броне на много дней вперёд. Попытаемся, может, удастся втиснуться на ночь. Если нет, то придётся идти в Дом колхозника – забегаловку и притон, где редко выспишься толком в десяти- пятнадцатиместных казармах из-за круглосуточного пьяного гама. Пошли, и пусть нам повезёт.
Владимир, подыгрывая по местному обычаю, сплюнул трижды через левое плечо, и они двинулись.
Идти рядом с хорошей, нормальной женщиной было непривычно. Непривычно встречаться глазами с оценивающими взглядами встречных и непонятно, кого нужно изображать: то ли хорошего знакомого, то ли товарища по работе, то ли, не дай бог, супруга. Нужно ли взять её под руку или просто идти рядом? Выручила Таня. Она шла, не обращая ни на кого внимания, упругим твёрдым шагом, слегка покачивая по-мужски плечами и не стесняясь ни захудалого вида сопровождающего, ни собственной потрёпанной дорожной одежды. И он опять, удобно отдав инициативу решительной женщине, которую хотел бы иметь в жёнах, шёл чуть сзади, как делают это мужики в семьях, где командует жена.
В маломерном тёмном фойе обветшалой двухэтажной гостиницы сидели два мордатых типа в щеголеватых френчах, синих галифе и блестящих хромовых сапогах, с одинаковыми жёлто-коричневыми туго набитыми портфелями на коленях. Они, надменно встретив невзрачную пару презрительными взглядами, тут же безразлично отвернулись, уставившись точно в амбразуру администратора. Их толстые пальцы дружно выбивали на глянцевитых стенках предметов, указывающих на принадлежность к высшей чиновничьей касте, негодующую дробь и презрение ко всем и, в особенности, к порядкам, которые установились здесь, в провинции, когда ответственные лица вынуждены ждать полагающиеся им достойные места.
- Давай сотню, чтоб наверняка. Не жалко? – спросила Таня вполголоса.
Владимир не сразу среагировал на подсказанный ключик к сердцу защитника, вернее, защитницы амбразуры и, замешкавшись, неловко вытянул из кармана сотенную так, что и остальные посыпались на пол, но толстомордые не удостоили вниманием денежные конфетти. Пока Таня – снова Таня – договаривалась с администраторшей о взаимно удовлетворяющих условиях ночёвки в ночлежке, почему-то именуемой отелем, он сел на свободный стул рядом с портфеленосцами. Тут же сосед, чтобы установить истинную дистанцию, а не ту, что случайно оказалась между стульями, спросил, повернув голову на четверть:
- Из какой организации?
Не задумываясь, Владимир брякнул приглушённым голосом, стараясь тембром придать весомость и себе, и присвоенной организации:
- НКВД.
Мордатый дёрнулся, перестав барабанить пальцами, довернул голову до полуоборота и, встретившись с серьёзным угрожающим взглядом, немедленно отвернулся, произнеся так же тихо, храня доверенную тайну:
- Понятно.
Что ему стало понятно, самозванцу было неясно, но на несчастье их содержательную беседу прервала Таня:
- Володя, иди, заполняй анкету.
У стойки между делом он поинтересовался у алчной администраторши с головой огненно-рыжего барашка, зачахшего в молодом возрасте, что за любопытная пара ожидает её милостей.
- Инспектора республиканского наробраза, - буркнула та недовольно. – Ждут, когда местный горотдел оформит оплату за их проживание в гостинице.
- Серьёзные дядьки, - дал свою оценку любопытный, удивившийся несоответствию полувоенной формы и гангстерского вида инспекторов профессии учителя.
- Жмоты, - ёмко определила суть дядек опытная администраторша.
- Пойдём устраиваться, - прервала Таня и этот содержательный диспут спутника, и он твёрдо решил, что не хотел бы иметь её в жёнах.
