Изгой. Книга 3

это всё потом, и всех устраивает, в том числе министерства и парткомы, с настоятельной подачи которых и приходится постоянно корректировать сроки в сторону уменьшения. – Коваль тяжело вздохнул. – Так и хочется задымить, да опасаюсь. А зачем? Сдохнуть лучше. А ты на главмеха зуб точишь. У него - то же самое. – Владимир, не возражая, промолчал. – Нехватка во всём: в транспорте, механизмах, инструменте. Даже простейшего инструмента не хватает: железных лопат – копаем деревянными с железными ободками, молотков – колотим дубовыми, тачек – используем носилки, мастерков – делаем сами, всего и не перечесть. Нет лошадей, телег, цемента, извести, щебня, чего только нет, а если появляется, то добыть можно только с помощью толкачей и блата. Снабжение по жидовскому принципу: ты – мне, я – тебе. Приходится всячески выкручиваться, запасаясь дефицитными товарами и неучтёнными деньгами, рискуя нарваться на уголовщину. Вот уж истинно: строим на мате, туфте и блате. Тебе что! Крути, знай, баранку, да кляни главмеха. И совесть чиста, и страха нет. Хорошо, что рабочая сила почти даром. – Владимир не возражал. Ему не было дела до русского безалаберного производства, на которое только и способны здешние рабы, погрязшие в воровстве, пьянстве, лени и безразличии ко всему. Он уже достаточно насмотрелся и мог сам оценить низкий трудовой потенциал временных соотечественников. – И пожаловаться вслух нельзя, выговориться от души: каждое неверное слово ловит замполит с оравой наушников – тоже хочет выслужиться, оправдать свою непыльную должность. Нервы постоянно на пределе. Тем и успокаиваешь себя, что всё это временно, образуется, да что-то с каждым днём верится всё меньше и меньше. А уйти не могу. Да и не разрешат. Чувствую, что даже привык, сам ищу, где бы словчить, как бы сделать быстрее и проще. Крутишься как белка в колесе, обо всём забывая, только и успевая мелко и быстро перебирать руками и ногами. Тогда и остановишься, когда сломаешься, или вытянут за шкирку, или сдохнешь на бегу. Тебе хорошо: захотел – работаешь, разонравилось – уходишь, - «Чёрта с два!» - зло подумал Владимир, но возражать опять не стал, - а нам с твоим главмехом дорога в сторону заказана, и останавливаться нельзя, только вперёд, только быстрее и до посинения. Так, подъезжаем, кончаем трёп, слушай меня, как ехать.
Подъехали к вездесущим баракам. Два из них стояли параллельно по одну сторону высокого двойного забора из частой колючей проволоки, а два – по другую. Рядом через двойные сетчатые ворота в зону проходила узкоколейка с блестящими накатанными рельсами и грунтовка, покрытая щебнем. За забором виднелись громады строящихся заводских цехов, котлованы, из которых муравьиной лентой выбирались на поверхность зэки, катя перед собой по дощатым полосам тяжело нагруженные грунтом тачки, миниатюрный рудничный паровозик, окутанный паром, притащивший вагонетки со щебнем, и разгружаемые вручную ЗИСы с кирпичом. Через другие, дальние, ворота непрерывным потоком въезжали и выезжали гружёные чем-то подводы. И всё: и здания, и котлованы, и машины, и лошади, и люди, и чахнущие деревца и кусты, - всё было окрашено в серый пыльный цвет так же, как небо, приготовившееся к осеннему нудному дождю. Левее внешних бараков, примкнув к зоне, расположился автономный колючий оазис, огороженный одинарным забором с редкой проволокой. Внутри него в десяти метрах от двойного забора, параллельно ему, стояли два строящихся кирпичных здания: одно – трёхэтажное, с пустыми глазницами окон, готовящееся к перекрытию, и второе – двухэтажное, с крышей из шифера и светлыми рамами без стёкол.
