стеклянно-гладкому полу длинный хвост.
––Самое сложное было заполучить деньги на исследование,––вздыхает Шарна.
––Ну, кому как!-–ехидно улыбается Андра, пошевеливая длинными пальцами, из которых на мгновение высунулись серебристые щупальца.
Изредка она пробиралась в систему любого банка и понемногу заимствовала на свои нужды, при этом ни разу не попавшись. Рейд по трем планетам принес ей сумму, достаточную, чтобы нанять корабль и купить пару летных капсул высшей защиты, пригодных, чтобы скользить вдоль поверхности заледеневшей планеты, тогда как Шарна с присущим ей коварством заполучила в личное пользование кое-какое научное оборудование.
(Оррин)
––Серьезно, Созерцатель, а куда мы путь держим?
––В тысячный раз отвечаю тебе, бескрылое создание, мы спасем свои жизни в покинутом городе.
Я ногой поддеваю подвернувшийся камешек и спрашиваю:
––А ты не думаешь, что там еще опаснее, чем в Сиари? Ведь не просто же так его покинули.
––Что бы там ни было, оно давно исчезло. Твое дело—акустические орудия, которых достаточно сохранилось в городе.
Так ловко от меня еще не отделывались… Замахнувшись со злости кистенем на ничем не провинившегося Птица, иду дальше. Белесые лишайники скользят под ногами. Из стен растут полупрозрачные кварцевые кристаллы, а у меня даже нет настроения отбить несколько штук на украшения. Мрачная Ункани едва идет, опираясь на мою руку. Не смотря на то, что свод в коридоре высоченный, Сверкающие завернулись в крылья и неловко перебирают ногами по неровному базальтовому полу, грустно вереща. Птиц перевел несколько витиеватых проклятий по поводу того, как они все устали, а города еще не видать, но быстро забросил это безнадежное дело, и теперь мы шли окруженные жалобным пересвистыванием, как будто тоскливой музыкой. Эх, Зарна нет с его резной флейтой, порадовал бы охотничьей песенкой. И резчица, как назло, тоску наводит:
––А знаешь, Оррин, у меня глаза устали высматривать каждую новую трещинку в стене. Пытаюсь понять, сколько мы прошли, но кажется, что стоим на месте. А были бы тут стенные росписи… особенно рукой Нэлы, у нее такие симпатичные бабочки получаются! Как думаешь, они найдутся?
––Куда они денутся,––я смахиваю с ее лица слезы,––Не переживай ты так…
И отворачиваюсь, дабы Ункани не заметила кислого выражения на лице. Но у нее не хватает сил даже повернуть голову.
Признаться, я сам едва переставляю ноги, а голову задираю под потолок. Ибо стоит ее только опустить, как веки закрываются под собственной тяжестью. Устраивать лагерь прямо здесь, на мокрых холодных камнях в пределах досягаемости бесчисленной волны глубинных жителей, мне не улыбается. Тем более, нечего пожевать. От паука, которого Созерцатель на ходу добыл из пыльной паутины, я отказываюсь, и тот заглатывает паука живьем. Я бы так не смог. Одно дело, когда приготовленный, в грибном соусе, а вот так, еще дрыгающего противными мохнатыми лапами… Чтобы не слышать противного хруста и предсмертного шипения, я проталкиваюсь вперед. Ункани с тяжелым вздохом отпускает мою руку.
Продравшись через густые завесы паутины—удивительно толстой и усаженной странными шипами, как ловушка для рыб––и дорвав без того истрепанную куртку, которая теперь едва удерживается на плечах, я выхожу в пещеру удивительной ширины и даже зажмуриваюсь—настолько непривычно после темных коридоров и тусклого свечения камня видеть подвешенные под потолком лампы.
––Ункани, здесь город!––кричу я, отворачиваясь от рвущего глаза света.
––А я уже вижу,––раздается ее голос совсем рядом. И когда успела? А главное, незримо и бесшумно. Одно слово—Полутень…
Птиц, тоже появившийся непонятно откуда, заворачивает вираж над головой и уносится в переплетение городских улиц.
Завернувшись в крылья, в узкий пролом один за другим протискиваются Сверкающие.