На втором этаже скучающая дежурная недружелюбно оглядела непритязательную пару, компрометирующую главный городской отель, и молча развела по комнатам, предупредив, что мужчинам в женские комнаты ходить по вечерам запрещено, распивать спиртные напитки в номерах нельзя, для еды есть специальная гостиная…
- Встретимся через 10 минут там, - прервала её запреты Таня и скрылась у себя в номере.
Вымывшись до пояса в тесной умывальне над раковиной и изрядно почернив жёлто-белый цвет короткого вафельного полотенца заведения, Владимир несколько сбросил накопившуюся усталость и ровно через 10 минут был в условленном месте. Гостиная оказалась небольшой комнатой с голыми побелёнными стенами с литографским портретом вождя в простой рамочке, единственным столом под грубой скатертью и четырьмя стульями с прямыми спинками вокруг него и двумя окнами, наполовину завешанными простыми белыми занавесками. В углу пыхтело цилиндрическое чудовище, называемое здесь титаном, но мифический силач ничего не поддерживал и не толкал, а ворчливо вырабатывал в своём чреве кипяток для слабосильных и беспомощных людишек.
- Лучше бы сунуть ей вдвойне да устроиться в отдельной комнате, - попенял напарнице иждивенец, недовольный добытым сервисом.
- Здесь нет такой комнаты, радуйся тому, что досталось, - спокойно ответила та, что добровольно взвалила на себя в дороге обузу заботы о нём. – Садись, перекусим тем, что осталось, и без промедления на боковую. Какая разница, где спать? Лишь бы в тепле, покое и немедленно. – Она внимательно всмотрелась в напряжённое лицо парня и, угадав его несбывшиеся надежды, прикрыла тёплой мягкой ладонью загрубевшую мозолистую руку и мягко сказала: - Я люблю мужа, а мы – друзья, да? Очень хорошие друзья, так?
Она, конечно, ожидала, что ему захочется этой ночью новой близости, но сама этого не хотела. И не потому, что устала, что морил сон или парень стал вдруг безразличен, а потому, что обострённой психикой счастливой женщины с обнажёнными войной и послевоенными неурядицами нервами вдруг почувствовала, сама удивляясь нелепости мгновенного чувства, что у неё будет от него дочь, и не хотела тревожить зарождающуюся в ней жизнь.
- Так, - криво улыбаясь, согласился Владимир, пересилив не нужный и ему инстинкт влечения. – Главное – выспаться.
- Вот и умница! – похвалила Таня.
И они в полную силу отдались другому немаловажному инстинкту – утолению голода.
Когда с остатками дневного пиршества на природе было покончено, Травиата Адамовна, не стесняясь, всласть зевнула, быстро убрала со стола мусор и, пожелав спокойной ночи, ушла. Владимир посидел ещё минуту-другую, одолеваемый усталостью, потом решительно встал и пошёл к выходу, провожаемый последним запретом дежурной о том, что возвращаться позже одиннадцати не разрешается.
- 8 –
Сгущались тёмные сумерки с узким красным закатом, прикрытым сверху полосатыми тучами, обещавшими на завтра ветреный пасмурный день. Владимир поёжился от подступившей вдруг к спине изморози и пошёл по деревянному тротуару, кое-где опасно прогибающемуся под его тяжестью, высматривая первого встречного аборигена.
Вскоре попался усталый работяга на взводе в мятой и грязной одежде, который невнятно сказал что-то невразумительное о расположении нужной улицы, неопределённо махнул рукой в темноту и ушёл, с трудом утаскивая плохо сгибающиеся ноги в грязных солдатских ботинках. Немного прояснила ситуацию молодая женщина, прилично и чисто одетая, явно торопящаяся на свидание и что-то помнящая об улице с таким простым названием в противоположной от указанной работягой стороне. Так, продвигаясь зигзагами и терпеливо используя освоенный метод выспрашивания и анализа запутанных сведений жителей о собственном городе, Владимир всё же вышел на нужную ему улицу Дружбы народов, на которой только и мог жить самый ярый приверженец дружбы между русским и немецким народами, которого надо было склонить к дружбе и с американским народом. Облегчённо вздохнув, Владимир стал выискивать дом 13, в котором только и мог обитать агент. Дом оказался не новым, оштукатуренным, с грязными дождевыми потёками под окнами, увенчанным мезонином с небольшим балкончиком с деревянной резной решёткой, отгороженным от улицы свежим необструганным штакетником. В тёмных окнах дома чуть мерцал колеблющийся свет какого-то слабого светильника, выдававший присутствие хозяев.
