мышке вылезать, несмотря на жуткий страх, и убегать в поисках другой норы. Но заядлый охотник не дал ей удрать. В очередном прыжке с высоко поднятыми передними лапами он настиг её и придавил к земле раз, другой, третий, пока несчастная не перестала сопротивляться судьбе, не закорчилась в смертельных судорогах с выступившими капельками крови из уголков рта и носа. Не поверив, что всё кончено, Дарька осторожно потрогал её лапой, убедился, что мертва, и только тогда осторожно взял в зубы, прикусил пару раз и выплюнул. «Фу, какая гадость!» - читалось на грязной морде. «Вот так и в человеческой жизни», - подумал Иван Ильич, - «стараешься, добываешь, тратишься почём зря, а достигнешь и понимаешь, что старался зря, только морда в грязи».
И ещё добыли. На этот раз неосторожно удалившаяся от норки мышь не успела скрыться в ней, и двое охотников преследовали её в листве почти два метра, потом выискивали и вынюхивали в куче засохших ветвей, нашли и оголили от укрытий. Иван Ильич помогал в смертоубийстве ни в чём не повинного животного из животного желания настичь и убить, такого характерного для разумного человека. Правда, цивилизованные люди чаще всего изощряются в более жестоком моральном убийстве себе подобных.
Больше убить никого не удалось. Кое-как отчистились и с пустым ягдташем, но довольные собой, устало потопали домой. К Ивану Ильичу тоже вернулась способность радоваться солнцу, лесу, утру и настоящему охотничьему псу. Мешало только воспоминание о едком замечании Жанны о грязи, от которой она, якобы, его спасла. Спасла, однако, не она, а Валерка, целомудренно не открывшая дверь. Конечно, плотская интрижка ради удовлетворения долго томившейся плоти – безусловно, грязная и позорная страница в биографии интеллигента, отца взрослой дочери, солидного дяди и без пяти минут солидного научного руководителя, который вопреки разуму не удержался и пал жертвой неодолимого инстинкта самца, словно Дарька. Хорошо ещё, что шкура осталась цела. Но сегодня, сейчас, он эту запятнанную страницу перевернул окончательно и с треском прихлопнул ладонью, твёрдо решив не открывать больше.
С тем и подошли к дому.
- Иван Ильич! – донеслось с балкона пятого этажа. – Вы уже прогулялись? – приветливо спросила перевёрнутая страница. – Вот молодцы! – похвалила, как всегда хвалят те, кому лень двигаться, тех, кто много двигается.
Вынужденный подвижник тоже улыбнулся, не тая зла на совратительницу.
- Доброе утро!
Она засмеялась, радуясь утру.
- Чуть не проспала его, - призналась. – Была вчера на свадьбе подруги, загуляли допоздна, пришлось и заночевать там. Хотела вас пригласить, да вы были заняты. – Она снова засмеялась, тоже не тая зла на совратителя.
«Так вот почему дверь была заперта!» - обрадовался он, простив ей вынужденные путешествия вверх-вниз. – «Если и врёт, то щадя. У женщин никогда не поймёшь, где правда, а где ложь. Они специалисты по оправданиям своих поступков и, особенно, проступков, и никогда не бывают виновными».
- Иван Ильич! – опять позвала. – Не хотите съездить на озеро? День обещает быть жарким. Позагораем, поплаваем.
- А не поздно? – засомневался он, взглянув на часы, которые показывали начало двенадцатого, и мысленно согласившись.
- Успеем ещё сгореть! – обнадёжила Валерка в освещённом ярким солнцем коротком полураспахнутом халатике.
Как тут не согласиться?
- Ну, тогда едем! – не устоял Иван Ильич от соблазна попортить шкуру.