––Все,––говорю,––пришли, располагайтесь, как дома.
А сам добираюсь до ближайшей металлической двери, немного приоткрытой и настолько проржавевшей, что невозможно ее было сдвинуть ни на дюйм. Тогда я протискиваюсь, обхожу подозрительную темную кучу на полу, подсвечивая себе камнем, добираюсь до растянутого в неровной базальтовой нише гамака (устройся там кто-нибудь покрупнее меня, истертые нитки бы не выдержали), заворачиваюсь в шерстяное одеяло, изъеденное молью чуть не до прозрачности, тыкаю в кнопку обогрева в стене. Странно, обогреватели работают исправно… Ах, ну да, город опустел недавно, а энергостанции вполне могут работать без обслуги—это на тот случай, если чистокровки одичают окончательно.
––Увертливый, ты злодей. Мы уже все переискали, а ты тут дрыхнешь. Разлегся, понимаешь ли, когда должен город охранять…
Высовываю из одеяла одно ухо и один глаз, не спеша его открывать. Тогда меня с силой встряхивают за плечи. Выворачиваюсь из крепкой хватки, прикладываюсь о стену, ворчу на несработавшее чувство опасности и просыпаюсь окончательно. Вернее, подумал, что просыпаюсь. На самом деле еще дрыхну. Действительно, откуда здесь быть охотнику Остроглазому? Может, меня обманывает зрение, и худущий высокий чистокровка в пыльной, некогда белой крокодиловой курке с завязанным на поясе платком, сдувающий с глаз отросшую пепельную челку—вовсе не Зарн… Но, с другой стороны, если извечную ухмылочку не стерли даже неприятности (коих, судя по потрепанному виду, немало свалилось на чистокровочью голову), никем иным он быть не может.
––Оррин, так вот ты где, злодей, а мы тебя повсюду ищем, всех йирнов на уши поставили…––и приподнимает меня на руки.
––Шаманку на руках таскай,––для порядка ворчу я, утыкаясь лицом в куртку и пару раз шмыгнув носом.––Как хорошо, что ты нас нашел…
––А то! Это Нэла вас услышала… И тебя, и Птица, и Ункани, и тех крылатых оборванцев, что с вами пришли. Кстати, кто они?
––Сначала кормежка. Я так ослабел, что ни полслова не скажу.––Вывертываюсь из охотничьих рук, удивляясь, откуда во мне такая наглость. Зарн разворачивает походный мешок, сует мне в руки солидный кусок проваренного кротовьего мяса и несколько грибов. Я расправляюсь с порцией, почти не жуя—все-таки намного приятнее жуков, даже под соусом.
Остроглазый смотрит на меня, улыбаясь еще шире, и изрекает:
––А вот по части переодеться в чистое—с этим тяжело. Все, что было—истлело, либо сожрали.
Вытирая руки о мелкодырчатое одеяло и отчаянно краснея, я просачиваюсь мимо Зарна и выгребаюсь все через ту же заклиненную дверь. Охотник следует за мной, для порядка пнув многострадальную дверь пару раз, без особого успеха.
Город как город, ничем не отличается от тех, что мы покинули, кроме пустоты и почти полной тишины. Входы в дома, закрытые металлическими дверями, тусклые зарешеченные лампы под потолком, буйно разросшиеся мхи и грибы, затертые и выцветшие узоры на стенах… Тишина, к слову, тоже не особенная: верещат на разные голоса Сверкающие, а еще доносится сильно искаженная чистокровочья речь. Как же так, ведь город покинут…
Я поворачиваюсь к Зарну, но тот отмахивается от меня, как от бабочки-кровопийцы, присаживается на корточки у подозрительной кучи и запускает в нее пальцы. Я присматриваюсь получше, замечаю переплетенные ветви и корни, которые от малейшего прикосновения рассыпаются в пыль.
Зарн с отрешенным лицом выдирает из кучи тончайшей работы медную застежку, обдувает ее со всех сторон и кидает в карман. После беглого осмотра извлекает еще и охотничий нож с облезлой рукоятью.
––И что есть сие?––издевательски вопрошаю я.
