Когда ослепительно-золотое солнце, рассыпая широким веером на ребристой водной поверхности мириады вспыхивающих ярких блёсток и уменьшаясь по мере того, как отрывалось от горизонта, сменяло один океан-обитель на другой, к убаюканному в мягких сине-зелёных волнах с бело-пенными ажурными кружевами острову с широким серебристо-жёлтым ожерельем песчаного пляжа, сжавшего высоко вздымающуюся тёмно-зелёную грудь джунглей, подошла, подгоняемая ленивым утренним накатом, шлюпка, похожая на половину скорлупы кокосового ореха, и, врезавшись острым морским килем в шипяще расступившийся песок, остановилась, подрагивая кормой, подбрасываемой набегавшими плоскими волнами.
Четверо матросов в потрёпанных одеждах и таких же изношенных суконных шляпах с загнутыми по бокам полями в светлых следах высохшей соли моря и пота, раскачивая утлое судёнышко, с трудом подняли и вытащили на берег пятого, одетого так же. Изгибаясь от неудобного груза, вихляясь и волоча ноги, обутые в драные короткие ботфорты, утопающие в песке, понесли его в ажурную тень высокой раскидистой пальмы, накрывающей своими резными широкими и длинными сочными тёмно-зелёными листьями, блестящими под солнцем, небольшой котлован, заполненный кристально чистой фиолетово-голубой водой от невидимого под серо-влажными валунами ручья,который со звончато-мелодичным перестуком сбегал из небольшой тёмной пещеры, чей таинственный зев виднелся высоко в обрамлении оголённых остроугольных красно-коричневых плитчатых скал-сторожей с заплесневелыми струпьями лишайника и настырно цепляющимися низкорослыми согбенными деревцами, порочащими своим убогим видом пышную обильную растительность рядом. Ступенеобразно карабкающиеся вверх скалы неровно выпячивались из чащи прибрежных пальм, эвкалиптов, тиса, красного каменного дерева, затянутых лиановой сетью и пленённых перевитым кустарником, и победно возвышались над притеснителями плоской вершиной, отвесно обрывающейся в бело-зелёно-синюю кипень водоворота в кольце постоянно сырых серо-коричневых глыб, отторгнутых когда-то от скального исполина неукротимым дружным натиском солнца, ветра, дождя и серо-зелёной молоди.
Оставив ношу в подвижной тени пальмы у воды и воткнув рядом, чтобы не занесло песком, широкий топор с длинной рукоятью и два длинных ножа с жёлтыми костяными ручками, четверо вернулись по осыпающемуся следу в шлюпку и привычно-слаженно погребли в море, где ждал их избитый волнами, опалённый солнцем и омытый дождями парусник с плохо закреплённым верхним парусом на грот-мачте.
В те времена бывало, чтобы не брать греха на душу, оставляли тяжело заболевших матросов на необитаемых островах на волю божью. Чаще всего она оказывалась суровой, но случались и счастливые исцеления.
Когда лодка стала видна с берега лишь мгновениями на плоских гребнях волн, затенённые пальмами береговые заросли разом зашевелились, приоткрылись и выпустили на берег толпу тёмнокожих бронзовых людей, пестро украшенных разноцветными грубыми узорами по голому телу, длинными веерами перьев, браслетами из перламутровых раковин на руках и ногах и короткими юбочками из пальмовых листьев вперемежку с перьями, как это было принято у всех диких обитателей Океании, хотя они и не устраивали модных подиумов.
