потупилась, слегка отвернув голову. Но почти сразу встрепенулась, повеселев, взглянула безгрешно в осатанелые от боли, стыда, безысходности глаза ослабевшего парня, обнадёжила:
- Я сейчас. Не подсматривай, - и ушла в тень за мою спину.
Я быстро отхожу. И вообще редко завожусь. Просто нервы сдали.
- Это моё хобби, - предупредил вернувшимся нормальным голосом, ожидая, что она там выдумала.
Долго ждать не заставила, возвратившись с каким-то блестящим лопухом и майкой с рукавами и воротом, что прежде была под энцефалиткой. У меня похожая надета на голое тело. И возразить не успел, предостеречь, как изобретательница – ззык! хрясь! – раскромсала ножом и разорвала руками исподнее на узкие полосы, снова присела у драного колена и, не спрашивая, положила на рану лист и стала аккуратно заматывать самодельными бинтами, а я придерживал концы.
- Потуже, - прошу.
- Стараюсь, - отвечает.
Помолчав, окликаю виновато.
- Маша!
- А?
- Не сердись! Дурак я, причём законченный.
- Да что ты, - возражает без задержки.- Я до сих пор виню себя, что бинт не взяла.
Вот и объяснились-повинились – много ли молодым надо слов. Плотно, надёжно замотала болячку, боли понравилось – успокоилась, и мне хорошо, обихоженному девичьими руками и вниманием, совсем разомлел, вполне согласный с тем, что дурак незаконченный, потенциал есть.
- Я твой должник, - хочу подластиться и одновременно убедить, что стану прежним, сильным и уверенным, каким казался себе.
- Зачем ты так? – укоризненно попеняла она, тщательно вытирая грязные и дурно пахнущие пальцы землёй и травой. – В беде не бывает должников – каждый должен помогать другому, иначе мы не люди.
«Молодая ещё совсем, соплячка неопытная», - снисходительно подумал я с высоты своих 25-ти лет.
- Тебе что, не дурили голову ни разу?
Вздохнула тяжело, поджала губы.
- Обманывали.
- А ты всё равно веришь?
- Ты же сам говорил, что все добрые.
Съел, психолог! Как накакал, так и смякал.
- Ещё неизвестно, кто из нас должник, - продолжает, выкрутившись. – Я бы отсюда ни за что не выбралась, - стесняется уточнить в каком случае, хочет выглядеть деликатной.
«Пусть», - думаю. Сама отдаёт инициативу. До чего щепетильная или хитрая. Мне в женском характере не разобраться, у меня их ещё и не было, не сталкивался близко, только приятно стать снова лидером, пусть и подбитым, но на равных. Успокаиваюсь, себя подбадривая неожиданно полученной ответственностью.
- Выберемся. Не дойдём, так доползём.
- Я и не сомневаюсь, - легко согласилась она, не понятно только с чем: то ли с тем, что выберемся, то ли с тем, что доползём. А может просто подбадривала, отгоняя дурные мысли.
Я с тоской и злостью посмотрел на завязанную ногу, обезображенную засохшей кровью, захотелось крепко стукнуться дурной башкой о камень, но что это изменит? Рождённый дурнем умнее не станет. Это я придумал, не Горький.
- Ты, небось, в душе презираешь меня?
- С чего ты взял? – с неподдельной искренностью удивилась Марья и открыто посмотрела в глаза, чтобы я убедился, что не врёт. – То, что сделал ты, не каждый сможет. Я бы точно не сумела. Не казнись понапрасну. Ты сам себя вытащил и держишься с такой тяжёлой раной мужественно. Сколько крови потерял?! И не хнычешь. Порой мне кажется, что всё случилось не в натуре, а в кино. Я очень сильно… уважаю тебя, - и она зарделась, как будто сказала не те слова, какие хотела.
И я смутился чуть не до слёз. Ещё бы: разве можно было ожидать такой похвалы за мальчишескую дурь, превратиться из недотёпы в киногероя?
- Встать бы попробовать. Поможешь?
- А как?
Я и сам толком не знал как, когда правая нога превратилась в несгибаемое болезненное бревно.
