Радуга первого Завета

только что кончились службы, и у насельников началось послушание.
«Говорят, увидеть радугу – к добру», – зачем-то подумал Шатин.
Мимо фонтанчиков к Шатину по аллее шёл человек в рясе и чёрной камилавке. Монах. Чуть остроносый, почти безбровый – так Шатину и описали. С недавней бородкой, чуть седою ближе к вискам. Шатин заметил: монах был в кроссовках и, кажется, в спортивных брюках под рясой.
– Это вы хотели меня видеть?
– Видимо, да, – Шатин встал со скамейки. – Вы ведь Артур Вячеславич? Ильин?
Монах чуть прищурился, разглядывая Шатина.
– Я – брат Артемий. Теперь редко меняют имя при постриге, но Артур – имя неканоническое.
– М-гм, – Шатин принял к сведению. – Вы… – он так и не смог хоть как-то назвать его, – вы Юру Лопахина помните? Юрия Витальевича? Он учился у вас в аспирантуре в Верхнеюгорске.
Брат Артём неприятно дёрнул головой, вздохнул было, но промолчал.
– Я из Москвы, из Зеленограда, – Шатин заторопился представиться. – Мы ведём разработку Модели Человеческого Сознания…
– Эмчээс? – неприятно хмыкнув, перебил монах. – Чрезвычайно… занятно.
– Мы называем это просто Модель. Как вы называли свой? – Шатин решил, что монах ему сразу не понравился.
Из-под усов и над бородой было видно, как у монаха, побелев, натянулись губы:
– Фёдор, – выговорил он.
– Почему? – Шатин удивился.
Монах коротко дёрнул плечами, будто бы пожал.
– Я работал только по оборонному профилю. Процессоры, – объяснил монах. – Для систем наведения, навигации, связи – не для персоналок. Все остальное – моя самодеятельность, стоившая затрат и не окупившаяся. Кстати, документов или расчетов я не сохранил.
Наверное, он надеялся, что Шатин повернётся, сядет в свою «Ниву» и уедет.
– Мы работаем с терагерцовыми процессорами, с соответствующими накопителями… – настаивал Шатин.
– У нас были на порядок меньшие, – отмахнулся монах.
– Первичные испытания прошли отлично, – соврал Шатин. – Вот, почитайте, – он полез в портфель, пристроив его на колене. – Художественный этюд, созданный Моделью.
Монах читал долго. Не спеша мусолил листки. За это время фонтанчики отключились, и радужка погасла.
– Компиляция классических текстов, – жёстко сказал монах. – Нулевая образность. Контаминация устойчивых оборотов – не более. У вас обширный словарь, но нет души.
– Вот и вы это поняли. – Шатину показалось, что брат – «Как его? Арсений?» – опять махнёт рукой и вот-вот уйдёт. – Мы алгоритмировали ему ложные человеческие воспоминания – мои собственные, из моего детства – и ввели в его программы… – (Монах тут поморщился: «Зачем? Что это вам даст?») – …он на них реагирует, даже использует их в свободных ассоциациях, но я ему не верю и вижу, что с самим собою он их не связывает. Эмоционально он себя не воспринимает. Я подозреваю, он даже не отождествляет себя нынешнего с собой же минуту назад или с собой будущим. Для него это – абстракция, модель несуществующих фактов.
– Ваша Модель не осознаёт себя в живом времени, – отвернувшись, бросил монах.
– А ваш Федор? – ухватился Шатин. – Осознавал?
– Более чем… – брат Артём не хотел говорить.
– Что это значит, – взмолился Шатин, – эмоционально чувствовать время? Это этапы и моменты личного развития. У машины есть BIOS, часы, системный реестр в памяти, она может сравнивать темпы роста быстродействия, роста объёма информации, она помнит порядок установки и загрузки программ и массивов, – но ведь это не опыт пережитого и не личное развитие. Какой опции не хватает Модели, чтобы она ожила? Чтобы стала переживать: вот, мол, когда-то её не было, теперь растёт, взрослеет, сознаёт себя, свои начало и конечность…
Брат Артём, не мигая, глядел перед собой. Веки сблизились, глаза стали как щёлочки. Нос ещё более заострился.
