УМЕРЕТЬ В ОДИН ДЕНЬ

Маму Илюхи Лазаря, Василису Лазареву, во дворе звали попросту Васькой, и та радостно откликалась, хотя чему тут было радоваться-то?

Но она всегда излучала бьющую через край радость. Илюхе это порой казалось неуместным, и он демонстративно принимал позу «рука-лицо», что опять же смешило Василису. Но он не представлял, как жить без этого легкомысленного веселья, наполнявшего их дом.

Когда Василиса воскресным утром мыла окна, стоя на подоконнике их первого этажа, об этом знал весь двор. Мать в алом халатике, — она любила яркие цвета, — заливалась в полный голос, подпевая Илюхиному музыкальном центру:

— А я, чернява, гарна, кучерява, всю-то ночь не спала, с казаком гуляла!

Материны музыкальные вкусы резали Лазарю уши, но он стоически терпел.

Мужики во дворе, возившиеся со своими тачками, бросали всё и восхищённо глазели на Василису. А Илюха, гордясь и сердясь, снимал хохочущую мать с подоконника и сам старательно скрипел газеткой по стёклам.

Василиса действительно была «гарна» — крепко сбитая, с шапкой чёрных кудрей, с вишнёвыми яркими глазами и щедрым улыбчивым ртом.

Илюха же пошёл совсем не в неё. Его, высоченного и белобрысого, после премьеры дурацких «Мстителей», в школе стали звать Тором. Но он эдакой глупости терпеть не собирался, без промедления давал в торец любому, даже лучшему корешу Ванятке-Шаттлу, и идиотская кликуха враз отпала, все вернулись к прежнему Лазарю.

Илюха походил на отца, Андрея Лазарева, которого помнил смутно. Тот разбился на своей «тойоте», когда сыну было пять лет — направил машину на опору моста, чтоб спасти какого-то сопляка, вывернувшего навстречу на велике. Он прожил ещё три дня в реанимации на аппаратах искусственного дыхания, а потом умер.

Лазарь помнил, как здорово было сидеть на широких отцовских плечах. Помнил, как, уходя на смену, отец присаживался перед ним на корточки и серьёзно говорил: «Маму береги». Помнил большую отцовскую фотографию в чёрной рамке, стоявшую на комоде, толпу людей во дворе и противную музыку, до боли долбившую прямо в виски.

Потом он узнал, что это была композиция Морриконе «Ветер, плачь». У них в городе почему-то было принято сопровождать ею похоронные процессии.

Мать так и не вышла замуж, хотя и монашкой не жила, что Илюха тоже узнал много позже. Он слышал, как она признавалась подруге за бутылкой «Изабеллы»:

— Не могу без мужиков, сохну прям, Таська, засыхаю…

И прыскала со смеху.

Домой она, однако, никого и никогда не приводила, а если случалось не ночевать, звонила сыну:

— Илюш, я сегодня не приду. Курица в микроволновке, на завтрак гречку с молоком разогрей.

— Понял, — буркал Лазарь и строго спрашивал: — Ты в порядке?

— Ага-а, — с беспечным смехом отзывалась она.

Илюха не осуждал мать за случайные романы. Он знал, что отец был и остался для неё единственной любовью.

Как-то они сидели на кухне и ужинали. Мать что-то оживлённо рассказывала, размахивая вилкой. В углу стола мурлыкал приёмничек, ловя её любимое «Авторадио».

Вдруг мать осеклась на полуслове, и Илюха удивлённо прислушался. Мужской голос пел:

— От морей и от гор веет вечностью, веет простором. Раз посмотришь — почувствуешь: вечно, ребята, живём. Не больничным от вас ухожу я, друзья, коридором, ухожу я, товарищи, сказочным Млечным путём…

Вилка со звоном упала на пол, а когда Илюха, подняв её, распрямился, мать уже убежала в ванную, судорожно закрывая лицо ладонями.