––То, почему город опустел,––мрачно изрекает Нэла, неожиданно выходя из приоткрытой решетчатой двери. Судя по нарисованному на стене знаку бесконечности, когда-то здесь было шаманское вместилище.––Вот запись одного из шаманов. Ученый сильно страдал и даже под конец успокоил сам себя. Он и еще несколько создали особое растение… Из него можно было получать масло, а взрослое растение стягивало камни не хуже железных скоб. Подкармливали его, естественно, крысами и прочей живностью. Убитые во время нападений на город отребья тоже, думаю, попадали в оранжереи. До тех пор, пока кто-то не опрокинул ускоритель роста… тогда они выползли и сожрали тех, кто не успел убежать. А те, кто их создали…сами бросились в чаны с растениями. Вот так. И весь город опустел. Даже… я была в цитадели…все девять. Не оглядывайся, Оррин, растений больше не осталось…
Надо же, от глаз Нэлы не укрылось, как я украдкой бросаю взгляд по густым теням в углах. Подхожу к Зарну, запустившему пальцы в очередную кучу и с отвешиваю ему хорошего пинка. Охотник подскакивает, разворачивается…и я уклоняюсь от его удара. Сбивая с ног, ворчу:
––Подлец ты, сожранных обыскивать…Ну-ка выбрасывай награбленное.
––Не буду выбрасывать,––Зарн поднимается, прижимая рукав к разбитому носу.––Успокоенным все равно, а нам пригодится.
Я разворачиваюсь и ухожу. Не ожидал от лучшего друга такой подлости. На редкость ушлый, но душа добрая… Ага, как же. Подлец, лишь бы поживиться!
––Приветствую, человечек!—режет уши высокий, чуть шипящий голос.
Я замираю от неожиданности. Так как всю дорогу мрачно смотрел под ноги, то сначала замечаю тонкий и острый розовый хвост, повязанный грязно-зеленой лентой. Подняв голову, нос к носу сталкиваюсь с улыбающейся крысой. Не с такой, которые обязательно залезут в дом и от которых житья нет… существо довольно симпатичное для крысы, с добрыми розовыми глазами, трогательным носом и аккуратно расчесанной шерсткой. Выпуклый лоб украшает диадема с хорошо отшлифованными малахитами, а довольно крупное тело—туника с красными завитушками.
––И я вас приветствую,––улыбаюсь я в ответ, ибо после общения со Сверкающими и пережитых приключений способность удивляться изрядно угасла.––А ты кто?
––Я Йиса, ученица шаманки. Происхожу из народа Йирн.
Я тоже назвался. Услышав мое имя, Йиса радостно подрыгивает и взмахивает хвостом.
––А тебя тут искала одна. Той же крови, что и ты, но ниже ростом и умеет менять цвет.
Ункани? Вот кто меня никогда не бросит, не то, что Зарн, подлец…
––И где она?––уточняю я, истоптать весь город, заваленный успокоенными и переплетениями корней и стеблей, нет никакого желания.
––Она везде и нигде сразу!––заводит глаза под своды такая же йирна, разве что диадема не малахитовая, а из прозрачных топазов.
––Зита, не глупи, ее у ворот видели.
Ворота города я нахожу без труда, ибо он ничем не отличается от иных чистокровочьих городов…разве что крайнее запустение, но об этом я уже говорил. Йирны и Сверкающие расхаживают, как у себя дома. Особо ушлые уже обыскивают то, что не попалось на глаза Зарну. Ункани сидит на корточках у сгустка стеблей, еще сохранившего очертания охранной кошки, осталось даже несколько шипов и ошейник-цепочка. Резчица поднимается, и тогда я замечаю, что лицо у нее мокрое. Ни слова не говоря, вытираю ей слезы ладонью.. "Они пытались уйти,--всхлипывает Ункани.--и не смогли!" Покосившись на распростертые тела, я смотрю в глаза резчицы и стараюсь, чтобы голос не дрожал. "Ункани, в любом городе может жить три, а то и семь тысяч чистокровок. Успокоенных на улицах от силы несколько сотен. А остальные спаслись.