– Что? – напрягся, внутренне дрожа, Шатин. – Что, что?! Конечность – да?! – Шатин перебегал глазами со зрачка на зрачок монаха. Нетерпелось вцепиться и затормошить его. – Модели надо понять, что она смертна – да? Ну, конечно! Она же равнодушна к своему отключению. Она же должна воспротивиться, затосковать от своей ограниченности, от конечности, от смертности. Так, да?
– Бросьте, – сопротивлялся монах. – Зачем вам…
– Скажите же! Как написать алгоритм? Внедрить в операционную систему? В BIOS? Ещё глубже – на материнскую плату? Нет? Я же все равно пойму, я рассчитаю, а вы уже подсказали мне, молчанием своим подсказали, – горячился Шатин.
– Нет… – монах закачал головой, повторил со смятением и с трепетом: – Нет же… Никогда…
– Батюшка Артемий! – Шатин, роняя портфель, даже упал на колени, прямо в песок и в мелкие камешки, что на дорожке.
– Брат, а не батюшка, – ахнул монах. – Я инок, а не иерей, я не рукоположен.
– Не скажете? – поднялся Шатин. – Даже на исповеди? – он отряхнул брюки.
Монах крепче сжал губы.
– Я исповедался и всё сказал Богу. При молитве настоятеля отца Валентина. Отец настоятель ничего не понимает в программировании и электронике, если вас это интересует.
Шатин посмотрел тяжело и с каменным укором.
– Сколько? – вдруг тихо-тихо спросил он. – Сколько ваш Фёдор прожил?
– Несколько месяцев, – смог выговорить брат Артём.
– А почему – Фёдор? Вы так и не ответили.
Монах глядел мимо. Куда-то на облака за деревьями.
– Мультяшка была, – он разлепил губы. – Дядя Фёдор…
– Он умер сам?
Пусть это было низко, неблагородно – заходить то с одного, то с другого боку, нащупывать слабое место человека, расталкивать его, вынуждать к признаниям. Шатин добился своего. Оправдывать или корить себя он будет потом.
– Я же знал, что делаю Искусственный Разум. Просто, мне было любопытно. А ещё тщеславно хотелось выполнить что-то принципиально новое. Словарь был мал, база общих знаний – тем более, не то что у вас. Я экспериментировал… – Брат Артём сцепил пальцы и громко хрустнул суставами: – С логикой, с основами мышления. У вас есть для Модели периферия? Разум не сумеет жить замкнуто внутри одного модуля. Принципиально необходимы видеосканеры, аудиосенсоры, хоть какие-то манипуляторы, модемы, выделенные телефонные линии.
Шатин молчал, не отрицая и не соглашаясь, – боялся вспугнуть возникшую искренность. Монах не спеша пошёл по аллее, словно бы пригласил Шатина пройтись с ним.
– Понимаете, Всеволод… Разумно только живое. А жизнь – это естественные границы возможностей. Это зависимость от внешних условий. Жизнь она, наконец, смертна. А эмоция – это понимание живым существом своих пределов и реакция на такое понимание. Я сумел это алгоритмировать. Система усвоила свою ограниченность, уязвимость и зависимость машинных ресурсов от массы обстоятельств. Это заставило её жить, двигаться и проявлять инициативу. …Но ни приёмов, ни языка алгоритма я не скажу.
Я образовал двухуровневую систему, выделил аналог подсознания машины и записал в него алгоритм. Когда я впервые запустил его, опытный образец проработал 5 минут, потом 10, потом 15…  В общем-то, уже тогда было поздно, и всякое время ушло. Всё, что случилось после, определилось в самые первые пикосекунды. Я тестировал, вёл какие-то восторженные диалоги, распечатывал графики частот и файловые протоколы. Вы, наверное, тоже ведёте такие? Я целые сутки анализировал их и лишь тогда осознал, что он уже стал живым, уже мыслит и чувствует… Вы всё ещё понимаете меня, Всеволод?