Илюха так и сидел, зажав вилку в руке, и с холодеющим сердцем слушал, как в ванной шумит вода. Наконец мать вернулась, утираясь полотенцем и вновь улыбаясь — будто солнце сквозь дождь проглянуло.

Чёртов приёмник Илюха молча выключил. Это было всё, что он мог для неё сделать.

Утешений от него мать не приняла бы, да Лазарь и не умел утешать. Хотя любил, когда мать тормошила его и чмокала в макушку, обнимая сзади за плечи, когда он сидел за своим компом, однако привычно ворчал, не показывая своего довольства.

Бабки во дворе болтали о Василисе всякое, судя по тому, как они дружно замолкали, завидев Илюху. Он с удовольствием пнул бы их лавочку — чтобы старые карги посыпались с неё горохом, но проходил мимо, едва кивнув им.

Лазарь точно знал: скажи он матери хоть слово в укор — и та оставит кого угодно. Но зачем?

Он не хотел лишать Василису её яркого цветения.

За ним самим с девятого класса гонялись девчонки и в школе, и во дворе, и в спортсекции, но он накрепко запомнил то, что ему сказала мать, застав обжимавшимся в дворовой беседке с соседкой Светкой, тоже девятиклассницей:

— Откуда берутся дети, ты уже знаешь. Что такое СПИД и презервативы — тоже. Пожалуйста, Илюш, ты только… — она помолчала, — жалей девчонок. Помни, что ты сильный, а они слабые. Не доводи до постели, если девочка всерьёз влюблена, а сам ты не любишь. Выбирай тех, кому это просто… в удовольствие.

— А как узнать, что влюблён? — ровно поинтересовался Илюха.

Мать опять помолчала и ответила, глядя словно внутрь себя:

— Захочется детей от этого человека. Захочется умереть с ним в один день.

Голос её дрогнул и оборвался.

Илюха лишь молча кивнул.

Больше они к этому разговору не возвращались, а Илюха сурово спросил Светку, когда они снова встретились:

— Самойлова, говори давай — ты в меня втюрилась и хочешь от меня детей?

Светка вытаращила на него и без того огромные голубые глазищи, прошипела: «Дурак!» и стремглав вылетела из беседки, аж кусты затрещали. Из чего Илюха резонно заключил, что она была на полпути к тому, чтобы втюриться. Что ж, скатертью дорожка, кусты навстречу.

Несколько романчиков, случавшихся у Лазаря до его одиннадцатого класса, завязывались в основном на спортивных сборах — с девчонками гораздо старше него, податливыми хохотушками, которые не ждали от него ничего, кроме постельных радостей. Он подсознательно понимал, как эти девчонки похожи на его мать, но гнал от себя такие мысли. Ему было легко и удобно с ними, вот и всё.

Он не хотел детей ни от одной из этих девчонок. И умереть в один день с какой-нибудь из них он тоже не хотел.

Но однажды он неловко спросил Василису:

— Мам… ты как с отцом познакомилась?

Мать, которая в это время мыла посуду, закрутила кран и повернулась к нему, рассеянно отряхивая руки. Вишнёвые глаза её просветлели, когда она ответила с задумчивой улыбкой:

— Твой папа подвёз меня с вокзала. Я тогда с сессии возвращалась.

— И что? — негромко осведомился Илюха.

— И… всё, — мать легко развела руками и засмеялась. — Мы только взглянули друг на друга и… попали. Оба. Попали и пропали. — Она склонила голову к плечу и чуть нахмурилась. — А что такое, Илюш? Ты меня никогда об этом не спрашивал.

— Просто захотелось узнать, — спокойно отозвался тот.

Мать остро глянула на него, но ничего больше не сказала, только кивнула.

И сам Илюха не мог признаться ей, что в их выпускной класс пришла новенькая.

Что он только взглянул на неё и… тоже попал и пропал.

Что ему стало страшно от непонятного чувства, грызущего ему сердце.

Это чувство казалось таким громадным и ярким, совсем непохожим на всё, что он испытывал раньше.

«Умереть в один день»…

— Спасибо, мам, — коротко бросил он и ушёл в свою комнату.