кровать. Разбудил грохот знов упавшей двери и рёв мужа – якая-то сорока у юбке успела на хвосте принести яму весточку о свиданке, не поленилась, подруга. «Игде ты? Убью, сука!» Руками шарится у темноте, пакуль глаза не привыкли, натыкается на лавку, к кровати ломит. Подхватилась я и, как была простоволосая и без котомки, з другой стороны стола мырзнула у дверной проём и побёгла по вулке. Ужо зорится, прохладно, бежать легко, а куды? Сзади: хрясь! – выстрел, ещё пуще подогнал, народ стал выходить, с интересом наблюдая за соревнованием. Опять: хрясь! И ведаю, што патроны порченые, а усё равно боязно. Соображаю, што у сяле заступы не знайду, выдадут с радостью кату, и побёгла по дороге к шляху, в чащобе за им думала сховаться. Бягу, сердце и лёгкие разрываются, мужик догоняет. Слышу – машина шумит, припустилась из апошных сил, и ты, спасибочки, запынился, спас, слава боженьке.
Она насторожённо замолчала, уставившись на пустынную дорогу и ожидая мужской реакции на не безобидную женскую хитрость ради свободы, готовая ко всему, лишь бы только не возвращаться.
- Куда ты теперь? – спросил Владимир, прерывая тягостное неопределённое молчание.
Беглянка оживилась, улыбнулась, поняв, что если и осуждает, то не высадит, не оставит на дороге среди леса.
- Назад, у Германию.
Опешив от несуразности услышанного, Владимир судорожно вдавил педаль стартёра, мотор верного друга взвыл от незаслуженной обиды и вернул водителю самообладание.
- Куда, куда?
Эмигрантка, удовлетворённая произведённым эффектом, рассмеялась и по-свойски подтвердила:
- Не, не ослышался.
Владимир не знал, что и сказать, о чём спросить, как отреагировать на невероятное сообщение колхозной бабы, сбежавшей от мужа и вольготно разместившейся у него в кабине.
- Ты что, была там?
- А то! – утвердительно с торжеством воскликнула непонятная женщина. – Усю войну пробатрачила на ферме.
Владимир с любопытством оглядел бывшую соотечественницу, стараясь угадать её истинное отношение к вынужденному рабству.
- Неужели понравилось?
Она чуть-чуть усмехнулась, не то с горечью, не то с приятными воспоминаниями.
- Ништо. Лепш, чем у колгоспе. Працы, конечно, богато, но дурной, як у нас, няма. Строго, но справедливо, без самодури. Лодырей не держат, а у нас нахлебников больше, чем работников. Воровства нет зусим, а у нас тащат усё, надо и не надо. Пьянства тож няма, а хочешь выпить – иди апосля працы у пивную, у нас же самая пьянь на работе.
Это она верно подметила, зло, но верно.
- А чистота какая… У животины справней, чем в наших больничках. Дома каменные, под черепичными крышами, на века стоят. Ходят усе у шляпах, при галстуках, здороваются. Кажны день кофе з булочкой, сосиски или колбаса, а то и свинина з овощем на обед, а вечером – пиво з рыбой, а здесь? Бульба да бульба! Самогон и то из бульбы. Опухнуть можно.
Никакой здравомыслящий фермер в голодное военное время не кормил, конечно, прислугу, тем более русскую рабыню, сосисками и не поил пивом. Врёт баба, а слушать приятно. По-женски ляпнула сиюминутную правду-выдумку, которая со временем непременно станет ложью. Насмотрелась, намечталась, самой захотелось стать самостоятельной фермершей без наглеца-председателя и придурка-мужа. Нахваталась бабьего лиха, хочется умотать куда-нибудь подальше, хотя бы в коротких мечтах. Типичное безобидное русское враньё - мечта, выдаваемая за реальность. А, в общем-то, и сама не знает, куда податься, где затеряться, чтобы не сыскали и не вернули председателю и мужу. А ведь так и будет. Ещё и засудят за похищение паспорта.
- Не далеко ли собралась? Чем дальше уедешь, тем дольше возвращаться. Заскучаешь на чужбине, саму домой, на родину потянет.