- Вытеши из ёлки палку, чтобы мне опереться левой рукой, а справа ты меня поддержишь. Не уронишь?
- Постараюсь.
Ещё раньше заметил, что с топором она обращается умело, привычно. Отчекрыжила лишнюю часть ёлки, обрубила сучья, подала мне дрын, а сама присела, ухватила правую мою руку, уложила себе на плечи и скомандовала:
- Давай!
И мы поднялись: она на обе ноги, а я на одну, не решаясь нагрузить больную. А когда попробовал, понял: не выдержит – резкая боль пронзила колено и прекратила попытки.
- Пришли, - говорю мрачно, - и впрямь придётся добираться ползком.
Кое-как на трёх ногах и одной палке доковыляли до большого камня и усадили непутёвого инвалида, погрузившегося в глубокую депрессию.
- До камня дошли ведь? – подначивает неуёмная оптимистка со здоровыми ногами, - я даже не знаю, какие они у неё – кривые или стройные, толстые или как спички, - и до лагеря дойдём: надо только постараться не падать заранее духом.
« А падать мордой», - горько подумал я.
- Ты сумеешь, я верю.
На вере далеко не уйдёшь, надо что-то более надёжное.
- Дай-ка мне схемку маршрутов из журнала.
На синюшной копии размазано отпечатались проектные маршруты съёмочного участка, из которых наш был предпоследним на дальнем фланге неизвестной ориентировки, и разреженные изогипсы рельефа без оцифровки, чтобы шпион, если ненароком свистнет у нашего раззявы драгоценный секретный документ, не догадался, где мы ищем стратегическое сырьё, или, не дай бог, не переслал бы в ЦРУ для стрельбы по нам сверхточными ракетами. Проштемпелёванная и зарегистрированная синюшная шарада не должна попасть не только в чужие руки, но и на глаза не допущенным к многочисленным секретам, которых я не запомнил. Некоторые из геологов, побывавшие за бугром, рассказывали вполголоса, что там наши хорошие топографические карты продаются в книжных киосках, но кто поверит? Если продают, то почему не привезли? Меня и эта устраивает.
- Смотри сюда, - подзываю, потеряв бдительность, к секретному документу непосвящённую в тайны госбезопасности. На шпионку, однако, она не тянет – молода и проста, да и не думаю об этом, а напрасно – из газет и политинформаций известно, что у большинства бывших государственных и партийных руководящих вредителей шпионами оказались родственники, даже дети, да и сами они, несмотря на оказанное народное доверие, представляли собой хищную расщеперенную ладонь, управляемую международным империализмом. – Вот скала, где мы торчим, - тыкаю грязным пальцем в малюсенькие бледные треугольнички, окаймлённые дугообразным ожерельем сгущенных рельефных линий, обозначающим крутой склон, а на самом деле – пропасть, куда я не захотел свалиться. – Если идти отсюда по затёсам нашего маршрута, - веду пальцем по прочерченной прямой линии, которая в натуре, конечно, прошла не там и совсем не прямолинейно, - то выйдешь на магистраль. Сначала на подъём, потом вниз, опять в сопку, снова изрядно вниз и вдоль пологого склона прямо к магистральному пню. От него налево под прямым углом, к югу, и топай до начала 5-го маршрута, - остановил короткую указку. – За ним, метров через 200, будет ручей, вертай по нему тоже налево – там тропа набитая – и при что есть духу километра два, пока не упрёшься в лагерь. Вот он, - ткнул напоследок пальцем в жирно нарисованный синий кружок. – Добредёшь?
- Я??? – отпрянула она от непонятной бумаги, округлив от ужаса глаза. – Ни за что!
- Но почему? – начал я снова злиться на упрямую девчонку. – Пойми: приведёшь мужиков, и они меня вытащат.
- А если не дойду, собьюсь с маршрута, уйду между затёсок в сторону? Для меня вся тайга одинакова, всё равно, куда идти. А если с тобой что случится? Останешься-то без воды, еды и одежды. Мужики, если найду лагерь, раньше утра не придут, а ночи сейчас холодные. Нет, - решительно замотала головой, - не пойду, и не упрашивай, лучше как-нибудь вместе.