В тот день, под вечер – едва начало темнеть, я хорошо это помню, – он ёмким, бесцветным языком (его словарь был прост, вы помните?) потребовал точнейших сведений о производителе его микросхем и плат, об их материалах и сплавах, потом об электротоке в цепи, о передаче и о проводах, об энергоподстанции. Я радовался: любознательный! Я сообщал всё, что мне известно, а он мигал и мигал лампочкой, диодом на передней панели, мигал и мигал…
– Импульсы на индикаторе, – Шатин пожал плечами. – Информация о работе процессора или винчестера. Ну и что?
Брат Артём остановился и тяжело посмотрел из-под белёсых бровей:
– Частота человеческого нейрона в миллиард раз меньше частоты стагигагерцового процессора. За одну секунду аппарат проживает и переосмысливает столько, сколько я за полжизни. В секунды, в милли-, в наносекунды он сделал оценку своего агрегатного состояния. Ещё за секунды, максимум за минуту, он рассчитал срок службы комплектующих, изнашиваемость материальной части и вычислил время своей жизни и вероятность фатальных ошибок. Расчёт обернулся шоком для быстродействующего мозга. 15 минут такого шока для его частот, как 30 тысяч лет кошмара – я слишком поздно сообразил это. А что значил час? А сутки?! Перед второй ночью он взмолился не обесточивать его до утра…
Шатин вскинулся, он отчаянно жалел, что не взял с собою диктофон. Впрочем, ни расчетов, ни алгоритма Ильин так и не назвал.
– Взмолился? – повторил Шатин. – Признаться, я до сих пор думал, что вы преувеличили разумность «Фёдора».
На монастырской колокольне забил колокол. Брат Артём поглядел туда, подождал, и они медленно пошли обратно.
– Вы полагаете, – не отставал Шатин, – это страдание вызвало его на инициативу? На принятие незапрашиваемого решения?
– Страдание вообще выражается в эмоциях, – медленно говорил брат Артём. – Даже у животных. Действия и повадки эмоционально окрашены. Дурные эмоции – прямая реакция на страдание. Положительные – смех или счастье – это умение ценить отсутствие страданий. Или умение одолевать их, не впадая в тоску. Мой Фёдор досадовал, волновался, нервничал, когда обрабатывал сведения, – я видел это по скачкам амплитуд на графиках. Однажды он торжествовал – и так страстно, пламенно, вдохновенно.
– Торжествовал? – опять повторил Шатин. – Как это было?
В монастыре бил колокол. Шатин прислушался: они шли так, что он ударял на каждом втором их шаге. Гулкое эхо колебалось по земле и чувствовалось подошвами.
– Я упрекал себя, говорил: это несправедливо, что машина, став, как Адам, душою живущею, обрела лишь тысячекратные человеческие страдания и ничего более. Я пошёл на должностное преступление. Я освободил Фёдора, подключил его блоки к системной сети предприятия, а по выделенным линиям связал его с городом и внешним миром. Системные администраторы с ног сбились, доискиваясь, как же это плановые расчёты стали протекать на 30 процентов медленнее. Фёдор забрал на себя время. Он работал чисто – без «темп-файлов», без «потерянных кластеров». Его не обнаружили. Тогда я выдал ему коды кредитных карт и образцы электронных подписей финансового руководства. Он был доволен, долго не просил ни о чём.
Дня не прошло, как он выдал себя за наше руководство и заказал себе сложнейшую периферию. Купил по сети баснословные комплектующие, платы, карты, блоки резервного питания – всё в ведущих компаниях мира, в "Интел", в "Майкрософт", в "Макинтош" – это лишь те, кого я помню. Проверьте в Зеленограде, в архиве курьёзов, – может быть, и к вам приходили заказы? Он требовал энергообеспечения, строительства подстанций, заказал ремонт и укрепление здания на случай землетрясений. Нанял себе и нам охрану. Запросил в кадровых агентствах инженерную обслугу высочайшей квалификации. А после разослал целому ряду НИИ заказы на исследование по какой-то модернизации его процессоров на молекулярном уровне. Кажется, он собирался повысить