- Николи, - решительно отрезала беженка, - тильки у кандалах.
«Тому и быть», - опять пришла невесёлая и самая верная мысль. По паспорту сыщут, которого так добивалась. Желанный, он стал для неё сыскной метой.
- Родина всё же, - тянул своё шофёр.
- Ну? – она повернулась к нему в недоумении. – Я и не отрекаюсь. Радзима, она и ёсць радзима. Я там родилась, там жила. Так што?
- Тебе больше не хочется там появляться?
- Не хочется, - опять решительно ответила беглянка.
- А потом, когда-нибудь?
Женщина, убегающая из дома навсегда, надолго задумалась.
- Можа быть. – Она уточнила: - Ради любопытства, да и то у глубокой старости, кали время свободное будет. – И ещё уточнила: - Были б живы матка с батькой, али остались бы добрые подружки, но няма ни тех, ни других, а радзима дорога любимыми людьми, не так?
Владимир не знал для себя точного ответа. В её уточнении он услышал недавние доводы Фёдора, которым внутренне сопротивлялся, не имея на родине ни родственников, ни даже более-менее близких знакомых.
- Остались же какие-то памятные природные места, которые захочется снова увидеть, чтобы вспомнить детство, юность? – повторял он Фёдора.
- Яки-таки места? – неподдельно удивилась она, привыкшая к дикой природе. – Вспомню, кали захочется, зачем бачить-то? Як у зверушек и птах?
- Как?
- Усе торопятся скорее покинуть логовище али гнездо и зажить на новом, на своём месте, и николи не вертаются на старое. Тильки слабые долго остаются с родителями. И у людей так: молодых не удержишь, разбегаются, куды вочи глядят, и редко кто возвертается, даже немощные старики не упросят. Если бы нашим селянам дозволили уехать, в три дни никого бы не осталось, и память о колгоспе вытравили бы. Так устроено у Бога: каждый человек, як зверь али птаха, должен освоить, обжить новое место, и оно очень часто, если жизнь сложится, становится роднее того места, где народился. К нему притягивает, там не памятная природа, а памятные добрые люди и дела.
Простая приземлённая женщина говорила то же, что и образованный, окультуренный городом, Фёдор.
- В опостылевшем родовье слабых удерживает страх перед неведомым, страх и вертает таких на радзиму. Сильному человеку нужны новые места, просторы. А ещё вертается тот, хто, испоганив на новом месте душу безбожной жизнью, страшится потерять её и возвертается в надежде обновиться.
Умная женщина попала точно в цель. Она угадала: его тоже гонит всё усиливающийся страх, что он почти утратил немецкую душу и не приобрёл русскую.
Всевышний экспериментатор довольно потирал пухлые руки, не знавшие ни лопаты, ни молотка, ни топора.
- Неужели и из Германии не захочется вернуться когда-нибудь в родную Белоруссию?
Она опять недоумённо посмотрела на него.
- То – другое, обязательно захочется.
- И вернёшься?
Патриотка рассмеялась, не понимая цели расспросов.
- Ня ведаю.
У неё не было обязательств перед «радзимой», она воспринимала её как нечто данное с рождения, обыденное и не требующее глубокого обсуждения, как «место нарождения». Почему же его мучают обязательства?
Лжепатриотка, смущённая непонятными допытками шофёра, опасаясь скрытых насмешек, замкнулась, широко, всласть зевнула, стыдливо похлопав ладонью по раскрытому рту, и раздумчиво сказала, словно попросив разрешения:
- Чтой-то я утомилась, можа, соснуть десяток-другой хвилин?
- Сосни, если сможешь, - разрешил водитель, спеша к Гродно на предельно возможной тряской скорости.