Из пёстрой толпы аборигенов выскользнул и, крадучись, словно лесная кошка, мягко и плавно приседая и выставив приподнятое короткое копьё вперёд, приблизился к лежащему стройный воин небольшого роста. Осторожно потрогав тупым концом копья неподвижное, отдавшееся прохладному затенённому песку, тело и убедившись в его миролюбии, воин положил копьё рядом, чтобы можно было в любой момент схватить, и, грациозно изогнувшись, приник ухом к груди лежащего, выслушивая токи жизни. По свесившимся небольшим грудям стало видно, что воин – молодая девушка. Услышав неровное трепетное биение живущего сердца, неспособного от слабости дать жизнь всему телу, туземка повернулась к своим и что-то сказала звонким мелодичным голосом, обращаясь к наиболее пышно экипированному туземцу, стоящему впереди соплеменников, очевидно, - вождю. Тот величественно протянул руку с повёрнутой вниз дланью, глухо брякнули заскользившие от запястья к предплечью браслеты, и сразу же вперёд вышли двое с нацеленными копьями и сноровисто стали приближаться к паре в тени пальмы, изготовляя оружие для смертельного удара. Видно, всевышний и в этот раз не захотел принять участия в судьбе брошенного моряка. Но не тут-то было: девушка не дала свершиться злому року. Она своим небольшим телом почти прикрыла отверженного небесами, что-то звонко прокричала, повторила и замерла, обняв беспомощного пришельца с моря. Палачи остановились и повернулись к вождю, ожидая окончательного вердикта. Тот, помедлив, очевидно, изменил своё решение, потому что двое вернулись и вместе с другими стали сооружать носилки из тонких деревьев, лиан и широких мягких листьев, похожих на папоротник. Закончив, не церемонясь, рывком переложили матроса на зелёное ложе переносного гамака и вшестером потащили по скрытому в густых зарослях тропического леса серпантину тропы на высокий берег. С трудом выбравшись наверх, все – и носильщики, и камарилья, - остановились у одинокой хижины, связанной из жердей и прутьев, накрытой несколькими слоями пальмовых листьев, слегка побуревших по краям, и ограждённой по периметру сухими брёвнами. Положив бесчувственного подкидыша на земляной пол, устланный какой-то тонкой пахучей травой, они ушли, оставив с ним спасительницу.
Когда жизнь к Рою вернулась в первый раз, он тут же чуть не умер окончательно: прямо в лицо ему, почти касаясь, уставилась грубо размалёванная и почему-то бронзовая, а не чёрная, рожа чёрта с закрытыми глазами, давая понять, что минимальные надежды Роя протиснуться в небесное общество оказались тщетными. От страха и разочарования он снова погрузился в небытиё, готовясь к очищающим огненно-паровым испытаниям. Потом он ещё не раз приходил в себя, то погружённым в какую-то липкую и горячую адскую жирную грязь так, что нельзя было повернуть головы, то измазанным каким-то маслянистым соком и спелёнутым узкими длинными листьями как мумия, приготовленная к долгому хранению или, наоборот, к огненной печи, то безвольно лежащим навзничь на ворохе пряно пахнущей одурманивающей травы в тесном кругу мерно танцующих под глухие удары барабана разрисованных, мерцающих в свете огней, потных дьяволов, обмахивающих его в такт движениям широкими опахалами из листьев.
Наконец, жизнь всё же пересилила усталость ослабленного лихорадкой, изношенного морской работой и циклическим неумеренным пьянством в портах организма, и Рой очнулся по-настоящему, как будто после долгого летаргического сна. Лёжа на боку, осмысленно открыл глаза и уши, как заново родился на свет, услышал переливчатые трели цветных птиц, увидел желанные райские кущи из ярких крупных цветов и тёмно-зелёной пышной листвы деревьев и кустов – неужели Бог изменил свой суд? – и тёмного ангела с головой в цветном нимбе, сидящего на тёмно-коричневом обрубке дерева и занятого плетением какой-то тонкой сети, очевидно, для человеческих душ. На плече его сидел большой белоснежный попугай с пурпурными щеками, голубыми крыльями и жёлтым изогнутым клювом, которым он нежно перебирал чёрные локоны небожителя и о чём-то чуть слышно ворковал в самое ухо. А тот тут же, как будто неземная птица подсказала ему, повернулся к вернувшемуся к жизни и превратился в того самого чёрта, что чуть не убил страхом. Растянув свои лицевые узоры и пухлые, ярко намазанные, красные губы в отвратительной улыбке, чёрт пружинисто, не сгибаясь станом, встал, подошёл и поднёс к страждущему пересохшему рту онемевшего пленника большую перламутровую раковину с жидкостью, оказавшейся кисло-горькой, но прохладной и приятной. Рой выпил, не имея сил сопротивляться, и впервые уснул, а не забылся.