- Ну и дура! – в сердцах причислил её к своему роду.
- Ну и пусть! – согласилась она.
И больше говорить было не о чем.
- Сколько мы здесь валандаемся? – спросил, смиряясь.
Она посмотрела на мои часы у себя на руке, потому что во время магнитных измерений на мне не должно быть ничего железного.
- С полчаса.
Я удивился и не поверил.
- Ври, ври, да не завирайся, сорока, - нагрубил и полегчало.
- На, посмотри сам, - протянула мне руку с часами.
Они показывали начало пятого, и значит, я выползал на свет божий не более 15-20 минут, а показалось, что всю жизнь.
- Ну как мы пойдём на трёх ногах? Сама подумай.
Вмиг поняв, что её больше не отсылают, Марья встрепенулась и стремительно поднялась с камня.
- А я тебе костыли сделаю. Уже и придумала как. Посиди, отдохни, а я – сейчас, - и ушла с топориком в тайгу, в которой для неё всё одинаково и заблудиться в двух деревьях – раз плюнуть.
Облегчённо вздохнув, довольный тем, что она осталась, что она рядом, я стал понемногу упираться ступнёй больной ноги в землю, проверяя насколько смогу её задействовать. Было больно, но решил, что притерплюсь, тем более, что другого ничего не оставалось.
Маша вернулась сияющая и, улыбаясь, протянула два небрежно обтёсанных кленовых дрына с оставленными на каждом где-то посередине основаниями веток для упора руки и широкой развилкой на конце для упора подмышки и попросила:
- Попробуй.
Костыли-дрыны мне, конечно, понравились – как же иначе? - хотя я вырубил бы поосновательнее. Решил не вредничать, не разочаровывать старательную санитарку, тем более, что в случае отказа спецмедтехники у нас в инвалидном походе будут неограниченные возможности для её замены. В любом деле главное – почин. Его не стоит охаивать, даже если он кажется неудачным, иначе всё дело испортишь. Поэтому пробовать я не стал, решил: встану и пойду сразу без всяких проб.
- Чем бы мягким обмотать рогульки? – спросил, уклоняясь от эксперимента.
Она задумалась.
- Разве мхом или травой, - и опустила взгляд на мою целую штанину.
- Режь, - разрешил, не задумываясь, - для симметрии. – Вряд ли кто, кроме меня, пижона, ходил тогда по тайге в шортах.
Пока она приспосабливала смягчающие подмышки, добавив всё-таки и траву, я соображал по схеме, как нам идти, чтобы было поменьше крутых подъёмов и, соответственно, таких же спусков, на которые и сил уйдёт больше и навернуться легче. Лучше двигаться не по маршруту, а, удлиняя путь, по возможности – по водоразделам и спуститься один раз прямо к стоянке, где мы оставили лишние вещи. Я взял готовые костыли, удобно уложил подмышки:
- Ну, что, пошли, подруга? – и стал ждать стоя, пока Марья пристроит на спине тяжеленный рюкзак с образцами и инструментом. Нагрузившись, она с готовностью взглянула на одноногого ведомого на костылях и в штанишках и вдруг легко рассмеялась, а я – следом, а потом захохотали оба неизвестно чему да так, что слёзы выступили, и я понял, что дойдём, обязательно дойдём.
- 2-
Мировая история знает немало выдающихся походов-переходов, но такого, как наш, уверен, не было. Обессиленный, измождённый, одноногий инвалид на кленовых подпорках, в шортиках, с открытой болезненной раной и хилая неопытная девчонка городского типа в противоэнцефалитном рубище на голое тело дружно преодолели 3км непроходимой тайги и благополучно дотащились за рекордные 3,5 часа до временной стоянки, намереваясь с утра продолжить беспрецедентный переход и добраться до цивилизации, чтобы сообщить об успехе и скромно принять заслуженные поздравления. Если бы не железный занавес, неоспоримое мировое достижение простых советских людей непременно было бы внесено в книгу Гиннеса.
Конечно, на долгом и длинном пути было