Пассажирка, не чинясь, припала плечом к дверце кабины и, ненароком закрывши лицо рассыпавшимися волосами, затихла, но, конечно, не спала и даже не дремала, беспрерывно встряхиваемая на бесконечных выбоинах дороги. Наверное, пришла пора ей подумать, куда податься и что делать дальше. Владимира такие мысли больше не мучили. Он беззлобно позавидовал неженскому самообладанию сбежавшей рабыни, у которой нет и тени сомнения, что поступила правильно, хотя и оказалась в результате вне закона. Она, конечно, понимает, но держится, не канючит, надеется избежать расплаты и просто не боится, считая, что лучше так сдвинуть постылую бесправную жизнь, чем тянуть её дальше до очередных случек с председателем, пьянок-дебошей мужа, драк и ругани, бесплатной работы и, в конце концов, рокового выстрела. Вот с ней у него действительно одинаковые судьбы, не то, что с Фёдором. Приятно, что решился, как и она, передвинуть стрелку и съехать с выверенной другими колеи. Лучше самостоятельно, не обращая внимания на предупреждающие светофоры, съехать под откос, чем безвольно тянуться по накатанной колее.
Кажется, он уже съехал: машину резко тряхнуло, качнув с боку на бок, и он обернулся посмотреть, как там прикорнувшая Таня. Выровняв студебеккер и чуть сбавив скорость, невольно покачал головой от непроизвольно возникшей ассоциации, а разобравшись, понял, что она закономерна: обе женщины, непохожие внешне, обладали одинаковой энергетикой и сильным лидерским характером. А ещё: материнской уравновешенностью, женской самоуверенностью и девичьей целеустремлённостью. Да и та же самая дорога помогла увидеть в этой ту, потерянную неожиданно и страшно.
- Ого! – подпрыгнув, откачнулась внутрь кабины неудавшаяся засоня. – Я уже напугалась, что мы едем по нашему колгоспному полю.
- Извини, - повинился шофёр, - проморгал канавищу.
- Ничога, - успокоила спутница, - спать неколи: считай, доехали.
Показались знакомые необжитые пригороды, а справа от дороги незнакомый поднятый полосатый шлагбаум и дощатая будка с окошком. Видимо, заслышав шум мотора подъезжающей машины, из будки вышел военный в распоясанной гимнастёрке, потянулся всем телом, подняв руки за голову, и хотел было направиться к шлагбауму, чтобы закрыть, но его остановил весёлый звонкий окрик женщины, высунувшей голову из окошка машины.
- Эй, красавчик, не потеряй штаны. Приходи на базар, я буду жадать. Ты – мой коханый.
Встречный ветер размётывал длинные красивые волосы, то скрывая, то открывая симпатичное лицо, а ярко-синие глаза озорно блестели, заворожив не до конца проснувшегося стража. Машина проехала мимо, женщина прощально помахала озадаченному служивому рукой, вернула голову в кабину и, возбуждённая, улыбаясь, объяснила:
- Проскочили. Ведаю я этих плюгавых вояк-лодырей: прицепится – не отцепится. Документы проверяет, а сам вочами обшаривает: у тебя курить будет просить, а у меня чего-нибудь пожрать. Для этого, наверно, для экономии у войска и поставили.
- Ты так и через обе границы проскочишь, - подначил Владимир нахалку, тоже довольный, что задержки не произошло. – Едем на базар, ждать коханого?
Она засмеялась.
- Кали у Германию ехать не хочешь, высади там, - не поняв, почему добрый шофёр, услышав безобидную шутку, враз засмурнел, и решив, что не одобряет даже шутливой тяги в неметчину, огорчённо отвернулась и стала смотреть в окно.
В прошлый раз они с Таней проезжали мимо базара, и Владимир знал, куда ехать.
Базары в послевоенное время в голодных городах начинали жить с чуть забрезжившего рассвета, а то и до него. Сплошь работающие женщины спешили до начала смены добыть что-нибудь съестное подешевле и посвежее, потому, что после смены, в шесть-семь часов вечера, и выбор беднее, и цены подрастут, и свободного времени жалко, и сил после работы не остаётся. А ещё надо отоварить карточки, умудриться из ничего сварганить ужин, сварить завтрашний обед, постирать по мелочам, наспех прибраться в комнате или доме, накормить поросят, коз и куриц, если есть – а у большинства были, постараться не рассердить угрюмого уставшего замордованного мужа,