Когда-то, в давно забытые времена, захлопнутые безмятежными холостяцкими годами, они бывали на загородном озере всей дружной семьёй. Мраморная Элеонора в обязательных резиновых тапочках неспешно вышагивала по береговой кромке, принимая строго дозированные солнечные облучения и часто останавливаясь в позах античных богинь с заломленными руками и изогнутым станом. И тогда Ивану Ильичу казалось, что застынь она так, никто и не догадается, что это не изваяние, а живое тело. Дочь-домоседка, насупившись, пряталась в кустах и что-то исподтишка грызла, а он рывком заходил по грудь в стоячую воду, загрязнённую за много десятилетий многими сотнями тысяч грязных, потных тел, окунался с головой несколько раз и лениво плыл на середину озера, изображая замедленный брасс, больше похожий на лягушачий стиль. Но это было очень и очень давно. А как будет теперь?
- Четверть часа на сборы устроят? – предложил он армейский режим.
Валерка засмеялась, обрадовавшись, что надёжный спутник не отказался, и отрапортовала:
- И десяти минут хватит, мой командир!
- Соберётесь и спускайтесь к нам – дверь будет открыта, - распорядился он.
- Спешу, - послушно ответила она и скрылась в квартире.
Затяжными прыжками поднявшись к себе, Иван Ильич стал лихорадочно соображать, что взять, и что у него есть. Плавок не было, зато были синие трусы с красными звёздами и серпами с молотами – писк прошедшей сюрреалистической моды. В качестве подстилки сойдёт накидка с дивана, которую, наконец-то, придётся выстирать. И ещё – полотенце. Всё? Еду и питьё прихватят по дороге. Всё. Где спутница? А она, как и обещала, пришла через полчаса. Первым её, конечно, унюхал Дарька и набросился с таким остервенением и злобой, что ей пришлось отступить с порога на край лестничной площадки. Но и там он не отставал, требуя спуститься дальше вниз, с глаз долой. Ивану Ильичу еле удалось уговорить его оставить в покое гостью, даже пришлось прикрикнуть, после чего пёс, ворча, отступил в коридор и застыл там, не спуская глаз с чужачки. На шум выглянула Марья Ивановна.
- Что тут? Кто? – спросила обеспокоенно. – Иван Ильич, вы дома? – Увидев его и молодую женщину с пятого этажа, почему-то поджала губы и, не поздоровавшись, закрыла дверь.
- Наши женщины не очень-то вас чтят, - определил наблюдательный спутник, вспомнив и реакцию её соседки.
Валерия пожала плечами.
- Старозаветные ханжи! – и отвела глаза в сторону.
- Придётся его взять, - кивком головы показал хозяин на Дарьку. – Вы как на это смотрите?
Оказалось – никак!
- Это ваша забота, - сухо открестилась она от совместного озёрного выгула злобного пса.
Ивану Ильичу очень хотелось показать малышу большую воду, и потому пришлось смириться с конфликтной ситуацией в группе, надеясь, что она разрешится в процессе общения на природе.
Ехали в автобусе, который катил до самого водоёма. Страждущих попасть туда в это позднее время было немного, и удалось уместиться на сиденьях, но, слава богу, порознь. Непримиримый Дарька спрятался между ног хозяина, насторожённо оглядывая разнообразно пахнущих двуногих тварей. На коленях у Ивана Ильича стоял чёрный глянцевый пакет со шмотьём, пивом для молодой дамы, минералкой для пожилого кавалера и разнообразной кулинарией, замешенной и выпеченной на протухшем маргарине и напичканной залежалыми сладостями. Был и сухой корм для занятия праздных зубов и ноющего от голода желудка. Добирались почти полчаса, взмокнув от пота в хорошо прогретой железной коробке. Автобусы до озера и после служили здесь в качестве своеобразной депрессионной камеры.