- Пока я буду в бригадах, ты разомни ноги, а минут через двадцать-тридцать поедем на железнодорожную станцию. Далеко не уходи: может быть, освобожусь раньше, - предупредил Коваль и ушёл в ближайший барак вместе с поджидавшими его… капитаном и обер-лейтенантом вермахта в полной форме, нуждающейся, однако, в основательном ремонте и чистке.
Как только офицеры скрылись, из ближайшего окна второго этажа трёхэтажки высунулась белёсая небритая физиономия пехотинца в грязном расстёгнутом кителе с поднятым не по уставу воротником и в нахлобученной по уши мятой пилотке.
- Рус, клеб, бульба малё?
И тут же исчезла, отброшенная от окна громкой командой изнутри здания:
- Zuruk! Schwelnebruder!
«И верно – похож на брата свиньи», - подумал Владимир, решив, что отдаст чёрствый батон, который купил по пути в стройуправление у спекулянтки на углу пустого хлебного магазина, и тёмное повидло, размокшее в газетном кулёчке, приобретённое там же у другой торговки. А пока, осматриваясь и теплея сердцем оттого, что рядом свои, пускай военнопленные, но от этого не менее родные и близкие, дороже всех русских, вместе взятых, пошёл, не торопясь, вдоль хилого ограждения, удовлетворённо отметив, что немцев русские охраняют не так строго, как своих. Здесь – одним солдатом, медленно и невнимательно прохаживающимся с автоматом, небрежно зажатым под мышкой, а там – ручными пулемётами, ощетинившимися с многочисленных сторожевых вышек, и собаками, многоголосый злобный лай которых слышался от внутренних бараков.
Обогнув «оазис», Владимир оказался вдруг рядом со зловещим забором и неожиданно увидел за ним, прямо перед собой, бледнолицых людей в зимних шапках, тёмных бушлатах с номерами, таких же тёмных штанах, стянутых на щиколотках солдатскими обмотками, и грубых ботинках, перевязанных проволокой. Люди переносили куда-то кирпичи на заплечных деревянных носилках. И уж совсем неожиданно и непредсказуемо среди них, совсем-совсем рядом – Соколова, шофёра Шатрова, который встречал их с Ольгой Сергеевной на вокзале вместе с Куликом.
- Иван Сергеевич! – непроизвольно громко вырвалось у Владимира, вспомнившего имя-отчество шофёра. Тот остановился как вкопанный и, втянув голову в плечи, ожидал наказания. – Это я, - заторопился Владимир, стараясь не повышать голоса, чтобы ещё больше не напугать арестованного и не всполошить охрану, - вы встречали меня с Шатровой на вокзале, она забрала моего сына, Витю. Где она с мужем, знаете?
Медленно выпрямившись, насколько позволял тяжёлый груз за спиной, Соколов, опомнившись, повернул голову к вестнику свободного прошлого, опасливо оглянулся на ближайшую вышку, тоже узнал молодого офицера и негромко, но внятно, так, что Владимир больше понял по губам, чем по звуку голоса, сообщил:
- Генерал – на Дальнем Востоке, возможно, в Хабаровском крае, жена – на поселении в Оренбурге. Не попадай сюда, сынок, - утёр выступившие слёзы, обречённо опустил голову, согнувшись ещё больше, и пошагал дальше рядом с такими же обезличенными и пронумерованными, как он.
Увидев приближающегося из-за угла охранника, Владимир быстро отошёл от грозной ограды и прогулочным шагом направился обратно к машине.
Из окон недостроенных домов, сверху, на него смотрели свои, удивляясь, наверное, праздношатающемуся русскому, а он удерживал в памяти лишь одно: Ольга Сергеевна – в Оренбурге! И там же – дети, а она не знает. Как сообщить? Взяв из бардачка батон, который хотел отдать своим, и две дежурные пачки «Беломора», он брезгливо, двумя пальцами извлёк на свет божий повидло и осторожно, словно гранату с повреждённым взрывателем, вынес из кабины и бросил в сторону. Взрыва, однако, не последовало, а из разорвавшегося размокшего кулька вырвались и брызнули в разные стороны сгустки сладкой дёгтеобразной взрывчатки, чуть не запачкав сапоги. Тщательно вытерев пальцы платком, он надел телогрейку, засунул за пазуху батон, папиросы спрятал в карманы и пошёл назад, сдерживая от нетерпения шаг и стараясь выглядеть дурным фланёром, не знающим, как убить время.