Калитка была заперта изнутри хитрым запором. Не сумев открыть, Владимир сильно постучал поднятым камнем по штакетнику, и тотчас же метнувшийся кверху и пропавший свет показал, что стук услышан. Через минуту в тёмном окне появилось привидение в белой рубахе с бледным мёртвенным лицом и круглыми совиными, но безбровыми, глазами, пытавшимися разглядеть виновника шума. Он призывно помахал рукой, объясняя жестом, что хотел бы увидеться и переговорить с нечистой силой. Привидение, не меняя отрешённого от бренного мира выражения лица, отлипло от окна, пропав в темноте, и через некоторое время входная дверь на веранду приотворилась, и из-за неё выглянуло то же бледное лицо со впалыми щеками и скошенным подбородком, неровно поросшим редким жёлто-серым мхом. Короткий носик алел даже в темноте, как, впрочем, и оттопыренные почти прозрачные уши, в противовес залысинам, глубоко внедрившимся в спутанные жирные светлые волосы и имеющим синий, неживой оттенок.
- Чё надо? – спросила торчащая из-за двери голова нетопыря. – Ты кто? Откудова?
- От-ту-дова, - внушительно и угрожающе произнёс Владимир, уловив в голосе и во всей фигуре хозяина насторожённость и испуг. – Ты – Трусляк Зиновий Лазаревич?
- Ну, - с отчаяньем чуть слышно выдохнул Трусляк.
- Привет, Ангел!
Привидение-нетопырь, неожиданно оказавшееся ангелом, дёрнулось назад, за дверь, потом осторожно высунулось вновь, показав не только голову, но и белую полотняную рубаху без ворота, открывающую такую же, как лицо, бледную впалую грудь с выступающими острыми ключицами и тонкими рёбрами.
- Откудова оттудова? Его уже нет – оттудова! – отчаянью и страху ангела не было предела. – Хана немцам! Гитлер капут! Не знаешь, что ли?
- Знаю, знаю, - успокоил страшный пришелец оттудова. – Ты впусти меня, мы на крылечке посидим и выясним, кому хана и капут, а кому жить дальше. – Увидев не проходящий страх агента и подивившись слепоте Гевисмана, выбравшего для консервации такого хлюпика и труса, способного предать при малейшей опасности, успокоил, как мог: - Не бойся, пальцем не трону, а сговоримся – денег дам.
Успокоившись или поддавшись приманке, хлюпик выскользнул, наконец, как тень из дверей, показав, кроме белой рубахи, заношенные и бывшие когда-то белыми солдатские кальсоны с болтающимися подвязочками поверх всепогодных и внемодных русских опорок, одинаково пригодных для любого времени года. Повозившись у запора, он открыл калитку и посторонился, пропуская гостя во двор, чуть сгорбатившись в угодливом полупоклоне.
Владимир с удовольствием присел на некрашеную ступеньку крылечка веранды, по-хозяйски пригласив Ангела:
- Садись, в ногах правды нет.
Тот скромно присел поодаль, полуотвернувшись и не глядя на нового хозяина.
- Гитлеру капут, в этом ты прав. Но немцы живы… Живы и те, кто тебя завербовал, кому ты верно служил и от кого получал деньги, положенные на твоё имя в банк. Помнишь, в какой?
- В швейцарский.
Владимир не стал уточнять, в какой швейцарский, зная, что как банк, так и счёт в нём – мифические, и кроме небольших подачек в рублях, часто – в фальшивых, ни один из агентов от Гевисмана ничего не получил, оставляя свои заработки в его
