надвигающейся ночи, и где-то, там, глубоко внутри нее, невидимая птичка настойчиво сверлила тонким голоском, напоенный приятной прохладой воздух...
Полыхнуло еще раз, как из глубокой пропасти, на всю ширину горизонта изломанным зигзагом и скатилось белым всполохом за черный край, и я, уже, заходя домой, подумал, что часто путаю его и себя...
Нет, это не было раздвоением личности, - они оба уживались вместе, одно целое...
И сейчас, глядя на свою жизнь, он вынужден был признать, что она отнюдь не баловала его, и все время подкидывала новые и новые загадки, словно испытывала, чуть отсторонившись, наблюдала:
- Ну как тебе? Чтобы еще придумать, где и какую ложку дегтя подкинуть, чтоб жизнь не казалось медом?
И именно это, привлекало его в ожидании, какой еще фортель выкинет ее величество Судьба? А рядом с ней на громадных расстояниях, кружились, сцеплялись миллионы и миллионы других, в этом живом хаосе - порядке, увлекаемом в одну воронку могучим потоком времени - к смерти...
И хотя она ожидала каждого, люди мало задумывались о ней - словно им салютовала не черная безмолвная бездна, а великое светлое чудо бессмертия...
Он устало откинул ручку, закончив письмо сестре, и поморщился: Лучше было позвонить, но она сама попросила написать... И вот, он удовлетворил ее желание...
А за окном ночь накинула такую чернильную шаль на землю, что казалось в ее глубине, нет ни единой живой души.
Но нет, и там катится и катится жизнь со своими причудами и интересами: Где кукарекает, клюнутая жареным петухом в задницу, а где молчит в тряпочку, сделав очередную подлость, когда в открытую, а когда втайне...
Да, тайна! Сколько он их уже разгадал, а жизнь подбрасывает еще и еще, и может быть только в этом весь ее смысл? И он уже устал от нее и даже от собственной памяти - и все-таки тянул и тянул эту лямку, и она уже не беспокоила и не надрывала душу своей невыполнимостью, а если что и удавалось, то не приносило особой радости и удовлетворения...
Он запечатал конверт и бросил его на край стола, как будто закончил тяжелую работу и решил перекурить...
И уже, на кухне, вкусно затянувшись, усмехнулся, подумав о никчемности жизни и мелкотравчатой суете, сопровождающей ее.
Он давно понял все ее цели, а цель одна - сама жизнь, и как бы она не была смехотворна и бессмысленна, она есть, и приходится с ней считаться, хочешь ли ты этого или не хочешь.
И конечно - успех, в котором каждый видит свой огонь, который светит и обогревает только собственную душу, до которой другим нет никакого дела.
И на этом пути, средства выбираешь только сам, в зависимости от своей морали, поставленной цели и времени, и условий, сопровождающих тебя.
Для кого-то она, - беспринципное веселое шоу в хороводе разноцветных пузырей на вечном балагане празднеств и удовольствий...
И даже неудачи - горе, смерть - на этом фейерверке жизни напоминают колпак с бряцающими на нем колокольчиками...
Отзвенели одни, и не успели замолкнуть, как запели, закружились новые, - и жизнь опять завертелась в шумном водовороте, раскручивая очередную «звезду» в этом конвейере сверкающих дешевым блеском, зрелищ...
Даже название этих легковесных мотыльков в лучах пышной золотой пены напоминает о мишуре и пустоте этих созданий: Стрелки, Блестящие, Земфиры, Алисы, Алсу и т.д. и т.п. - полный лес с поля чудес, - короче все Децлы - обозначающие полное ничтожество.
Лолита - со всех помоев слита, Шура - непристойностей чума, Крутой, Шуфутинский, Звездинский, Агутин - воду мутит; Московский пустой бамбук, Долина поющая до мозоля, Машина - бесконечная рутина, и нет им числа и конца...
Глядишь, на этот калейдоскоп и знаешь: Как не поверни его, и тебя ждут новые узоры, один завлекательней другого... А за ними – дешевый набор стекляшек и зеркалец... Вот и вся суть этого эрзац-искусства: Убогие слова, убогая музыка, - и такие же исполнители и распорядители...
Во всем и везде грязный плагиат, скрытый вертепом голых задниц и красивых тряпок, и конечно словесный понос о великом искусстве, настоянном на бесстыдстве вседозволенности всего и вся.
Требование одно - хлеба и зрелищ!
Великий Рим прекрасно понимал, чем отвлечь толпу от простой истины: Не дай бог, если чернь вспомнит: - Что каждый в первую очередь человек, а уже потом - животное...
Нет человека - нет проблемы!
А инстинктами управлять проще простого. Удовлетвори их, и он послушное орудие во всех твоих замыслах и желаниях.
Мысли, мысли - что за напасть? Они никогда не дают покоя, и что от них, какой толк? - если до дела им ох, как далеко! Одни неосуществимые фантазии, но и они заставляют сладко сжиматься и разжиматься от боли сердце, и значит по-настоящему живые, если так задевают твою душу. И по ночам не дают уснуть, заставляя долго крутиться в нагретой постели, и так до утра..., когда сон наваливается свинцовой тяжестью на веки, и только сочная яркая листва и осколок синего ясного неба, падающие в окно, никак не дают им закрыться, дразня редкой свежестью живых весенних красок, заставляя выныривать замутненное сознание из глубокого штопора и закладывать новые виражи, отгоняя мутные волны вязкой дремы.
Меня всегда удивляло майское противостояние: с одной стороны,