- Как служба? – спросил как можно приветливее у попавшего навстречу охранника. – Не бегут фрицы?
- Куда им бечь? – остановился тот, радуясь перерыву в однообразной усыпляющей ходьбе. – До неметчины далече – споймаются. Тады – враз у Сибиряку, лес рушить да яйца морозить. Туточки им лепш, курорт.
- Закуривай, - Владимир достал одну из пачек «Беломора», распахивающего сердца русских, надорвал край, освобождая мундштуки, и протянул охраннику.
- Эт-т можна-а, - совсем растаял страж от дружеской услуги, забросил мешающее оружие за плечо, взял пачку, привычным щелчком выбил папиросу и сунул в рот. – А ты?
- Только что кончил, - соврал Владимир, быстро привыкший к русской незлобивой и бескорыстной лжи, исключающей ненужные вопросы и объяснения.
- Ну, тады я за цябя ищо апасля засмолю, - солдат выбил из пачки ещё две папиросы и засунул за уши. – Твоя? – кивнул на студебеккер.
- Мой, - ответил шофёр. – Начальника жду.
- Митрича, што ль?
- Его.
- Ладно, гуляй далей, я тож похиляю, а то старшиня убачыць, нарад дасць вня очеради – за им не залежицця: часавому нельга гуторыць с пастаронними. – Он снова засунул автомат в боевое положение под мышкой и пошагал в сторону бараков.
А Владимир – в обратную, оглядываясь и держа в поле зрения и охранника, и чёрных носильщиков за вторым зданием. Он выжидал появления Соколова и, когда тот появился, быстро приблизился к двойному прозрачному забору, намертво отделяющему каторгу от свободы, и окликнул:
- Иван Сергеевич!
Соколов сразу обернулся, очевидно, не забыв ещё короткого разговора с волей.
- Держите!
Владимир вытащил спрятанный батон, не доставшийся соотечественникам, показал заключённому коллеге, превращённому в мини-грузовик, и сильно и расчётливо метнул через высокую проволоку так, что батон, кувыркаясь, долетел точно до адресата, и тому осталось только распахнуть борта бушлата, перевязанного по талии верёвкой, и уловить на грудь неожиданную авиапосылку.
- Ещё!
Вторым движением щедрый отправитель послал по тому же адресу целую пачку папирос, но она, виляя в воздухе, не долетела шагов десять, и Соколову прежде, чем подобрать, пришлось выждать, пока охранники на ближайших вышках отвернутся в стороны.
- Ещё! – в азарте крикнул Владимир и, смяв раскрытый угол второй пачки так, чтобы папиросы не выпали, запустил и её следом, но на этот раз неудачно. Зафыркав разорванным углом, она упала ещё дальше от получателя, ближе к запретному ограждению, а с вышки тотчас послышался злобный окрик:
- Стой! Стрелять буду!
И следом очень громко, грубой молоточной дробью простучала пулемётная очередь, взбив около злополучной пачки ровный ряд земляных фонтанчиков, потом ещё один и ещё и, наконец, прошлась через и без того повреждённую пачку, подкинула вверх и разбросала истерзанные пулями папиросы на несколько метров вокруг.
Зэков тоже как будто смело очередью. Послышались дальние крики охраны и приближающийся лай собак. Владимир, не зная, что предпринять, растерявшись, заметался в углу двойной и одинарной оград, временно скрытый от охраны малым зданием. И тут из двери торцовой стены последнего быстро вышел немец в расстёгнутой шинели с пилоткой, засунутой в карман, раздвинул два ряда проволоки в ограждении и торопливо позвал:
- Kommen sie hierher! Давай!
Попавшего в западню не надо было приглашать дважды, да и другого выхода у него не было, и он поспешил неизвестно за кем – то ли за спасителем, то ли за предателем. Вбежав в помещение, Владимир услышал сзади:
- Forverts!
Но он и так, без подсказки сообразил,