Когда вновь открыл глаза, солнце падало в океан, задерживаясь, как обычно, над горизонтом и подрагивая строптиво в мареве гигантских испарений перегретой за день безбрежной воды. Было душно, лицо и тело покрыла испарина, пот щипал глаза и горчил губы, вся кожа была как в мыле, нестерпимо хотелось пить, но Рой боялся, что, если попросит, то снова напоят горьким и сонным, а потому попытался сам встать и поискать чего-либо утоляющего жажду. Предоставленный самому себе страждущий кое-как сел, потом встал на четвереньки, обнаружив, что совершенно голый, на дрожащих ногах и подгибающихся руках дополз до мокрого деревянного цилиндра и не ошибся – там была вода. Рой погрузил в неё всё лицо и, захлёбываясь, лакал тёплую влагу, пока не заполнил всё, что можно, в иссушенном теле, неимоверно устал, сел, опершись о колодину, и, чувствуя от прикосновения к ней приятную прохладу между лопатками, подставил мокрое лицо и спутанные, давно не чёсанные, чёрные волосы теперь уже быстро тонущему солнцу, от которого по бесшумной ребристой водной поверхности стремительно убегали радиальные светлые и тёмные полосы, рассекаемые волнами. И там, где лучи встречались с не видимыми с берега дальними гребнями волн, они вспыхивали слепящими перебегающими фейерверками, затухающими по мере приближения к берегу. Когда солнце скрылось и побледневшие водные полосы, добавив позолоты, переместились на прозрачно-голубой небосвод и опалили подбрюшья застывших в очаровании бело-синих облаков с фиолетовой окаёмкой, а мелкие листочки кустарников затрепетали, с облегчением принимая прилетевший с моря прохладный порывистый ветерок, сгонявший застоявшуюся духоту, Рой на подрагивающих и подкашивающихся ногах перебрался на привычное лежбище и снова заснул, легко и свободно дыша целительным морским воздухом.
Проснулся от холода. Было так темно и ясно, что видны самые отдалённые звёздочки, заставлявшие своим мерным мерцанием сжиматься и расслабляться оцепеневшую одинокую душу, а самые ближние устроили хаотические гонки, вычерчивая на иссиня-чёрном небосводе ярко вспыхивающие и быстро гаснущие копья. Луны не было. Зубы выбивали непроизвольную мелкую неровную дробь, а все мышцы напряглись, задерживая убегающее тепло проснувшегося тела, и когда кто-то невидимый и неслышимый накрыл его сотрясающееся от спазмов не покидающей лихорадки тело мягким перьевым покрывалом, Рой не спрашивал кто, а просто мысленно поблагодарил. И когда чьё-то горячее тело тесно прижалось к его холодному, вжалось, и пошла волнообразная затихающая дрожь, убиваемая чужим теплом, он опять не спрашивал чьё тело, а снова мысленно поблагодарил ночного дарителя. Наступила болезненная истома, он снова заснул и проснулся только тогда, когда холодящие лучи ослепительного утреннего солнца, прорываясь сквозь шелестящую под лёгким ветром листву, радужным переливчатым калейдоскопом покрыли всё вокруг и дерзко посверкивали в полузакрытые глаза, вызывая непроизвольную безмятежную улыбку беспричинной радости. Истошно орали, звенели, хохотали, вскрикивали, пели птицы и слышался ревуще-шлёпающий накат неохотно просыпающегося океана. Открыв