Когда вывалились из камеры, и всё тело обдало слабым, но свежим ветерком, а в глазах зарябило от солнечных бликов, бегущих навстречу по водной глади, на лицах невольно растянулись улыбки. И даже Дарька, больше всех пострадавший от духоты, энергично встряхнул шкурой, взбодрился и принялся интенсивно знакомиться с местными запахами, источаемыми прибрежной гнилью. Разместились на уютной грязной полянке с почти напрочь вытоптанной и вылежанной травой. С тыла надёжно прикрывали редкие кусты, облепленные понизу отходами отдыхающей цивилизации, а с фронта открывался широкий вид на безмятежное озеро и перезагорелое солнце, торопившееся упасть в прохладную воду. Мимо дефилировали травленные солнцем в разной степени и в различных местах заплесневевшие обитатели каменных сот. Вырвавшись в естественную среду обитания, они, минимально прикрыв тряпочками стыдные места, не стыдясь, демонстрировали некоторые неестественно развитые части безобразных тел. Мелюзга, вымазавшись в тине по шею, радостно барахталась в прибрежной полосе. А умелым пловцам, чтобы войти в чистую воду и выйти из неё, приходилось преодолевать грязевый барьер.
Расстелились и разделись, торопясь ухватить дармового жара. Иван Ильич впервые увидел обнажённое тело временной подруги и непроизвольно отметил, что в нём нет ничего достойного Элеоноры. Это зрительное сравнение не в пользу Валерии охладило неумеренное влечение, распалённое ночным обладанием. Он даже вспомнил высказывание знатока женского пола Бунина о том, что одетая женщина привлекательнее обнажённой, и от себя добавил: в темноте они все – Венеры. Критическое отношение ещё больше усилилось, когда его попросили намазать кремом от загара спину, и он близко увидел многочисленные пупырышки и родинки и почувствовал под руками начинающуюся дряблость неухоженной кожи. Элеонора бы себе такого не позволила. Но сейчас ему приходилось мириться с тем, что попало в руки. Она, может, ожидала, что он вымажет её и спереди и вообще всю, но он ушёл мыть руки, предоставив ей самой трудиться над собственной красотой.
Возвращаясь, увидел, что бедный Дарька, забытый опекуном, обосновался, не желая загорать, в тени кустов, подобно дочери. Не щадя лап, он вырыл глубокую канаву и залёг в прохладную влажную землю, учащённо дыша и проветривая бледный мокрый язык. Ему явно не нравился отдых на озёрной природе, у него даже не было сил, чтобы отогнать Валерию от беспечного хозяина.
- Дарька, - позвал Иван Ильич, - иди сюда, макнёмся.
Малыш нехотя подошёл, старательно обойдя распластанное вонючее тело. Хозяин по человеческой глупости решил проверить его плавательные способности. Взяв на руки, зашёл по колено в воду и осторожно опустил несчастное животное, поджавшее от страха лапы. Дарька со всей силы замолотил всеми четырьмя конечностями, погрузившись в воду по уши, и торпедой выскочил на берег. Там он встряхнулся, укоризненно посмотрел на экзекутора и стремглав убежал в спасительную яму, где принялся старательно слизывать с лап оставшуюся влагу вместе с грязью. Стало ясно, что пёс не желает быть ньюфаундлендом и не хочет менять профессию норного охотника на водяного доставалу дохлой дичи. Чтобы реабилитироваться, Иван Ильич позвал его прогуляться, а заодно и просохнуть. Болтаться среди голых тел и ног на невыносимой жаре малышу тоже не понравилось, и после недолгой рекогносцировки, не обнаружившей ему подобных, они вернулись – один на поляну, другой в яму.
- Искупаемся? – предложила порозовевшая Валерия, поднялась, разрисованная спереди некрасивой бледной татуировкой от неровностей почвы под подстилкой, и, сняв очки, пошла к воде.
Компаньон двинулся следом под внимательным взглядом верного охранника. Когда же они забрались в воду по горло и начали по-детски плескать друг в друга тухлой водой и ржать идиотским смехом, Дарька не выдержал и, подбежав к самой воде, залаял, предупреждая об опасности, которую сам только что испытал. Превозмогая страх, он даже залез в воду по брюхо, с жалобным завыванием продолжая призывать хозяина.
- Не надо было его брать, - раздражённо сказала неинтересная молодая женщина, покрывшаяся холодными
